Мечты всё-таки сбываются

Поджигаю сигарету и кладу спичку в карман. Когда-то я обещал себе бросить это, но с моей жизнью, это невозможно. Я вновь ушёл далеко от дома. Хотя, нет, не от дома. От старой избы, где невозможно находиться. Никто не сможет назвать звуки бьющейся посуды, драки и крики домом. Приподношу фильтр ко рту, обхватывая потрескавшимися губами. Делаю затяжку. Уже нет того самого ощущения, когда все перед тобой плывёт. Но неприятные чувства в груди затмевает. Немного задерживаю дым в легких, а выдыхая поднимаю голову. Взгляд устремляется на дом Смирновой. Невольно улыбнувшись, я приглядываюсь. На втором этаже мелькала утонченная фигура, по всей видимости, приплясывая. Не думал, что у Кати есть время на это. А как же составлять список, про кого пустить завтра слухи? Катюха, конечно, редкостная сука. Вылитая копия своей мамашки. Но чертовски манящая. Словно сигарета с кнопкой. Вроде бы такая же горькая, мерзотная. Но если раскусить сладкую капсулу, она не будет такой неприятной. Мне всегда хотелось узнать её поближе, как бы не презирал её. Видимо, эта неизвестность меня и притягивает. Затягиваюсь во второй раз. Девчачий силуэт показывается в окне. Гадюка в свитере с белой полоской у горла в виде английской В. Ей явно теплее, чем мне. Я то в обычной алкоголичке, в которой хожу дома и поверху одетая кофта моего любимого адидаса. Ветер естественно продувал, а падавший снег оставлял мокрые пятна. Но хотя бы не просто в майке, и то радует. А у Катьки, наверняка, и дома тепло. Не только из-за огня. Оглядываюсь вокруг и делаю третью затяжку. Слышу хруст снега. Рука механически лезет в правый карман кофты, где я всегда ношу нож-бабочку. Шаги приближаются, а хватка все сильнее. Честно, если бы я не додумался повернуться, сто процентов оказался в теплом месте. Тихонов обязательно обеспечил бы мне самую теплую камеру для несовершеннолетних. – Не пугайся, Хорек. Не узнал что-ли? – доносится её голос и я с облегчением выдыхаю. Мой взгляд сталкивается с её, а в душе тонкими струями разносится тепло. Странно. Её взгляд холоднее зимы в Якутии. Отчего же тогда такая теплота. Мне часто говорили похожую фразу. Быть может это работает как в математике? Холод на холод выходит тепло? – И узнавать бы не хотел, Гадюка. Чего пришла раскрытая? – вышла она в том же свитере и длинных штанах. На ногах были утепленные ботинки, из краев которых виднелся мех. А уши прикрывали блондинистые волосы. Сегодня я впервые увидел Смирнову без её косы. Оказывается, волосы у неё ещё длиннее. Даже когда их развевал ветер, они были чуть ниже лопаток. И как она не устает их заплетать? – С тебя пример взяла. Только кровь на щеке забыла нарисовать, чтобы быть твоей женской копией, – усмехается она. Только мне было не до смеха. Я забыл и вовсе про эту несчастную щеку. После того, как отец проелозил моим лицом по деревянному столу я и ушел, позабыв заметать следы. Вот сука глазастая. Ей для сплетен самое то. Я быстро провожу рукавом по ране, замечая, как алеет ткань. Прекрасно. – Закрой свой рот, Смирнова. Пока его не закрыл я, – вроде рявкаю, а вроде и сам смущаюсь от своих слов. Слишком двусмысленно звучало. А она в ответ лишь достает из своей плетёной корзинки большую куртку, наверняка отцовскую. – На, надень хоть. А то превратишься в ледышку и заткнуть меня не сможешь, – её лукавый взгляд не покидает моё лицо, а я, пару раз отрекнувшись, всё таки удосуживаюсь принять верхнюю одежду. Встаю. Колени хрустят хлеще, чем у пожилого человека. Просовываю руки и застегиваю куртку. В нос даёт приятный запах, но что удивительно, женских духов. Наверняка Лилия Павловна одевала. Или Катька. – Спасибо, гадюка. Откуда столько доброты? – я укутываюсь сильнее в одежку, наслаждаясь этим теплом. Моя речь стала более разборчивая, а тело не дрожало от холода. – Ну, Пятифан, тебе не угодить. Гадюка тебе не нравится, доброта тебе не нравится. Понижай стандарты, мальчик мой, – щелкает мне по носу и посмеивается, а я любуюсь её улыбкой. И все таки Смирнова была красива. Шелковистые волосы, ледяные глаза. Многие смотрели на её округлые формы, которыми она самая первая обзавелась. Да и я раньше лишь на них смотрел, признам. Но сейчас меня это не привлекает. Почему-то мне хочется побольше узнать её изнутри, чем просто грудь и зад. – А ты болтать перестань. А то заболтаешься, сзади кто-нибудь подойдёт и как хуякнет в сугроб, – и я действительно кинул её напрогиб. Впервые я касался ее талии и мягко говоря, ахирел, насколько она была стройная. Одна моя ладонь умещалась на пол её туловища. Катя пискнула, подкинув под себя мягкую корзинку. При приземлении она, естественно сломалась. Зато как заливисто смеялась Гадюка… А я стоял и смотрел на неё. Как баран на новые ворота. Просто смотрел. И сам себя же спрашивал: "Ну почему она не может быть такой всегда". Я подал ей руку, придерживая второй за спину. Поднявшись, она была вся в снегу. И я, как одна из причины тому, любезно отряхал её. Моя рука часто останавливалась на её волосах, которые так и хотелось бы трогать вечно. Почему-то я представил лето, Катюху в желтом платье, бегающую по полю. Её власы заплетены в две свободных косы, а между прядями виднеются разнообразные цветки. – А давай сходим летом в поле? – вдруг выдаю я, мысленно дав себе леща. Какое к черту лето. Если сегодня она такая разлюбезная, а завтра польет меня дерьмом. Я только недавно отошёл от прошлого провала с Морозовой и тут же намечаю себе новый. Долбоеб. – Далековато зашёл, хорек. На календаре только только тридцатое декабря стукнуло, а ты вон на какие даты планы строишь, – а я и не возражаю. Сам понимаю, что за такой большой период жизнь может перевернуться с ног до головы. Но даже не это меня вогнало в ступор. Тридцатое декабря. На носу Новый год, а я брожу за три девять земель от своего дома. Один. Это явно не то, что я загадывал, когда задувал свечи в десять лет. За шесть годов моя мечта так и не исполнилась. Хотя, с тринадцати я уже и не верил в это. – Ну вот значит на Новый год и загадаю, что бы мы погуляли летом, – отшучиваюсь, а самому противно. Я сам-то не верю, во что говорю. А Катя тем более. – Скромное у тебя желание. Особенно с моим участием. Есть ещё какие-то? Вдруг я смогу их исполнить, – говорит и смотрит, будто в душу заглянуть хочет. Будто прям сейчас прочтёт меня, как книгу. И узнает всё, что я о ней думаю. Что я хочу быть рядом с ней. Рубиться зимой с ней в снежки, а потом отряхать от снега. Собирать весной подснежники, а после стоять под ее окнами, пока не вручу ей. Заплетать летом её волосы посреди поля, пока солнце заходит за горизонт. Вывести осенью в дождь на улицу, а потом целовать её под дождем. Узнает всё. – Есть. Но думаю, такой приличной девушке не захочется возиться с распиздяем по типу меня, – говорю, а сердце начинает колотиться сильнее. Как говорил мне Тихонов: "Сам себе яму роешь, в ней и похоронен будешь". Мы стояли молча. Я, спрятав нижнюю часть лица за курткой, а Катька с распахнутыми глазами. В моей голове уже мелькали черновики слухов, которые пустит Катя. Но Смирнова встала на носки, отодвинула край куртки и… Поцеловала меня? Делала она это не уверено, видимо, боялась сделать что-то не так. А я, толи от холода, толи от волнения, своими дрожащими руками притянул её чуть ближе к себе, загребая в объятия, медленно отвечая на поцелуй. Она трепетно прикасалась к моим губам, вкладывая, как видимо оказалось, всю любовь и нежность в этот поцелуй. В этот момент я не замечал ни зимнюю стужу, ни снег, что так и просился мне в лицо. Я аккуратно переместил свои холодные ладони ей на щёки, боясь спугнуть. Мы стояли, наслаждаясь друг другом. Целовались так, будто больше никогда не увидимся. Я чуть осмелел, оттянув нижнюю губу Смирновой во время поцелуя. Сквозь ели приоткрытые глаза я видел, как Катя улыбалась. И я был этому несказанно рад. Её руки начали сползать с моего воротняка и, пока она была практически на одном уровне со мной, чмокнул в уголок губ. Я всегда считал этот поцелуй каким-то особенным. Даже больше, чем в губы. Воротник куртки обратно закрыл моё лицо, хотя теперь, я не чувствовал холода. Мои губы слегка пылали, а облизнув их, я почувствовал клубничный вкус. Катькина гигиеничка. – И я тебя, Хорёк, люблю, – смущаясь, сказала мне она. Совсем как ребенок. А я без слов расстегнул куртку и обнял Смирнову, накрывая её. Все равно, раздетой в мороз ей явно не доставляло удовольствие стоять. Катя уткнулась мне в грудь, пока я вдыхал запах её духов. Она пахла совсем, как лето – спелой клубникой, которая была у каждого на огороде. С ней было и тепло, как летом. Не так далеко я заметил и знакомый силуэт. Мужчина в полицейской форме шёл по стежке, неся в руках большой новогодний подарок. Я улыбнулся, увидев Тихонова. Хоть и срал мента последними словами, но мне он стал вторым отцом. И к моему счастью, он тоже меня заметил. – Комендантский час уже, ребятишки. А вы тут зажимаетесь, романтики юные, – с хрипотцой сказал нам Константин Владимирович, остановившись напротив. – В канун Нового года можно. За это не загребают в обезьянник, не радуйся, – в своей манере ответил я, повернув голову в сторону Тихонова. Кажись, фраза "Менты нам не кенты. Мусором воняют" не ко всем относится. Тихонов слишком хороший мужик, чтобы так отзываться о нём, хоть раньше я этого не понимал. – Не загребают, верно. Но если обидешь её, – указывает мне на Катьку, что всё так же стояла в моих объятиях, даже не посмотрев на лейтенанта. – Самая хорошая камера на пару суток тебя ждёт. Не облажайся, Пятифан. Счастливого вам Нового года. И подмигнув мне, пошёл дальше. Я лишь с улыбкой помахал ему рукой, а после, вновь положил её на Катины волосы. Кажись, моя мечта шестилетней давности сбылась. На улице праздник, я больше не глупый гопарь, который доебывает сотрудника полиции своими глупыми подколами. Катя теперь точно не кажется такой сукой, как раньше. И самое главное – я стоял в обнимку с любимым человеком, зная, что Смирнова испытывает тоже самое. Я отпустил все обиды на Полину, с которой так ничего и не вышло. Я не злюсь больше на Петрова, что ходит хвостом за Морозовой. Я смог найти своего человека. И пусть они его найдут. Даже если в друг друге.