июль

— Пора вставать. Куроо, уже полностью одетый, сидит на краю кровати со стороны Ойкавы и пытается его мягко разбудить перед тем, как сам уедет на работу. Он ласково гладит его по растрепанным волосам, которые тот потом полчаса будет приводить в порядок перед зеркалом, по плечам, которые не прикрывает одеяло. Совсем легко проводит пальцами по шее, вызывая мурашки. Реагирует, но просыпаться все еще не хочет. — Давай, уже восемь. Куроо встает с кровати, чтобы открыть плотные шторы и позволить солнечному свету вторгнуться в комнату, вызывая у Ойкавы глухие стенания. Жестоко, но иначе никак. — За что ты так со мной? — Ойкава наконец подает голос, вместо утреннего приветствия сразу протестует, по-детски накрывается одеялом с головой, прячется от солнца, Куроо и злейшего раннего утра четверга, который как обычно превратится в бесконечность. Куроо опускает голову и старается как можно спокойнее — не раздраженно — вздохнуть. На прошлой неделе было то же самое. И на позапрошлой. Ойкаве ничего не хочется — ни работать, ни решать важные дела. Продолжает, конечно же, обязательства никто не отменял, но все это без всякого энтузиазма. На автомате и нескольких чашках двойного эспрессо в день. — Я уже заказал такси, будет через час. Мне сегодня нужно взять машину. Куроо со вселенским терпением проявляет настойчивость, потому что знает: если сам не поднимет Ойкаву сейчас, то он точно отпросится у Акааши и снова останется дома один на один со своей затянувшейся тоской и усталостью. — Отменяй, — ожидаемо слышится упрямое откуда-то из-под зимнего одеяла, которым Ойкава укрывается даже летом. Куроо вмиг теряет выверенную осанку, закрывает лицо ладонями, трет глаза, думая, думая, думая. Так дело не пойдет. Он вновь берет себя в руки, снимает одело с головы Ойкавы — тот уже не сопротивляется, и смотрит серьезным взглядом. Они молчат какое-то время, без смущения разглядывая лица друг друга, которые за годы вместе изучили до миллиметра. И когда в ответном взгляде Куроо не находит просветления, он устало выдыхает: — Я могу тебе чем-нибудь помочь? Только скажи мне. И продолжает невесомо касаться его: скул, щек, губ, выжидая ответ. Ойкава млеет от этой нежности, перехватывает руку Куроо, крепко, но аккуратно сжимая ее. Между ними вновь повисает тишина, но вскоре Ойкава, не ожидающий сейчас подобного вопроса, прерывает ее, когда выдает такой же неожиданный ответ: — Укради меня у этого мира. Не шутит. Улыбается вымученно, явно что-то под этим подразумевая, но действительно не шутит. Не успевает даже объяснить: — Разрешишь мне интерпретировать это по-своему? — Куроо хватается даже за такую возможность, воспринимая просьбу всерьез. Ойкава кивает, заинтригованный тем, что хочет предложить ему Куроо. — Поехали вдвоем на море. На выходных. Оставим телефоны дома, никому не скажем. Мир не узнает об этом, — передразнивает с улыбкой, потому что знает: Ойкава согласится. — Отдохнешь, а заодно и я с тобой. Мы давно вместе никуда не выбирались. Ойкава поднимает заинтересованный взгляд с их переплетенных пальцев, действительно уже готовый соглашаться, но вдруг останавливает себя и свой поспешный ответ. И сникает мгновенно. — Но ты же не любишь море, — говорит совсем тихо, как будто напоминает и себе, и самому Куроо. Куроо сам ему когда-то рассказал об этом: он перестал любить море в тот момент, когда он, будучи маленьким ребенком, едва не утонул, отплыв на глубину, перед этим проигнорировав всякие запреты и предупреждения о течении. Но… — Я люблю тебя. Этого достаточно? — он серьезным взглядом смотрит Ойкаве в глаза, пока тот запоздало не кивает. — Со мной ничего не случится, если я два дня посижу на берегу. В глазах Ойкавы появляется вселенская благодарность и бесконечная взаимная любовь. — Спасибо, — лаконично, но одновременно с этим всеобъемлюще; садится на кровати и крепко-крепко обнимает, и Куроо обнимет в ответ, обещая, что до выходных оставшееся время пролетит незаметно. А на море, за отсутствием всякой связи с внешним миром, это же самое время для них замедлится, позволяя вдоволь насладиться видом и друг другом. Ойкава верит. И когда Куроо уже собирается уходить на работу, Ойкава окликает его прямо у двери: — Я тоже тебя люблю.

***

Теплый воздух врывается в окна машины, когда они едут на высокой скорости к пляжу, на котором Куроо арендовал маленький домик. Иногда Куроо на секунды отвлекается от дороги, чтобы глянуть на Ойкаву: они до моря еще не добрались, но он уже совсем другой. Улыбается, предвкушая. Щурится на солнце, ловит пальцами ветер, думает о чем-то своем, не спеша делиться мыслями. Куроо уверен, что думает тот точно о хорошем. Может, даже о нем? Или о них. — One love, two mouths, one love, one house, no shirt, no blouse, — мелодично подпевает Ойкава голосу из динамиков. Бросает короткий взгляд на Куроо, который на мгновение, словно почувствовав, тоже смотрит. Улыбается: — Just us. Они оставили свои телефоны с автоответчиками дома, захватив с собой только айпод Ойкавы, на котором тот делает песню громче. Рассматривает все, что попадается на пути, иногда рассматривает Куроо. Как тот вновь внимательно следит за дорогой, сжимает пальцы на руле, кусает губы — тоже задумался о чем-то. Тоже, наверное, о них. Через час они добираются до небольшого пляжа с одним рядом маленьких деревянных домиков. Ойкава убегает вперед совсем позабыв о том, что легкие и небольшие, но все же сумки с вещами у них есть. Куроо смотрит ему вслед и даже не думает звать обратно: пусть. Пусть бежит к морю, дышит соленым воздухом уже сейчас, касается теплых волн, нагретых июльским жарким солнцем. Сумки дотащить и сам он может. И он бросает их прямо на пороге, едва открыв дверь, и решает, что в одиночестве ему делать нечего — надо догонять Ойкаву. Тот в лучах закатного солнца ловит уходящие за горизонт лучи, наслаждается шумом прибоя, криками чаек и отсутствием искусственного городского шума. Идет вдоль берега, утопая в песке и прохладе набегающих на ступни маленьких волн — одно из лучших чувств в мире. Ойкава собирает ракушки и рапаны, которые ему никогда не пригодятся и которые будут лежать где попало, но Куроо смотрит на него издалека — пока не дошел — и думает, что ради него он дома повесит сотню полочек для того, чтобы их хранить, если даже такие мелочи приносят ему радость. Ойкава замечает его наконец, машет рукой — зовет к себе. Куроо, ведомый любовью, идет к нему не задумываясь о том, какие воспоминания хранит его память о море. Ойкава никогда не геройствовал, предлагая заново полюбить глубину, ожидая, что если Куроо захочет сам, то скажет об этом ему. А пока они вдвоем на побережье: свободные от всего и всех, пусть и на два недолгих дня. Куроо ловит Ойкаву в свои объятия, обнимает крепко-крепко со спины, разрешая себе вольности, пока на пляже они одни. Пока Ойкава пытается надышаться соленым воздухом, Куроо пытается надышаться Ойкавой. Прижимается губами к его волосам, целует мягко шею, спускается до плеча, оттягивая воротник белой оверсайз рубашки. Ойкава держится за его руки на своей талии как за последнее, что может удержать его на ногах, и поддается одним только чувствам. Куроо прижимается виском к щеке Ойкавы, смотрит с ним в одной направлении — в жизни и прямо сейчас, наблюдая за акрилом вечернего моря. Какое-то время они вновь молчат, надеясь, что время замедлится для них двоих. — Счастлив? — спустя какое-то время спрашивает Куроо, все так же крепко прижимает Ойкаву к себе, раскачивает в своих руках из стороны в сторону, покачивается сам. Согревает. Сегодня на море ветрено. Ойкава закрывает глаза, вдыхает как можно глубже морской воздух. И шепчет: — Счастливее всех.