Палитра бездны

      Вода меняет свой цвет чаще чем кажется. В озёрах, в реках, в морях под тенями городских домов поверхность как чернеет, оставляя на себе лишь серебряные блики и отражение от неба. В чистых мелких прудах, речушках видно всё что на дне. Водоросли, камушки, мальки едва скрываются под голубым стеклом чистой глади. Коснись песка или гальки палочкой — поднимется клубок из мутной пыли, мелкие рыбёшки затрепещут, разбегаясь, кто куда. Секунда. Две. Пыль снова ложиться на дно тонким одеялом. Мальки возвращаются. Редкая растительность больше не клубится. Некоторые реки не так чисты. Вблизи городов такие реки едва мутные, хоть и не чёрные. Токи в ней будто желтеют, оставляют осадок. А у болот воды не то, чтобы особенно какие-то цветные. Просто тяжёлые, будто напитанные металлом, и то кажется не зря: ранее в деревнях действительно добывали из болотной грязи железо, что так не хитро и называли «болотной рудой».       Вода меняет свой цвет чаще, чем кажется. Когда под воду можно уйти с головой, то особо удивительно наблюдать за тем, как солнце рассеивается, как причудливо преломляется свет в яркой лазури. Блики не то ослепляли бриллиантами, не то мутнели неогранённым алмазом, только вырванным из жеоды. В гребнях воды утопали солнечные зайчики, колебались, они никогда не доставали самого низа морей, касались лишь течений и будто уплывали с ними. Самые стойкие лучи растворялись, отдавая себя морской соли без остатка, будто поглощённые и перевариваемые. И эта жертва осветляла воды, осеняя не то полуденной белизной, не то закатным огоньком - красным. Редким цветом и для поверхности, и для глубин.       Вода меняет свой цвет чаще, чем кажется. Чем глубже, тем меньше света и тем меньше цвета. Тем меньше жизни. Тем меньше изученного. Чёрный цвет разъедает превосходнее самой сильной кислоты. Потому Фремине и тянуло туда, разглядеть самую безнадёжную тьму под смертоносным давлением. Без божественного озарения, глаза бога, нырять разумеется сложнее. Поэтому ему должен помогать огромный скафандр. Нагромождение железа и спаянных заплаток вокруг маленького светлого тельца, в которое верил Фремине сильнее чем, если бы стал набожным фанатиком какой-то из религий. Скажи человеку древности, что в будущем люди будут плавать вместе с материалами, что тяжелее воды в разы — не поверят. Кажется, что совершается невозможное.       Под этой бронёй не чувствуется воды, не чувствуется её неизбежный холод, приходящий даже с тёплыми летними течениями. Фремине видит лишь через кусок стекла тот мир, что страстно заманивает его. Светлые лавандовые глаза стремились разглядеть всю черноту, что сможет позволить ему тяжёлый скафандр. Фремине слишком быстро и рискованно идёт дальше, уже не может и допрыгнуть до поверхности. Страха почти нет, есть только чародейская синева, сапфиром расцветающая перед взглядом водолаза и преподносящая свои сокровища, флору и фауну как самый дорогой и сокровенный подарок. Колдовская синева тоже темнеет. Чем темнее, тем большее вода сможет показать за стигийски синими занавесками, туманя воображение всё большими и большими подарками, будто пробуждая настоящую жадность. Риск нырять оправдывает страсть       В один момент почернело ещё сильнее. И вновь прорезался красный цвет, как та кровавая пелена на мягких, долгих закатах, без облаков. Вода меняет свой цвет чаще чем кажется, но красный, на этой глубине? Фремине кажется это невозможным. И Фремине не сразу понимает, что называть этот алый цвет «кровавой пеленой» было бы не совсем уж и фигурой речи. Как болит голова. Как сжало горло. Он открывает рот для вдоха — и сами лёгкие тяжелеют, отказывают, ими нельзя никак набрать воздуха целиком, всегда мало вдоха.       Скоро будет нечем дышать. Мысль едкая. Щипется. Отрывает от вскружившей головы лазури, бьёт по нервам молотком, пока перед глазами не нарисуются рыжие мушки. Тело под скафандром бледнеет. Фремине тут же чувсвует собственную слабость, чувствует всю толщу воды. Море становится опасным, море становится ужасным, и цвет моря едва перестаёт иметь значение. Он хочет двигаться быстрее, но конечности сковывает противодействие жидкости. А кислорода всё меньше, уже чувствуется пустота там, в груди где тот раньше был. Спина почти извивается от этой зудящей пустоты. Фремине тревожно проглатывает, всё ещё открывает рот, подобно выброшенной рыбке. Старается не извиваться, не дёргать плечами от этой боли, напрягает мышцы, всё стремится шагать быстрее, пока может.       Вода не покрасилась — но как замерцала. В унисон тревоге в ушах застучало сердце. Жаркие остатки его же дыхания. А затем резь внутри берёт вверх, окутывая страхом. Окутывая желанием сбежать от страшных вод и желанием иметь возможность изучать дальше. Нож полосунет лёгкие, как наполняя их кровью и Фремине хочется снять шлем, будто после этого он окажется на суше, будто после этого всё его роковое путешествие начнётся сначала. Хочется разорвать ногтями собственную грудную клетку, лишь бы не чувствовать эту резь, и руки, закованные в металле почти стучат по туловищу. И только Фремине кажется, что он привыкает к этому спазму, только кажется, что нужно лишь идти побыстрее, как глаза возвращаются в черноту, как голова, разрываясь, кружится, как давит виски. Нет, нужно идти. Но даже следы пожелтевшего скафандра становятся всё менее видны, всё слабее нажимают на подводный песок, всё чаще, даже под грудой водолазного снаряжения заметно, какая дрожь бьёт Фремине. И за подводной дымкой видно как тот тянет руки вперёд, как посиневшие губы не то жаждут проглотить ещё немного кислорода, не то хотят вскрикнуть. Простонать какое-то слово. Но и стонать просто уже нечем. Нельзя наполнить лёгкие даже водой.       Глаза закатываются сами по себе. Можно было бы разглядеть это за чуть запотевшим стеклом. Кровь уходит с лица, закрашивая белой пудрой веснушки. На лицо ползёт голубая тень. Никаких цветов не различить, вся магия этого места превращается в злое наваждение, кусающее за горло и разрывающее изнутри. В голове одно - лишь бы вытащить себя отсюда… Но даже в падающем на морское дно скафандре ещё ютится жизнь, пока лёгкие начала сжигать скопившаяся пустота. Фремине едва не ударяется головой о камни и песок в неуклюжей второй коже. Задыхающийся собирает последние силы, и обращает взгляд дрожащих глаз к далёкой поверхности, до которой не смог добраться, не смог всплыть наружу, остался пленённым этим чёрно-синим местом.       А у самой глади разливалось бледное сияние. Вода снова поменяла свой цвет. Обращая взор наверх, лёжа на спине, дёргаясь в приступе внутри грубого железного скелета, будто сжимающего его рёбра. Агония. Это она касается кончиками пальцев. А вокруг… Так спокойно. Свет рассеивается перед Фремине причудливым голубым софитом. Приглушённо блестит мистическим серебром. Сегодня солнце съедают облака. Или ушла взошла луна на карете звёздной ночи?       Вода поменяла свой цвет. Фремине обречённо смотрит на матовое голубое сияние, почти не сверкающее. В голову ещё не закрадывались мысли о том, что то был конец, ещё не было сожалений о таком неудачливом конце. Только сожаление о том, что все его неоконченные исследования теперь провалены. Эти мысли вызывали горечь. И холод, кусающий руки. И холод, выжигающий ослабленные глаза. И холод, целующий его веснушки, обнимающий за плечи. И холод, дающий ещё одну возможность пошевелиться. И холод, что будто бы остудил воду под этим пугливым свечением.       Фремине, превозмогая, с металлическим скрежетом касается собственного костюма у шеи. И дрожащими руками снимает с себя шлем, наполняя весь костюм водой. Вода, которая касается Фремине, ледяная и тяжёлая, только что таковой не казавшаяся. Это странный мороз, пробравшийся на дно тёплого моря. Слышит журчание. Без железных «доспехов» чувствует себя немного легче. А затем жмурится. Кривит губы, боясь их разжимать.       Делает вдох.