Играет паршивый джаз

Работа уже давно прочно вклинилась в ее жизнь, откидывая на второй план все остальное. Так было на земле, в аду ничего не изменилось. Каблуки каждый день выбивают четкий ритм похожий на марш; платье снова облегает пышные изгибы тела; алая помада, кудри – Малика вновь диктует моду в аду. Как когда-то на земле. Скучающе она следила за медленным движением стрелки часов. Зачем в аду часы, время все равно никого не волнует. Из старого радио, найденного в одной из куч хлама, лилась спокойная мелодия. Из полузаброшенной гостиной, представляющей собой жалкое зрелище, комната превратилась в нечто более приятное глазу. Шарлотта хотя бы не спорила с Маликой об интерьере. Впрочем, внешний вид отеля она обсуждала со старым другом, а не с принцессой. План дел на завтра представлялся отвратительным, потому что главным пунктом в нем была поездка к нелепо одевающемуся сутенеру. Перед этим надо будет выпить, иначе ничем хорошим это не закончится. Далее найти своего мужа, который уже неделю ошивается по разным казино, проигрывая деньги. Это Малика поручит младшей ассистентке. Огромная когтистая рука полезла в сумочку за мундштуком с дорогой сигаретой. Курить, когда она думает или работает – привычка ещё с жизни. Удивительно, что убило ее не это. Паучьи длинный палец виснет в миллиметре от зажигалки из-за ощущения чужих рук на плечах: - Хаскер, вина даме! – мужской голос и смех искажен радиопомехами. Аластор всегда появляется когда ему вздумается, пугая всех остальных. Такой уж он есть. Никогда не понять, что у него в голове. Малика неопределенно хмыкнула, глядя, как Хаск начинает материться, придумывая все новые и новые ругательства. Но бутылку достает. Разворачиваясь на барном стуле, Малика затягивается. К потолку тянется дымное облачко: - Я не говорила, что буду пить, – улыбка проскальзывает по аккуратному лицу, но быстро исчезая, как тень в полдень. В отличие от Аластора, Малика улыбалась редко. Но каждая ее улыбка – искренняя – ощущалась соблазном. Не пошлый, как любое слово Даста, а заманчивый, зовущий к чему-то стоящему. Аластор не падок на женщин. В них он разборчив, как и в алкоголе, хорошей музыке и еде. Большинство грешниц были скучны, зависимы от разврата, творящегося вокруг них. За все существование в аду Аластор видел лишь несколько исключений: - О, это и так ясно, – он садится на стул рядом с ней, смотря в бесчувственные кислотно-зеленые глаза без зрачка. Малика глубоко затягивается и, задумчиво подняв глаза вверх, выпускает кольца дыма в потолок. Мундштук перекатывается между пальцами. - С твоих слов выглядит, будто я зависима от алкоголя. – приятный мужской смех, а ему вторят женские и мужские голоса из радио двадцатых годов. - А почему бы не быть зависимой от хорошего алкоголя, дорогая? – Малика согласна с ним. Лучше каждый вечер вкушать дорогое вино, чем ежедневно думать о помоях. Хаск грубо ставит открытую бутылку вина. На удивление, хорошего, а не своего дешёвого пойла. Наверняка принес Аластор: - Хаск, – дождавшись, пока он отвернется и потянется к бутылке, Малика подперла лицо рукой и ухмыльнулась одним кончиком губ, – а бокалы? И снова крики, проклятия, ругательства. Бедный Хаск, не дают заняться любимым делом: напиться и забыться. Но он ставит два красивых бокала, чудом не обломав их ножки. И быстро скрывается, прихватив с собой пару бутылок отвратного виски. Аластор по-хозяйски разливает напиток, наливая сначала даме. Вино горькое, но в то же время растворяющееся сладкой негой по языку. Рубиновая жидкость плескалась, стоило Малике слегка покачать бокал. Глоток – след помады на хрупком стекле. В лёгких дым сигарет, а не воздух, в венах красное вино, а не кровь. Смертельный набор для человека, но адски необходимый для грешника. Серый пепел падает на барную стойку: - Малика, – звонкий, такой невинный, не тронутый призывно яркими плодами грешного удовольствия, голос Чарли раздался за спиной, – не кури здесь, пожа-а-алуйста! Сколько же хлопот свалилось из-за этой принцесски. Такая наивность для ада просто непозволительна. Грешники, прожившие и всласть навеселившиеся на земле, циничны и злы. Они понимают, что жизнь не розовые облака, не ангелы, направляющие на путь истинный. Жизнь жестоко кидает людей на самое дно, и лишь единицы могут вновь подняться. Чарли похожа на щенка с большими доверчивыми глазами. На пятилетнюю девочку, которой Малике никогда больше не доведётся увидеть: - Займись Энджелом, Шарлотта, – подходит Вегги, готовая как разъярённая волчица, броситься на защиту свой наивной Чарли, – я кажется видела, что он снова достал какую-то дурь. Глаза Чарли расширяются, а Вегги начала быстро выходить из себя, как с ней всегда бывало, когда речь заходила об Энджеле. Схватив ангельское копьё, она стремительно направилась к его номеру. Чарли поспешила за ней, потому что прекрасно знала: злая Вегги опаснее ангелов во время зачистки. Лучше бы Даста не было в комнате: - Бедный Энджел. – выпустила ещё один клуб дыма Малика, наслаждаясь горьковатым вкусом вина. На бокале все сильнее отпечатывался алый чуть стертый след помады. Заиграла быстрая и иронично живая для ада мелодия. Она отзывалась чем-то смутно знакомым в голове Малики. Чем-то похожим на стук каблуков по скрипучим половицам. Крутилась терпким вкусом ликера на языке и светом люстр в глазах: - Что играет? - When you're smiling. – песня молодости. Когда-то давно под нее в игривом танце кружилась и она со своим любимым мужем. Прошлое, которое утекло кровью через пальцы. Поддавшись воспоминаниям, Малика начала неуловимо покачиваться в такт музыки. Но что может укрыться от зорких глаз Аластора? Ничего. – Танцуешь? Протянутая рука. Это приглашение, от которого никак нельзя отказаться. Потому что Аластор всегда добивается своего. Сладкие речи, манипуляции, запугивания – все идёт в ход. Но в этой комнате не только он один уверенный в себе псих, угодивший в ад за жестокие убийства. Они всегда были на равных: - А не низковато для тебя? – лёгкий наклон головы, помады все меньше на губах, больше на бокале, в котором почти не остаётся вина, – одна большая насмешка. Искусственно завитые локоны едва касаются шеи. - Для меня в самый раз. – взгляд красных глаз становится острее, улыбка шире. Хищник в обличии оленя. – Или уже разучилась танцевать на каблуках? Насмехается, дразнит, душит обаянием сильнее, чем сигаретный дым начинающего курильщика. Но Аластор не переходит грань, сохраняя маску настоящего джентльмена. Пока не переходит. Малика усмехается, глядя на протянутую ладонь в перчатке. В мыслях она уже отказала ему. Грешница тушит сигарету о стол, не волнуясь о недовольстве Вегги, и ничего не говорит. Но знает, что уже сдалась. И Аластор тоже это знает. Одних ее тонких пальцев, коснувшихся его руки, было достаточно, чтобы схватить и утянуть за собой. В омут любимого обоими джаза. Чтобы раствориться в быстром такте музыки и осознать простые истины, которые играли в прятки в глубинах разума. Когда Малика танцевала в последний раз? Давно, очень давно. В далёких тридцатых. Когда на краткий миг, прислонившись к чужой груди, могла услышать биение сердца. И точно также стучало и ее, испытав после двух браков, настоящую любовь. Это было так давно, но ноги до сих пор помнят движения и сами пускаются в пляс. Рука опускается на ткань платья, не касаясь голой кожи. Но мимолётно, как лёгкое дуновение ветра, пальцы дразняще скользят по открытой спине. Хитрая улыбка появляется на лице Малики: в долгу она не останется. Аластор не любит прикосновения, но покорно терпит женскую руку на своем плече и держит другую, изредка выпуская ее для поворотов. Хотя кто знает: может быть ему это в радость? На лице у него лишь улыбка до ушей. Он наблюдает за Маликой с того момента, как они познакомились. Она стала для него нечто большим, чем обычный грешник, обычная повелительница. Друг. Или лучше сказать, муза, подарившая вдохновение своими поистине безжалостными зверствами, бросила его в 1957 году, упорхнув в жестокие объятия своей убийственной любви. Теперь Аластору интересно наблюдать, когда же это все закончится, и Малика выгонит то недоразумение, которое называет мужем. А радио-демон будет терпеливо ожидать этого момента, незаметно подначивая к такому действию свою холодную и жестокую музу. Занимательное представление с любимой актрисой в главной роли. Быстрые шаги, сменяются плавными поворотами. Мягкая музыка саксофона, Малика плывет по полу, ведомая уверенным движениями партнёра. И снова мелодия, не давая опомниться, сменяется на быструю. Аластор отводит ногу, и, пользуясь случаям, Малика закидывает ногу на чужое колено. Недолго, заигрывающе, после кокетливо поджимая ее за спиной. На это слышится лишь смех, приправленный помехами. Душа – которой, кстати, у грешников нет – упрямо твердит, что это неправильно. Или это уже принципы. Она замужем, любит своего мужа, если дождалась его даже в аду. И простила абсолютно все. Малика продолжает убеждать себя в этом. С каждым днём, с каждой ссорой, становившийся крупнее от недели к неделе, становится все труднее верить самой себе. Разум – который, кстати, у грешников есть – настаивал, что это не любовь. Эта мысль промелькнула еще тогда, когда она летела с лестницы после одного из ударов. В злополучном сороковом году. Тогда отголоски души оказались сильнее. Они и сейчас отзывались, точно также, как и хруст в шее и боль в ребрах при движениях. Трудно убеждать себя в любви, когда тебя уже кружит в танце. Не тот. Джаз, паршивый джаз затуманил мозги. Позволил улыбаться и заглядывать в глаза. Не тому. Отвратный джаз, позволивший обнять, заигрывать, танцевать. Не с тем. Да только дело не в джазе, сколько бы Малика себя не уверяла. В голове медленно, как мелодия блюза, зрела мысль, что ей с Аластором не только вино нравится пить. К этой мысли, Малика, жившая восемьдесят восемь лет любовью к своему мужу, своему тирану, своему убийце, придет. А Аластор подождёт, с большим интересом наблюдая за этим, и с неизменной улыбкой на лице. С каждым лёгким поворотом они становились всё ближе друг к другу. Женская рука была уже где-то на спине, кончики пальцев случайно касались основания шеи. А он даже через перчатки мог почувствовать холод ее кожи. Жгучее желание окончательно стереть алую помаду, крепко схватить за шоколадные пряди волос и втолковать в эту красивую голову, что обладая властью в аду, влиянием, красотой, она не обязана терпеть такого идиота, как ее муж. Даже моль-переросток со своими плотскими желаниями испытывает к ней больше чувств, чем он. Но Аластор всегда хорошо сдерживал себя, свои желания и порывы. Как джентльмен, он вернул ее обратно, к месту, где она сидела. Аластор исчез также быстро, как и появился. Ничего нового: появляется когда хочет, уходит когда хочет, ходит тоже, где вздумается. Малика покачала бокал – море кроваво-вишнёвого цвета поднялось вверх по стенкам. Одна единственная капелька стремительно покатилась по стеклу. Малике просто необходимо закурить вновь. Продолжает играть паршивый джаз.