«Если вся жизнь — просто глупый анекдот, то я лучше пройду её с клоуном.»

      — Николай.       — А? О, Сигма-кун, приветствую! Давно не виделись. Что-то случилось? Ты какой-то грустный, — Гоголь отложил зашивание своей шинели и полностью повернулся к своему собеседнику, готовый внимательно слушать.       — В общем… — прежде чем продолжить, парень подумал, а надо ли ему это? Но деваться было уже некуда, — Я тебя люблю. Я знаю, как ты к этому относишься, и я… — Сигма не успел договорить, потому что почувствовал, как по его щеке потекла слеза.       — Ну, успокойся. Не переживай ты так, — Гоголь встал со стула и подошёл к Сигме, чтобы обнять и хоть как-то успокоить.       — Прости, я не хотел, просто… — его нагло перебили, не дав договорить.       — Всё хорошо, не волнуйся. Сигма, посмотри на меня, — и он действительно посмотрел, но из-за слёз не мог чётко видеть. — Так дело не пойдет, — Гоголь тяжело вдохнул, вытирая слезы. — Ну хватит, слёзы тебе совершенно не идут, — попытки успокоить парня были более-менее хорошими, и он действительно успокаивался, но потом опять начиналось. У Гоголя особо не было вариантов, поэтому он решил прибегнуть к последнему. Он его поцеловал, не в щеку, нет, в губы. От неожиданности Сигма, перестав плакать, открыл глаза.       Фëдор, стоявший за дверью, всё прекрасно видел и слышал, и уже хотел было уйти, потому что ему не было это интересно, но слова друга его остановили.       — Ты прав, я не могу принять твои чувства. Единственное, что могу тебе предложить, это дальше остаться друзьями, — Гоголь отошёл от парня и сел обратно на стул.       — Да, хорошо. Прости. Я пойду.       — Ещё увидимся! — Гоголь смотрел на уходящего парня, думая о том, что нужно будет аккуратнее обращаться с вещами. — Как же тебе не стыдно, Феденька, подслушивать и подглядывать за людьми, — в этот момент в кабинет зашёл Достоевский, понявший, что скрываться уже бессмысленно.       — Врать, дорогой мой Коленька, тоже стыдно.       — А кто сказал, что я вру? , — Гоголь откинулся на спинку стула, — Сигма хороший друг, но… Дост-кун, я себя совершенно не чувствуя свободным рядом с ним. Он слишком зажатый.       Николай ценил свободу больше всего. Он не хотел быть птицей в клетке, как все остальные. Ни законы, ни моральные нормы ему не страшны.       И, конечно, если выбирать партнёра, то он предпочтёт кого-то менее скромного. Того, кто ни во что не ставит законы и этику.       Кого-то, вроде Фёдора.       Но разве был у него шанс с ним?       Достоевский расслабленно прикрыл глаза.       — Что не спросишь и не скажешь, ты будешь думать лишь о своей свободе, — Фёдор с неким высокомерием осмотрел ничуть не смутившегося Николая. — Ты никогда не думал, что она эфемерна? Сегодня ты делаешь что хочешь, а завтра снова взаперти. Ты никогда не станешь полностью свободен, потому что тебя будут сковывать грешные люди.       — Поэтому ты и предложил их убить. Верно?       — Считай, что да.

***

      Общение с Сигмой не могло остаться таким же безмятежным, каким оно было раньше. Тот теперь побаивался даже посмотреть на Николая, который наоборот, вёл себя так, словно его вообще ничего не трогает.       Он валял дурака, шутил про ушанку, как пожизненный атрибут русского человека, и, конечно же, часами говорил о том, какими бы могли быть люди, если бы каждый, наконец, освободился от оков.       Сейчас вся троица сидела в одном из залов, переговариваясь и толкая долгие монологи о различных ценностях. Точнее, говорили лишь Фёдор и Николай. Сигма же, потупив взгляд, смотрел лишь в пол. Фёдор взял со стола спелое яблоко, осматривая его и после кусая за красный бок.       — Дост-кун, отчего ты всегда ешь яблоки? — с непринуждённой улыбкой спросил Николай. — Тайный замысел или тебе, как нормальному человеку, они просто нравятся?       Конечно, Достоевский вряд ли был «нормальным» или «обычным» человеком.       — Яблоки — это символ грехопадения.       Николай тихо захихикал.       — Конечно… Когда ты, Феденька, просто наслаждался чем-то. Во всём ищешь свой тайный смысл.       Сигма, до этого молча сидевший, сильнее сжал кулаки. Его глаза пылали обидой и непривычной злостью. Он встал с дивана, на котором до этого сидел, и мягкой поступью вышел из зала. Гоголь растерянно улыбнулся, после так же уходя следом, по пути прося Фёдора остаться в зале и подождать его пару минут.       Он нагнал Сигму у самого конца коридора, хватая за плечо и разворачивая лицом к себе.       — В чём дело, мой милый друг? — с улыбкой спросил Николай, собираясь продолжить, когда Сигма со злостью оскалился.       — Ты издеваешься?! Николай, ты сущий дьявол! Почему не говорил, что тебе интересен Фёдор?! Я бы не лез к тебе со своими чувствами! Ты знаешь, как я себя сейчас ужасно чувствую?!       Гоголь удивлённо захлопал глазами.       — Интересен? Я хочу лишь его смерти!       — Тогда почему он всё ещё жив?! Ты ведь даже не продумал, как убьёшь его! Не смей мне лгать, Николай!       А ведь и правда. С каких это пор Гоголь отложил смерть Достоевского? Как давно он попросту наслаждался проведённым вместе временем?       — «Ох, Дост-кун, снова я не понимаю, что со мной… И всё из-за тебя!»       Все следующие дни Николай писал отчёты. Точнее, складывал из них бумажные самолётики и пускал их по комнате, надеясь запустить как можно дальше.       Он умел себя развлекать.       Будь это миссия или простые прогулки после работы, Николай мог бы найти любое развлечение для себя: придумать интересную историю в голове, обдумать одежду проходящих людей или просто напевать себе под нос незатейливую мелодию. Сейчас он сидел на подоконнике, наблюдая за падающими осенними листьями и птицами, которые щебетали высоко в небе и на толстых суках деревьев. Гоголь невольно усмехнулся. Они не находятся в клетке. Они абсолютно свободные.       А Николай теперь нет.       И всё из-за его неуверенности.       Но разве мог он подойти к Фёдору и прямо сказать о своих чувствах?       Может, сразу сдаться? Шансы всё равно совсем невелики…       Прошла неделя с того злополучного дня, когда Николай и Сигма «мило поболтали». И всё это время Гоголь открыто избегал Достоевского. Если не видеть его чёртовы фиолетовые глаза, то все пройдёт? Они так удивительно прекрасны… словно драгоценные камни или плоды спелого винограда. А ещё эта гребаная ухмылка. Коварная и даже злобная, которая обнажала ряд белоснежных, острых клыков.       Интересно, Фёдор бы смог прокусить кожу человека? Скажем, шею?.. И не человека, а конкретно Николая… Гоголь встряхнул головой, проклиная себя и вскакивая на ноги. Нет. Он всё сможет рассказать!       Быстрее, чем бы успел передумать, Николай бежит в кабинет Фёдора, стараясь не растерять всю смелость прямо на ходу. Потом не соберётся. Не сможет сказать о том, что терзает его душу и не даёт спать уже которых день.       И не признает, что его любимый цвет давно фиолетовый, а самое большое желание — это стать свободным с независимым человеком.       Он заходит в комнату уверенным и быстрым шагом, руша последние сомнения.       Достоевский пишет в бумагах что-то, кажется, на русском. Он задумчиво хмурится и накрывает кончик ручки мягкими устами, отчего Николай быстро понимает: не сможет. Слишком красив и невозмутим для него.       Фёдор поднимает на него усталый взгляд, с неким вопросом вскидывая бровь, так и не убирая от лица письменную принадлежность.       — Чего тебе, Коленька? — хмуро бросил он.       «Коленька…»       Гоголь перестаёт дышать. Он нервно сглатывает, после чувствуя, как начинают алеть уши. Боже, что же происходит с ним?! Как он докатился до того, что ему нравится другой мужчина, так ещё и Достоевский?!       — А… Я… Ты… — тупо говорит Николай, после всё же подходя ближе и натянуто улыбаясь, — Хочешь анекдот?       — Нет. Это всё? — раздражённо пробурчал Достоевский, уже привычно хмурясь и поднимая верхний левый уголок губы, позволяя увидеть белый клык.       Гоголь тупо пялился на него пару секунд, после встряхивая копной белоснежных волос и пряча лёгкий румянец. Боже, он ведёт себя, как глупая барышня! Нужно взять себя в руки…       — А вот вся моя жизнь теперь похожа на анекдот… — тихо пробурчал Николай.       Фёдор медленно встаёт с места, выразительно вскидывая брови, мол, он слушает. Подходит к Николаю и встаёт рядом, облокотившись о стол, складывая руки на груди.       — Надеюсь, ты отвлёк меня чем-то стоящим.       — «Смотря что для тебя стоящее.»       Гоголь нервно усмехнулся. Посчитает ли Достоевский его чувства стоящими? Скорее всего, нет. Слишком много чести… Хотя Фёдор никогда не относился к нему предвзято или плохо, уважал мнение и был готов выслушать.       Есть ли смысл бояться чего-то рядом с таким человеком?       — Дост-кун, как ты думаешь, люди и правда способны любить?       Фёдор тихо фыркнул, насмешливо закатывая глаза, всем видом показывая своё мнение о столь тёплых чувствах. А вот Гоголю стало совсем не весело. Он продолжал вяло улыбаться, пока глаза с некой паникой смотрели лишь в пол.       — Как ты можешь так говорить? Неужели ты никогда не испытывал теплоту в груди при виде определённого человек? — аккуратно попытался выведать Николай, пока всё внутри кричало от отчаяния.       Достоевский невозмутимо склонил голову набок.       — Нет, — его глаза заинтересовано блеснул, — Тебе кто-то небезразличен? Сигма?       - «Какой к чёрту Сигма?! Неужели ты не видишь, что я схожу по тебе с ума? Что моё сердце колотиться чаще, когда ты появляешься рядом, что… что ты, чёртов крыс, стал всеми моими мыслями!»       Гоголь тихо захохотал, словно показывая то, как глуп был вопрос.       Сигма привлекателен, решителен и обманчиво мил, но совсем не идёт в сравнение с Фёдором.       Достоевский уже давно обо всём догадался. Он в неком замешательстве смотрел на Николая, стараясь не показывать всю степень удивления. Однако не сказать, что он не догадывался обо всём раньше. Всё же зачем бы ещё Гоголь избегал его? Сначала Фёдор подумал, что тот попросту сотворил что-то и теперь побаивался показываться на глаза товарищу… но… оказывается, его чувства давно перестали быть дружескими.       — Мне небезразличен один человек, но он совсем не понимает этого… — наконец признался Николай, искривляя уста в грустной улыбке.       Фёдор деланно удивлённо вскинул брови.              — Боже, и вправду удивительно… Ты не говорил ему об этом?       Николай с трудом сдержал порыв обо всём рассказать и продолжил играть роль грустного и совсем не безответно влюблённого друга. А что ему оставалось? Гоголь не был трусом и уж тем более робким человеком. Но рядом с Достоевским всё становилось с точность до наоборот.       Фёдор понаблюдал за ним пару секунд, после наконец, тихо посмеиваясь и замечая растерянный взгляд Николая, уже открыто начинал бросать смешки.       — Ты правда думал, что сможешь скрыть что-то от меня? Коленька, перестань меня разочаровывать…       Голубые глаза заметно округлились. Сейчас они были как никогда чисты и полны волнения, радости и, кажется, обиды. Достоевский, чёртов крыс, смеялся над ним! Что за неуважение?!       Гоголь тихо пробурчал что-то, но улыбка на его лице стала заметно уверенней и менее натянутой. Пусть его чувства ещё и не приняли, но даже мысль о том, что Фёдор всё ещё стоит рядом и пускает смешки, грела душу. Пусть даже смех и был над Николаем.       — Я допускал мысль, что ты всё поймёшь, — отметил он, желая доказать, что не настолько наивен и глуп. Но на деле лишь пытаясь набраться смелости для столь волнительного вопроса. — Так… что?       Достоевский насмешливо сощурился. Он не пытался обнять Гоголя и как во всех романах прошептать в самые губы о взаимности, или и вовсе сорваться и впиться в мягкие уста его клоуна.       Фёдор не был любвеобильным романтиком, а Николай давно привык, что мир полон разочарований, и романтизировать в нём нечего.       Может, их отношения не будут ошибкой? А может, это будет очередная глупость, которую оба вспомнят с неловкой улыбкой или абсолютным безразличием в глазах. Но сейчас, стоя в кабинете и смотря друг другу в глаза, они не сомневаются ни в чём.       — Если вся жизнь — просто глупый анекдот, то я лучше пройду её с клоуном.       «Романтично», — насмешливо отметил Николай.       Пусть это и стёб, но Гоголь впервые был рад слышать его. Он тихо прыснул со смеху, после прикрывая глаза и ярко улыбаясь, показывая ряд сахарных зубов.       — Ха! Если ты станешь Богом нового мира, то я твой первый последователь!       Фёдор закатил глаза, а Николай звонко захохотал, уже не в силах сдерживать всю тяжесть, что осталась лишь лёгким осадком.       Его чувства не отвергли, а приняли. Разве это не то, о чём он мечтал последние пару дней? А может, и лет?.. Гоголь давно не разбирается в своих чувствах.       Его глаза снова встретились с фиолетовыми.       Но теперь, возможно, ему помогут с этим.