***
Лань Сичэнь слышал, как Цзян Ваньинь объявил об официальном отъезде главы Лань с Пристани Лотоса. Ночью они почти не говорили, Цзян Чэн не питал какой-то искренней радости в том, чтобы оставить на своей территории главу другого ордена, особенно если этот орден Гусу Лань. Но… было в решении скрыть факт его прибытия в Юньмэне что-то очаровательно-наивное. И Лань Сичэнь готов был податься порывам своих эмоций, призрачный шанс на то, что ему удаться хоть немного приблизиться ближе уже не казался таким недосягаемый, когда Цзян Чэн без вопросов позволил остаться. Вне людских глаз, за закрытыми дверьми или в ночи темных коридоров, Лань Сичэнь всегда находился рядом с Цзян Ваньинем. Он молча наблюдал за чужой работой, улыбался как можно добродушней и старался приблизиться ещё ближе. По началу от легких касаний к плечу глава Цзян вздрагивал, из-за лёгких шагов за спиной ощущалась угроза. Он не мог отделаться от мысли, что глава Лань преследовал его, будто призрак. Чувство тревоги притуплялось в свете дня, все взгляды направлены в его сторону и Лань Сичэнь не рисковал выходить в свет. На тренировочной площадке адепты активно занимались, и только отведя голову в сторону, Ваньинь в мгновении ловил глазами белые одежды, быстро скрывающиеся в проёмах. И рядом повеяло туманом, мертвым и холодным. Так они и продолжали таиться: Лань Сичэнь скрывался от людей, а Цзян Чэн с каждым днём подпускал первого Нефрита Гусу к себе всё ближе. В этом году сезон дождей совсем растянулся. Приходило всё больше прошений о помощи затопленными местностями. Цзян Чэн не заметил, как стал наблюдать в дождливые дни за Лань Сичэнем. Стоящий под карнизом, он всегда смотрел в даль, и не было на его лице той натянутой улыбки, лишь легкая грусть. Не хотелось вмешиваться, и глава Цзян каждый раз уходил. Но в этот раз показалось, что вечер стал холодным. Подойдя со спины, Цзян Чэн накрыл чужие плечи теплой накидкой и, не прерывая тишину, встал рядом. — Глава Цзян… — Ничего не говори. А Лань Сичэнь и не говорил, легко, по-настоящему улыбнувшись. В нескончаемом потоке дождя, лишь рядом с Цзян Чэном сейчас была единственная звезда. Достав изо пояса Лебин. Секунда — рука дрогнула, но улыбка так и не ушла, а из сяо полилась мелодия. И ноты плакали, словно сам дождь пел музыку в желании достичь высшей точки, но продолжая падать каплями на землю вновь и вновь. Дожди не утихали — шли последующий день и продолжали идти ещё целую неделю. Лань Сичэнь соврёт, если скажет, что не соскучился по чистому звёздному небу. Он видел, как в чужих глазах загорались искры. Подавшись какому-то призрачному порыву, Цзян Чэн приблизился слишком близко. Песня затихла и между ними осталась лишь легкая тишина да звон капель воды. Отныне каждое касание Лань Сичэнь направлено делил вместе с Ваньинем, сжимая чужие запястья в своих руках и ловя стоны в поцелуе. Большую часть дня им всё так же не удавалось видеться. Только в ночи они могли поговорить, но хранили молчанье, покрывая друг друга поцелуями до дрожи. Эта ночь выдалась безоблачной, Цзян Чэн отвел Лань Сичэня в дальний угол Пристани Лотоса, на пирс, прямо к озеру. В ночной темноте их никто не видел, от этого на душе становилось спокойней. Здесь влажный воздух был совсем никак в Облачных глубинах, несмотря на сезон дождей, он оказался в разы теплее, чем могло показаться. Лань Сичэнь подошел ближе к краю, он стоял, наблюдая за спокойной водой и распустившимися лотосами. Сев на деревянный помост, он вновь заиграл свою мелодию. И у Цзян Чэна душу грызла тоска от этой песни, не было у нее хорошего начала и никогда не будет хорошего конца. Слезая с пирса прямо в воду, Ваньинь отдал себя полностью озеру, будто отказываясь от своего титула. И первый Нефрит наблюдал из-под полуоткрытых глаз, как расходились рябью звёзды, растекаясь целыми скоплениями по очертанию чужого тела, что вызвало внутреннее удовлетворение. Я заставлю тебя глотать звёзды. Секунда, две. Так прошло около минуты и для Лань Сичэня было сложно подавить желание добиться нужного исхода прямо сейчас. Он не был полностью уверен в соблюдении всех условий, а для этого нужно ещё немного времени, которое продолжало неумолимо утекать от него. — Цзян Ваньинь! — Лань Сичэнь встал, аккуратно убрав сяо за пояс, подправив полы своих одежд. Только после этого он начал обеспокоено пытаться дозваться главу Цзян. За несколько минут он точно не мог утонуть, но от страха сердце всё равно начало стучать слишком сильно, от чего к горлу подкатывала тошнота. Шанс, что все условия на данный момент соблюдены безупречно — ничтожно мал. Он мог своим эгоистичным порывом упустить всё, а больше такого шанса не будет. И только когда Цзян Чэн вынырнул, Лань Сичэнь выдохнул. Он и не заметил, как в ожидании задержал дыхание. — Ваньинь! — прозвучало совсем близко. Ваньинь глубоко вбирал в себя воздух, находясь в трансе. Вода, словно тёмное небо, а он, расплываясь в ней, хватал звёзды. Легкие жгло, а избавиться от навязчивого чувства опасности так и не удалось. На следующее утро Цзян Чэн кроме официальных фиолетовых одеяний, повязал на шею фиолетовый бархат. И Лань Сичэнь видел, как тот специально утянул ленту как можно туже, но не подал виду, прикрывая свою улыбку за пиалой.***
Смерть, обида, потеря. От промозглого воздуха холодило кожу, а в груди сдавливался тугой ком скорби и ненависти. Ничего не могло облегчить душу, только закрыв глаза, погрузившись в медитацию, голову начинало заполнять воспоминаниями. Они горели непроглядным пламенем, а исходящий холод обжигал, оставляя не заживляющие ожоги на сердце. Первое время даже сон заполнялся жуткой мертвой мерзлотой, где глава Цзинь — Цзинь Гуанъяо, умирал на его руках, разорванный на части. Лань Сичэнь пытался очистить свои мысли, окружив себя ледяным спокойствием и тишиной, но каждый день, словно пытка. Внутри продолжало колоть и резать, а органы протыкали осколки разбитых звёзд. Но наваждение не проходило — синий огонь заполнял храм Гуаньинь, пожирая на своём пути каждое мёртвое тело, каждого, кто находился там. А Цзинь Гуанъяо больше не смотрел в его сторону, растворяясь в языках пламени. Оглядываясь по сторонам, Лань Сичэнь не мог зацепиться ни за что, что могло его заставить отвлечься и забыться от воспоминаний и от ещё более ужасного морока. В ханши царил полумрак, все окна были прикрыты — он старался как можно больше оградиться от внешнего мира. Лишь за поясом был лебин, и невыносимо становилось от мысли вновь заниматься музыкой. Хуже было думать о том, чтобы вновь покинуть ханши. Только если… попробовать не попадаться другим на глаза. Книг в комнате было не так много, и то те давно прочитаны по несколько раз, и ни одна не содержала в себе хоть что-то полезное. Ему легко удалось поймать момент, когда в библиотеке никого не будет, и первые недели Лань Сичэнь лишь отвлекал себя чтением всего, что попадалось под руку. Так не могло продолжаться, а после того, как дядя по случайности поймал племянника среди книжных полок, стало понятно, что проблему надо решать. Запретная секция стала для него новым пристанищем. Дни превращались в недели, а недели в месяцы, и книг будто не становилось меньше. Поиск способов очистить разум от лишних мыслей с каждым разом давался всё тяжелее, превращаясь в очередной кошмар — Лань Сичэнь видел, как сгорала библиотека, как поглощены огнем Облачные Глубины, а в самом эпицентре умирал Цзинь Гуанъяо. Книг было в разы меньше, чем до войны. После пожара не всё уцелело. А ведь пожар в библиотеке, что мерещился Лань Сичэню, отличался от того, что был в храме — он был тёплым, не таким обжигающе-холодным и бросался в глаза своими яркими всплесками. Добравшись до самого края библиотеки, Лань Сичэнь с одной высокой полки достал совсем старый сборник, явно попавший к ним по какой-то случайности — на обложке, кроме названия, был изображен герб доселе уже несуществующего ордену. Пролистав пару страниц, Лань Сичэнь будто пробудился от долгого сна, сборник представлял собой собрание об особенностях многих орденов и кланов Поднебесной. Кроме пяти великих орденов, были включены и более мелкие, хоть и не безызвестные. Особенности и история других орденов поражала. Но больше всего заинтересовал клан Мэйшань Юй. Ему уделялось не так много страниц, но и тех хватило, чтоб наполнить разбитое сердце последней надеждой. «… Человек, что носит в своей крови великую фамилию Юй, пожертвовав своей жизнью на благо своего дома, будет наделен возможностью исполнить желание того, кто был настолько близок телом и духом, что засел прямо в сердце…» Лань Сичэнь хотел исправить всё то, что допустил — исправить чужую смерть, просто не допустить такого исхода. Затем забрать и спрятать. И нужно лишь отдать себя всего, свою преданность, чтобы получить доверие притронуться к чужому сердцу, и после дать члену семьи Юй пожертвовать своей жизнью родному дому. Теплящаяся в меридианах светлая энергия наполнит золотую сердцевину, что способна ненадолго сохранить своё сияние и исполнить невозможное. Довести члена семьи Юй до самопожертвования собственному дому… Лань Сичэнь, ослабив бдительность главы Цзян, подобрался очень близко к чужому сердцу настолько, что мог собственными руками вырвать его из груди. Были дожди или нет, он заметил, как Цзян Чэн стал чаще под вечер уходить на озеро. Он не спрашивал, почему ему запрещали идти вместе, покорно оставаясь в покоях. Из принципа Цзян Чэн пытался скрыть факт того, что он таким грязным и трусливым способом топил в себе нарастающее чувство тревоги. Грудь сжимало от колкости звёзд, а чернота никак не уходила, накапливаясь на самом дне. Возвращаться было сложно, Цзян Чэн не торопился, медленно отдаляясь от пирса, водная гладь будто не желала отпускать его от себя. На пороге его встретил Лань Сичэнь, весь такой сияющий и ослепительно белый настолько, что перед глазами мелькали яркие пятна, лишающие возможности чётко разглядеть чужую фигуру. Он продолжал стоять весь мокрый, хоть и не продрогший, даже в дождливые дни в Юньмэне было достаточно тепло. Чужие умелые руки продолжали легко усыплять внимание, Лань Хуань осторожными движениями расплёл туго заплетенные волосы главы Цзян. — Вам стоит переодеться… — Я сам знаю, что мне нужно сделать. Сухая одежда неприятно прилегала к коже, будто надета на оголенные нервы. А легкое касание к шее, там, где был повязан бархат, окончательно выводит из равновесия — надуманного спокойствия, которое Цзян Чэн пытался воздвигнуть вокруг себя. — Чего ты пытаешься добиться? Не делай из меня полного идиота, будто я ничего не замечаю! — а перед глазами до сих пор было озеро, отражающее в себе звёздное небо. Прошло около полутора месяца, и Лань Сичэнь никак не торопился покидать Юньмэн, добиваясь от Цзян Чэна всё большего внимания. И пока он думал, что никто не замечает, как тот прячет за рукавами ехидство, которое было сложно увидеть в такой легкой и ненавязчивой улыбке, Цзян Чэн ловил каждое лишнее движение. Эта наигранность казалась такой живой и настоящей, что он практически повёлся на это, дал себе какую-то призрачную надежду на то, что кому-то так сильно был нужен. — Не стоит так горячиться, Ваньинь. Я всё тебе объясню, не делай поспешных выводов. Лань Сичэнь взял Цзян Чэна за руку, чувствуя, как он дернулся, но не подавая виду, держа лицо невозмутимым. Шёпотом он осторожно начал напевать мелодию, ту самую, что похожа на дождевые капли. От звука песни голову закружило, Цзян Чэн хмурится, не понимая в чем дело — усталость навалила неожиданно, заставляя валиться с ног. Лань Сичэнь, не останавливаясь, придержал главу Цзян за плечи, помогая сесть на край кровати. На коже, мягкими невесомыми движениями, выводились иероглифы. И их значение ускользало от Цзян Чэна. В полумраке ему даже мерещилось, что от каждого иероглифа исходило легкое свечение. 爱 屋 及 乌 — Вам лучше, глава Цзян? В ответ Лань Сичэнь услышал лишь мычание. Цзян Чэн хотел вырваться из чужих рук, чувствуя, как по телу проходят еле заметные отголоски какого-то заклинания. Он чувствовал опасность. Золотое ядро пульсировало, противостоя чужому воздействию. На утро Ваньинь не помнил ничего — мысли были спутано, а голова неприятно гудела. И ничто в комнате не давало понятия о том, что так сильно могло вчера его разбить. От раздумий отвлёк вошедший в комнату Лань Сичэнь. Белая ткань продолжала неприятно рябить в глазах. Он и не заметил, как перед ним поставили поднос с чаем. Перед глазами плясали искры, Цзян Чэн так и не притронулся к чаю, гипнотизируя его. Лань Сичэнь, взяв его руку в свою, вновь начал выводить на предплечье незатейливые иероглифы. Когда он закончил с заклинанием, глава Цзян, переводя взгляд с чашки на сидящего на коленях перед его кроватью первого господина Ланя, нахмурился ещё больше. Его будто в воду окунали. — Я распоряжусь, чтоб твои одежды сменили. Будем считать, что на время вашего пребывания здесь, вы, господин Лань, будете частью ордена Юньмэн Цзян. — Цзян Чэн встал с кровати и, оставляя чай не тронутым, вышел из комнаты. Очень хорошо. Смена белых одежд не очень нравилась главе Лань, но то, что он подобрался к чужому сердцу так близко, заставляло почувствовать себя легче. Оставалось совсем немного.***
Фиолетовые одежды Юньмэна свободней тех, что привык носить Лань Сичэнь. Ко всему прочему, перед своим уходом, он позволил заплести себя Цзян Чэну и теперь, в совершенно чужих одеяниях, он выглядел совсем другим. И может, не будь у него желания исправить собственные ошибки, он мог бы остаться здесь, на Пристани Лотоса. Издалека его сложно было узнать, так что теперь Лань Сичэнь позволил себе дневную прогулку по пирсу, не боясь быть узнанным. Налобная лента в аккурат была сложена и оставлена в ханши, еще до того, как он покинул Гусу Лань. Вне своего ордена, за пределами стены послушания, он отказался от ношения ленты, ради спасения любимого человека. Без ленты, без правил его ничего не сдерживало. Ничего… На Пристань Лотоса наконец спустился солнечный свет. Прогуливаясь до беседки, где Лань Сичэнь зачастил ночевать, он увидел Ваньиня. Слуг рядом не было, Цзян Чэн продолжал работать с прошениями, что не мешало наслаждаться тёплым днём, которых в дождливый сезон было крайне мало. Его заметили, когда Лань Сичэнь остановился у самой беседки. — Лань Хуань, — в голосе слышалась искренняя радость. Видя главу Лань в фиолетовых одеждах ордена Юньмэн Цзян, Цзян Чэн улыбнулся — на равне с необъяснимой тревогой теплилось что-то отдаленно напоминающее счастье. Лань Сичэнь ловил каждое движение кистью, каждую реакцию. Чужая радость, такая надуманная, его совсем не тронула, но он держится вежливо и в ответ тянется за поцелуем. Вблизи он заметил, что у главы Цзян мокрые волосы. Вода точно его убьет, но также она на какое-то время приводила Ваньиня в чувства. Лань Сичэнь не хотел думать, что будет, если по итогу ничего не выйдет. Мокрые… капли стекали по коже, впитываясь в фиолетовый бархат, что прилегал к шее слишком сильно. Чужая улыбка, утянутый на шее бархат — всё это тишиной отражалось в сердце, заставляя биться его так быстро, так сильно, что до одури кружило голову. Четыре дня. Он даст себе последние четыре дня. … Солнечные дни быстро закончились и небо вновь начало хмуриться. Дождливый Юньмэн нравился Лань Сичэню немного больше, чем палящий зной. Было сложно перенести теплый климат после туманных Облачных глубин, в которых постоянно стояла влажность и холод. Хотелось выйти на прогулку, хотя бы в какое-нибудь отдаленное место на пристани, но Цзян Чэн настойчиво попросил его оставаться в комнате, желая после совещания с ним поговорить. За стенами комнаты послышался чей-то крик, одна из служанок в ужасе звала на помощь. По телу прошлась дрожь. Не теряя ни секунды времени, Лань Сичэнь сорвался с места, выбегая из комнаты, в сторону пирса. В одеждах ордена Цзян было легче сохранять быстрый темп и не путаться в большом количестве слоев ткани. Не останавливаясь, он торопился как только мог, боясь упустить момент. На пути Лань Сичэнь столкнулся с той служанкой, что кричала. Её бледное от пасмурной погоды личико покраснело от слез, а нервный шаг и дрожащие от волнение руки были признаками паники. — Что случилось? — глава Лань от переизбытка чувств чуть не схватил бедную служанку за плечи. Всё внутри бурлило, угрожая вырваться на ружу. Но Лань Сичэнь смог сдержать порыв и спокойным тоном, выдавая из себя немного волнения, спросил, что случилось. — Т-там… глава Цзян п-почему… бессознании в в-воде и… — больше девушка ничего не смогла внятно сказать, сильнее заплакав. Лань Сичэнь не стал ничего уточнять, направился к пирсу, куда указала служанка. В назначенный четвёртый день, пусть так неожиданно, но Цзян Ваньинь, сам того не подозревая, помог одному разбитому сердцу. Выбежав на внешнюю сторону резиденции, Лань Сичэнь отчетливей услышал чужие окрики, а после уже увидел, как на помост вытаскивали Цзян Чэна. Растолкав слуг в сторону, он не обратил никакого внимания на то, как со стороны пошёл удивленный шёпот. Его руки тряслись, от переизбытка чувств ему сложно было сосредоточиться на одном действии. Проверив пульс и убедившись в том, что сердце не бьется, он пытался уловить работу золотого ядра. Но больше ничего. Он чувствовал отголоски новой, чужеродной энергии, к ужасу, проходящую будто в пустую… Нет, нет, нет, НЕТ! Энергия должна была накапливаться в золотом ядре! Но ядро рассеялось, от него просто ничего не осталось. Золотые всплески ещё сияли в чужом сердце, но даже целого осколка не осталось. Ради этого ядра он добивался чужой любви, в самый отчаянный момент прибегнул к запретным заклинаниям — всё ушло в пустую! Растворилось! Лань Сичэнь больше не был в силах сдерживать себя, его трясло от осознания того, что шанс спасти любимого человека был потерян. Тело сковало болью. Пристань Лотоса пронзил удушающий крик. Всё разрушено. Вцепившись в мёртвое тело, Лань Сичэнь не мог его отпустить. Служанки пытались сдерживать слезы, стража и адепты, что пришли на помощь, ничего больше не могли сделать, стояли в трауре — все они наблюдали за человеком, что потерял свою любовь. И никто из них не подозревал о том, что глава ордена Лань, потерявший всё самообладание, оплакивал не Цзян Ваньиня, а призрака, которому не суждено было вернуться к жизни.