— Мы скоро остановимся?
— Нет.
На несколько секунд воцарилось молчание.
— Может, всё-таки остановимся?
— Не-а.
В этот раз молчание растянулось на целую минуту.
— Давай ты нажмёшь на тормоз и...
— Нет.
— Рахим, блять!
Дарен сорвал с себя чёрные очки, тут же зажмурившись от светящего прямо в лобовое стекло закатного солнца, и зыркнул на Рахима, не повёдшего и бровью на чужое недовольство.
— Мы весь день в дороге, можем хоть с полчаса отдохнуть? — проворчал он, хмурясь.
— А от чего ты устал, скажи пожалуйста? — добродушно ухмыльнулся Рахим, — За рулём всё время я, а твоя работа — просто сидеть под кондеем и смотреть в окно. Вроде не требует огромных сил, м?
Дарен недовольно просопел и махнул рукой в сторону.
— Я смотрю в это окно уже неделю, и за неделю не нашёл ещё ничего, за что глазом мог бы зацепиться.
Рахим не ответил. Он увеличил скорость, готовясь к обгону какой-то рыжей древней Волги, что тащилась черепахой по абсолютно чистой и ровной трассе. Отвлекаться на болтовню не спешил — обгон не самая лёгкая задача, когда везёшь с собой прицепом целый автодом — и вернулся к разговору только когда оставил Волгу позади.
— Просто твои глаза ещё не могут уловить всего очарования
такого пейзажа, суровое дитя города, — Рахим боковым зрением уловил, как поджались губы его спутника, и про себя улыбнулся этому, — Ты ещё не привык к тому, что вокруг себя можно видеть не только камень, бетон и стекло. Но это со временем придёт.
Дарен раздражённо надел очки обратно и увалился поудобнее, откинув пассажирское. Не без удовольствия вытянул ноги — настолько, насколько позволяли габариты авто. Бесконечная, как казалась Дарену, езда утомляла. Чем именно, он пока не понял, но точно утомляла. Была какая-то неопределённость во всей недельной поездке: Дарен не привык просиживать день просто так, не привык тратить время на то, что Рахим называл "отдыхом души", а сам Дарен — тупой ленью. Раньше у него была работа, точный план дел на время с восьми утра и до шести вечера, у него были списки, отчёты, проекты, цифры — и не было свободной минуты, чтобы перевести дух от офисной беготни. Вот тогда ему было комфортно, тогда он чувствовал себя в своей среде. Вспомнив о работе, Дарен попытался перебороть грустный вздох. Конечно, он скучал по ней, скучал по прошлой жизни. Даже по сучаре-начальнику Михаилу Юрьевичу скучал, будь он не ладен. Образ Московского перед глазами мгновенно перечеркнул всю грусть и потравил и без того страдающую душеньку ядами злости — из-за той блондинистой сволочи Дарену пришлось писать заявление по собственному желанию. Конечно, что Дарен, что Московский понимали — нихуя не по собственному, но, так как никому не хотелось разборок и увольнительной канители по всем правилам и нормам, пришлось идти самым лёгким способом.
Куара тогда сказала, что Дарен всегда может найти другую работу и что ему необязательно хаять Михаила Юрьевича каждый раз, когда он приходит к ней в пекарню и распинается о несправедливости судьбы. Тогда Дарена слова девушки зацепили — как же, она не пожелала выслушивать повторённое десятки раз одно и то же! — но сейчас, вспоминая её слова, Дарен осознавал, как же она была права. Он действительно мог просто пойти и устроиться в другое место – скорее всего, "просто" было преувеличением, но реального "просто" Дарен и так никогда не знал. Он мог остаться в городе, мог снять квартиру подешевле, мог продолжать сидеть у любимой Куары в пекарне, уминая приготовленные её руками хачапури, но...
Вот это самое "но" сейчас сидело справа от него и мурчало под нос какую-то песенку, вторя негромко звучащему проигрывателю. Рахим появился неожиданно, да ещё и встреча прошла при таких обстоятельствах, что лучше не придумаешь. Прокручивая полуразмытые моменты их недознакомства, Дарен удивлялся тому, что вообще начал общаться с этим... ну, "блаженным" Рахима назвать было нельзя, "припизднутым" — язык не проворачивался, так что мысленно Дарен обозвал его "непонятным". Так вот, в любой другой вечер Дарен — он уверен в этом — послал бы такого, как Рахим, нахер, стряся перед этим с него денег за моральный и немножечко физический ущерб, но, видимо, в тот момент как-то особо сошлись на просторах Вселенной звёзды, или высвободилась чудотворная энергия из вспышки на Солнце, или завихрились магнитные бури, потому что он не просто не обеспечил Рахима проблемами, но и даже на толику признал, пусть и не вслух, свою вину за то происшествие.
Невероятная щедрость с его стороны, учитывая то, что Дарена тогда нахально сбили посреди позднего вечера, чуть ли — тут уже началось приукрашивание — не переломав ему кости и дееспособное будущее, а по факту — просто чутка напугав его и поваляв по земле практически безлюдного переулка. Конечно, в этом предложении было опущено то, что Дарен, напившись отрадно в день своего увольнения, был заряжен не самым позитивным настроем, отчего попёрся чёрте знает куда и чёрте знает зачем, буквально вывалился под колёса Рахимовского старенького Ниссана, перепугав в первую очередь водителя, не получил никакой более-менее стоящей царапины, но зато получил предложение поехать в больницу или хотя бы взять денег (Дарен уже тогда заподозрил, что их у новоиспечённого знакомого не особо-то и водилось). Но вместо этого пьяный мозг сгенерировал идею сначала поиграть на нервах у человека, чьего имени тогда ещё не было названо, затем слегонца поныть и, совсем уж обнаглев, напроситься переночевать где-нибудь, где должен был остановиться уже оценивший все масштабы бедового пиздеца Рахим. Последнего пункта, кстати, Дарен не помнил, помнил только то, что проснулся он в одноместном номере дешёвой гостиницы, куда Рахим заботливо притащил бутылку минералки и таблетки от головы, чтобы, позаботившись о чужом похмелье, немного сгладить желание недавно пострадавшего лишать его водительских прав. Пострадавший прав действительно никого не лишил, даже заявления не накатал, но, с дури рассказав свободным ушам обо всех кознях и палках, сунутых ему в колёса, нашёл себе неплохого слушателя, чья бытовая и околофилосовская мудрость заключалась в прожитых трёх десятках лет, из-за которых Дарен заклеймил Рахима не иначе как стариком, радуясь тому, что сам недавно справил всего-то двадцать четыре года существования.
"Старик" же, не оценив, но и не воспротивившись такому прозвищу, да и вообще игнорируя некоторые Дареновы закидоны, после разбора истории его жизни никаких советов не дал, но единственное, что предложил — это бросить всё и рвануть вместе с ним в долгую дорогу, ибо терять Кубанскому было попросту нечего. Вот так вот просто: без планов, без целей, с одним навигатором и вполне пригодным для жизни фургоном. Дарен тогда лишь покрутил пальцем у виска, но о путешествиях Рахима всё же расспросил — конечно, ни в коем разе не из любопытства, что вы. Так и узнал, что катается по свету тот вот уж четвёртый год, не имеет ни семьи, ни постоянного места жительства, перебивается подработками и, наверное, немного сходит с ума. Хиппует, бомжует, мается дурью — вот так это называется у нормальных людей. Живёт по своему уму и дышит полной грудью — так называется это у Рахима. В любом случае, предложение практически незнакомого человека Дарен отверг, и они разошлись, как в море корабли, а единственной их связующей оставался номер телефона, чёркнутый на мятой бумажке и сунутый Дарену под чехол мобильника — Рахим оставался в городе ещё на неделю, чтобы отогнать машину на техосмотр, затариться всякой мелочью типа лекарств и недостающих инструментов, а это время давал Дарену на "передумать".
И Дарен, на самом деле, всегда был уверен в своих рассудительности и рационализме, но то ли его состояние так действовало, то ли какое-то странное притяжение к новому человеку, явно не живущего по принципам порядка, играло роль — но он после пяти дней раздумья согласился. В оставшиеся два дня собрал манатки, разобрался с квартирой и, не оставив никаких нормальных контактов для связи ни бывшим коллегам, ни живущему в Ростове брату, ни милой Куаре, просто закинул свои пару сумок в прицеп автодома и сел пассажиром, попрощавшись с городом и надеясь, что шутка Рахима о том, что он заманивает молодых людей к себе, а затем продаёт их китайцам на органы, всё-таки была просто штукой.
И время их совместной поездки начало отсчёт. Дарен соврал бы, если бы сказал, что пожалел о своём решении — пусть эту ложь он оставит для Рахима, не обращающего внимания на его ломку и сглаживающего постоянные импульсы переменчивого настроения, но сам себе признается: ни один час из проведённых в дороге не разочаровал его. Дарену нравилось болтать с Рахимом обо всём и ни о чём одновременно — рассказчик из водителя был отменный — нравилось для профилактики капать ему на мозги, ворча о своей скуке, нравилось на небольших остановках пить травяные чаи, закипячённые на маленьких костерках. Нравилось то, что нервный тик, заработанный в офисе, прошёл за несколько дней, и сон, вроде как, улучшился.
Правда, очень смущала крайняя ограниченность автодома, где вместо большой Дареновской мягкой кровати стояли две узкие, жёсткие — за этот пункт скрюченная спина говорила только спасибо — прибитые к полу кровати и крохотная кухонька, на которой приходилось вспоминать навыки готовки. Постоянно стремящийся к комфорту Дарен таких условий жизни не ценил, но после каждого напоминания, что его никто за собой насильно не притаскивал, жаловаться переставал.
Правда, долгие часы езды всё ещё выносились с трудом: Дарен часто просил делать остановки, чтобы размяться на улице. Нет, он привык к сидячей работе, но кататься в авто — это другое. Вот и сейчас, чувствуя, как тянет лопатки и шею, он не мог больше терпеть это чёртово кресло, а оттого и доставал Рахима, который, казалось, из себя не выходил никогда.
— А мы вообще где ночевать планируем? — перевёл тему Дарен, сладко зевнув.
Рахим глянул на навигатор.
— Тут деревня какая-то скоро должна быть, там наберём воды, проедем километров пятьдесят дальше и остановимся. А завтра уже, может быть, до озёр доберёмся.
Дарен удовлетворительно кивнул. Рахим обещал показать ему большие озёра — то, ради чего они и выбрали этот путь из сотен возможных, и Рахим их покажет. Там, по его словам, тихо и спокойно, виды красивые. Там будет жутко спать — прислушиваться к каждому шороху, к каждому крику ночных птиц, к ветру, пошатывающему фургон. Но зато спать будет свежо, и никакой искусственный шум или электрический свет не будут мешать.
Солнце с минуты на минуту должно было сесть, но его последние ярко-рыжие лучи зацепились за висящие на зеркале внутри салона побрякушки. Дарен залюбовался тем, как бликуют на свету бусины чёток, привезённых Рахимом из Кабардино-Балкарии, как золотится дерево какого-то якутского амулета, как блестит серебряный кулончик с неизвестными узорами — вроде, что-то бурятское. Абсолютно не сочетающиеся вещи, которые удивительным образом гармонировали только рядом с Рахимом. Да он и сам был увешан каким-то хламом: камушки, значения которых он знал наизусть, красные нити, браслеты из морских стёклышек, к воротнику даже была пристёгнута крохотная булавка. Всякая мелочь с барахолок и базаров, которая завлекала Рахима, как большую сороку, словно вживалась в его образ, становясь чем-то неотделимым — ни за копошением с инструментами, ни на сон Рахим не снимал с себя всё это звенящее богатство. Дарен про себя хмыкнул: если так подумать, то даже машина и автодом полностью повторяли владельца — заваленные какой-то цветастой чепухой задние сиденья Ниссана, припасенные по бардачкам мятные леденцы, крохотный рисунок собаки светлым маркером на шине переднего колеса, вечный мелкий бардак в фургоне и пестрящая фотографиями с разных уголков земли пробковая доска, приделанная на свободном кусочке стены. Всё это было так аляписто, но так к месту, что просто не получалось представить, будто Рахим мог содержать своё житьё и транспорт по-другому.
Это называлось визуальным шумом у современных дизайнеров. У Рахима это называлось уютом.
— Мы приехали, просыпайся, — чужая рука мягко дотронулась до плеча.
Дарен и сам не заметил, как задремал. Не лучшим решением было делать это на закате — виски сдавило от головной боли — но он даже сквозь дымку сонливости радостно подскочил, выпрыгнув на улицу.
Уже опустились сумерки, и влажный прохладный воздух обдал лёгкие изнутри свежестью. Дарен не твёрдо встал на занемевшие ноги, с наслаждением потянулся, да так, что захрустели шея и позвоночник. Нормально разогналась застоявшаяся кровь, загудели мышцы, и даже, казалось, кишки внутри щекотно улеглись так, как положено.
Рядом разминался Рахим. Он водил задубевшими плечами и осматривал их место пребывания.
— Это та самая деревня? — спросил Дарен.
— Похоже на то, — кивок, от которого забавно, словно пружинки, подпрыгнули зелёные пряди выкрашенной чёлки, — Настолько крохотная, что на въезде даже знака с названием не стояло.
И действительно, этому поселению звание "деревни" было непозволительно громким. Несколько домиков, часть из которых были однозначно дачными, чтобы люди на сезон приезжали чисто отдохнуть, у каждого на территории по огороду — какие-то облагороженные, аккуратные, а какие-то поросли кустарничками и сорной травой — один магазинчик и по совместительству одно средство освещения улицы (светящаяся вывеска "Карманы Вассермана" явно указывала на изобилие ассортимента на полках), да обитая досками уличная колонка, у которой и затормозил их Ниссан.
— Пусто, как в склепе, — вынес вердикт Дарен, не найдя ни одного живого лица на улице.
Рахим согласно угукнул и пошёл шариться в доме — нужно было накачать бак фургона водой. Знакомая Дарену процедура: нужно всего-то подключить шланг к колонке, пустить воду и дождаться, пока наберутся указанные в характеристиках бака сто литров воды. Быстро организовав всё это, Рахим уселся на колонку, Дарен встал рядом, слушая переливы воды и звонкое кваканье лягушек.
Непривычно живые звуки.
— Слушай, — протянул Дарен, смотря перед собой, — А тебе до ме... до этого всего, — он обвёл фургон, себя, Рахима, колонку широким жестом, — реально не было скучно одному?
Рахим выдохнул задумчивое:
— Да нет. Было бы мне скучно, так я бы...
Он не договорил. Он не знал, что сказать. "Я бы..." осел где-нибудь? Брехня, потому что дорога стала такой мощной зависимостью, что не отпустила бы его только из-за глупой прихоти. "Я бы..." нашёл кого-нибудь? Пфф, за столько лет Дарен стал единственным, готовым увязаться за Рахимом в неизвестность, остальные же встречные, может, и хотели бы так же, но все до ужаса боялись перемен. "Я бы... что?" стало хорошим вопросом, но над его ответом Рахим предпочёл поразмыслить позже, а сейчас он только отвлёкся на то, чтобы закинуть в рот шелестящую фантиком конфетку.
— Просто мне кажется, — гнул свою линию Дарен, не замечая слабой попытки собеседника уйти от разговора, — что наедине с собой и крыша поехать может. Как думаешь, у тебя с головой всё в порядке?
Рахим прикрыл глаза, уложив подбородок на руки.
— Ну ты ведь тоже один был до ме... до меня. Вроде с ума не сошёл, как думаешь?
Дарен пнул камешек носком кроссовки. Ну да, конечно, не сошёл. Он ради того, чтобы свой внутренний голос и беспокойные мысли не слышать, на работе упарывался: днём отвлекает, ночью от перегруза вырубает. Не делай он этого, то может, и двинулся бы. Но на такие откровения Дарен идти не собирался, поэтому, сделав вид, что вопрос риторический, продолжил:
— Просто это так странно. Неужели тебе даже собаку никогда не хотелось завести?
Рахим бесшумно хохотнул.
— Собаку? Нет уж. Я животных хоть и люблю, а ухаживать за ними муторно. Мне лень, да и хозяин из меня вряд ли бы вышел хороший.
Дарен почему-то подумал, что очень даже наоборот.
— Глянь-ка, пожалуйста, что там с водой.
Датчик внутри дома показывал почти полный бак.
— Вырубай, — скомандовал Дарен, а сам полез за пустыми пятилитровками и плоской канистрой.
Когда вся вода уже была набрана и загружена, Дарен заметил около одного из жилых домов что-то, напоминающее прилавок. Сколоченный на скорую руку стол с бортиками, над ним — сложенный пляжный зонтик. На прислонённом к столу куске фанеры белым контуром выделялась какая-то надпись, но Дарен, в силу посаженного компьютером зрения, не смог разобрать на ней и буквы.
— Что там написано? — указал он Рахиму.
Тот сощурился, но прочитал:
— "Дыня. Шестьдесят рублей за килограмм. Арбузы сладкие. Сорок рублей за килограмм..." Вот блин, теперь арбуза захотелось.
Рахим с обидой и досадой глянул на импровизированный прилавок. А ведь и правда, мгновенно захотелось какой-то фруктовой сладости.
— Тогда, может, переночуем здесь, а утром у хозяев купим? — спросил Дарен.
Он был готов даже проехать лишних пятьдесят километров завтра, ибо перспектива наесться арбузов непозволительно сильно манила.
На удивление, Рахим отрицательно повёл головой.
— Не, мы сделаем лучше... Садись.
И они запрыгнули в успевшую остыть машину.
***
— Понимаешь, — воодушевлённо принялся объяснять Рахим, — если они торгуют арбузами, значит, они где-то выращивают арбузы.
Логично.
— ... так что здесь рядом должно быть поле с ними. Смотри в оба: его нельзя пропустить.
Машина шла медленно. В уже тёмном вечере видимость сильно упала, но кое-какие силуэты ещё можно было различить. Дарен приметил ровную землю и дёрнул Рахима за кофту.
— Смотри, оно?
— Да!
Рахим загнал машину с трассы в какой-то лесок, росший метрах в трёхсот от поля, спрятав дом между деревьев. Потухли фары, полностью заглох двигатель — и жилище словно растворилось в ночи.
— И что ты собираешься делать? — поинтересовался Дарен, заранее догадываясь, каким будет ответ.
Рахим усмехнулся.
— Как — что? Добывать арбуз.
— Купить его завтра было не вариантом, да?
Рахим цыкнул, выставил палец вверх и с видом преисполненного мудростью, изрёк:
— Пизженное всегда вкуснее, да и не говори, что тебе не захотелось арбуза
прямо сейчас.
Дарен закатил глаза.
— А если я скажу, что дыни люблю больше?
— Тогда я кину тебя посреди этого захолустья, а сам уеду со всеми вещами. Ну так что, ты идёшь? — Рахим присел, чтобы спрятать разболтавшиеся шнурки кед.
— Ещё я, блять, арбузы не воровал с полей! — всплеснул руками Дарен, — Господи, мы такой чушью с братом занимались, так нам и было лет по десять, а тут два лба здоровых.
— Ну вот детство заодно и вспомнишь.
— Было бы, что вспоминать.
— Дарен.
— Рахим!
***
— Нет, я всё-таки связался с идиотом, — шипел себе под нос Дарен, перешагивая сухую здоровую ветку.
— Тише будь, — предупредил Рахим, опередивший его на пару метров.
Дарен передразнил его неслышным "бу-бу-бу", после чего чуть не грохнулся, всё же зацепившись за ту ветку и поцарапав себе щиколотку.
— Давай фонарик включим? Не видно ни черта.
— Нельзя фонарик, а вдруг на поле охранник есть или типа того? — отмахнулся Рахим, — Заметит нас, а потом что? Штраф платить и от позора отмываться?
— Об этом раньше надо было думать! — шёпотом рявкнул Дарен, медленно прощупывая территорию перед тем, как сделать новый шаг.
Рахим, его медлительности не оценивший, прошёл обратно, крепко взял Дарена за запястье и потащил за собой — чтобы время зря не тратить.
— Просто наступай туда же, куда и я, — кинул он через плечо.
Дарен лишних прикосновений не любил, но отметил, что у Рахима кожа сухая, а ладони слегка стёрты. Он сосредоточился на этом интересном наблюдении, пропустив момент того, как они
— Дошли.
Рахим радостно указал на раскинувшийся перед ним арбузный рай. Даренову руку отпустил, правда, спрашивается, зачем, если Дарен ещё не успел изучить подробности её физической составляющей лучше.
Но да ладно — хотелось уже просто стыбзить несчастный фрукт, или ягоду, или как там арбуз себя идентифицирует, и вернуться к дому.
— Давай быстрее выбирай и пойдём, — попросил Дарен, оглядываясь, как бы кого не оказалось рядом.
— Терпение. Арбуз, чтоб ты понимал, надо выбирать с умом.
И Рахим принялся обстукивать полосатых, извлекая из каждого абсолютно одинаковые звуки пустого ящика. Непонятно, что этот звук давал и как с помощью него арбузы отделялись друг от друга, но Рахим делал это с такой важностью, что складывалось впечатление о его полном профессионализме.
Тук-тук. Не то.
Тук-тук. Получше, но снова не то.
Тук-тук. Точно нет...
Тут-тук.
— Нашёл!
Рахим поднял на Дарена полные счастья и предвкушения глаза, что подсвечивались даже в темноте. Вынул из кармана складной маленький нож и хотел уже перепилить вьющийся стебель, как вдруг...
— Вы чё там, блять, делаете..?!
Сердце мгновенно обледенело и провалилось куда-то вниз. По правую сторону выросла фигура охранника поля, светящая на акт совершения мелкой кражи мощным фонарём и выкрикивающая поток нецензурщины и проклятий.
Попались.
— Что ты замер, блин?! — протараторил Дарен, хватая Рахима за шкирку и поднимая его одним рывком на ноги.
— А ну куда?! — громогласно заорал охранник, неуклюже двинувшись за ними.
Дарен бежал и не разбирал, куда. Адреналин, страх и веселящая фразочка "а я знал, что так и будет!" качали его на всех мощностях. Где-то позади нёсся Рахим, по памяти переступая все ямы, кочки и камни.
Крик "...и полицию вызову, падлы!" был последним, что Дарен услышал, когда не пробежал ещё и половины пути. Он не останавливался, прислушивался только к тому, не отстал ли Рахим, и переставял ноги чисто на автомате. Даже земля не чувствовалась под пятками.
Они нырнули в лесок, где прятался автодом. Почти одномоментно рухнули у разрисованного маркером колеса, пытаясь выровнять дыхание. Дарен хрипел из-за саднящей глотки, Рахим сплёвывал прилившую горькую желчь. Охранника не было слышно.
— Он же не попрётся сюда, верно? — слабо понадеялся Дарен, мокрым затылком прижимаясь к корпусу авто.
Рахим кивнул.
— Не попрётся. Но уедем мы отсюда рано, часов в шесть, нет, в пять утра... Вдруг он про полицаев не просто шугал, а мне проблемы с ними не нужны.
Дарен сдержал при себе комментарий о том, что проблем на них навлёк как раз таки сам Рахим.
— Но зато, — подал тот голос, — мы хотя бы в плюсе.
И Рахим постучал по арбузу.
Дарен посмотрел на полосатого, посмотрел на сияющего медным тазом придурка, закрыл лицо руками и простонал чуть ли не плачущее:
— Ты его всё-таки спиздил...
***
Арбуз и в правду оказался обалденным. В него только-только воткнули нож, как пошла трещина, говорящая о хорошей зрелости, а красная, переливающаяся соком мякоть вызвала тянущее ощущение в желудках. Учуяв густой, но не химозный аромат этой прелести, Дарен вовсе позабыл о том, каким образом она им досталась — настолько влекущим было желание отгрызть лакомый кусочек.
Он нарезал арбуз на здоровые треугольные куски, пока Рахим раскуривал косячок для расслабления. Лёгкая дурь почти никакого эффекта не оказывала, кроме того, что под ней Рахим становился слегка заторможенным и глаза его начинали напоминать кошачьи: такие же хитроватые и полуприкрытые. Над ними горела тёплая лампа, привлекающая насекомых, что глупо бились о стекло, будто пытались достать источник света, в доме на переносной газовой плите закипала в чайнике вода, а вокруг вились стрекочущие насекомые и лёгкие порывы ветра.
— Держи, — Дарен протянул треугольник арбуза Рахиму.
Они хрустнули своими кусочками и в унисон замычали от удовольствия. Сводящая скулы сладость таяла во рту и лилась в горло, а затем — щекоткой по пищеводу. Аппетит приходит во время еды, но сейчас он разыгрался с малейшей пробы. Дарен кусал жадно, сгрызая арбуз почти до корки, игнорировал семечки в нём — и пусть, говорят, они вообще от глистов помогают — и отрезал ещё по новой. Рахим смотрел на это с какой-то странной улыбкой, но жевал с таким же желанием, пусть и не настолько резво.
Одна половина арбуза улетела в минуту, а на её месте образовалась горка выеденных корок и семечек. Вторая половинка, та, на которой красовалось жёлтое, выжженное солнцем пятнышко, только подначивала своим видом набить живот до отвалу, а потому Дарен, уже наевшийся, но не отступивший от своего дела, предложил:
— Ещё по одному?
Рахим довольно кивнул. Он, уставившись вперёд невидящим взглядом, всё что-то думал и чему-то улыбался — но своими мыслишками, собака такая, не делился.
— Спасибо, — поздновато сказал он перед тем, как отправить себе в рот самый засахаренный кусочек, тот, что вырезан прямо из середины плода.
И Дарен, абсолютно случайно уловив этот момент, откровенно залипает: смотрит будто в замедленной съёмке, как розоватый сок пачкает сухие губы, стекает дорожками от уголков по подбородку и собирается под ним крупными каплями. Смотрит, как проходится кадык, стоит Рахиму сглотнуть сладость, смотрит, как движется ярко выделенная челюсть, подчёркнутая глубокой тенью от лампы — смотрит и сам дрожит изнутри. Это чересчур тонко, необъяснимо, заводяще. Это заставляет уши гореть, а пересохший тут же язык липнуть к нёбу.
Дарен хмурится, но протягивает к чужому лицу руку.
— Дарен? — переспрашивает Рахим, когда его молча разворачивают к себе.
Ответа не следует. Дарен всматривается в подёрнутые травкой глаза: даже так они остаются внимательными, а эмоции в них — нечитаемыми. Это бесит, потому что Рахима хочется — нет, его нужно, просто необходимо — изучить, раскусить, пережевать, заглотить. Необходимо понять, что у него в башке, разложить её составляющие на цифры и реальную статистику. Необходимо разобраться.
Дарена злит неясность. Всегда злила и сейчас злит. И раз уж его вздумали держать в этом состоянии, то и он ответит тем же. Хоть немного, но отыграется.
Поэтому, когда тягучим, словно сироп, голосом раздаётся новое:
— Ну и?
Дарен стискивает пальцы и опускается ниже.
Замешкавшись всего на миг, касается кончиком языка подбородка — и капля сока, попавшая в организм, действует на него, как крепкий дозняк.
Так же сносит.
Рахим вздыхает судорожно — Дарена от звука дыхания обдаёт кипятком. Он ведёт языком выше, медленнее, собирает дурман и еле держится, чтобы не сжать на коже зубы и не порвать её со смачным хрустом. Добирается до губ — и почти не касается их, ждёт прежде ответной реакции.
Рахим замирает, пытается понять, нащупать, рассчитать верный шаг, догадываясь, что одно неверное движение — и его заживо съедят. Но интерес берёт своё, когда он, наплевав на слепленные на ходу правила их маленькой игры, подаётся вперёд и...
Оказывается обманут. Дарен тут же отдёргивается, оставляя их губы без заветного прикосновения и скалится, смотря на Рахима сверху вниз. Радуется, хоть и всё ещё сгорает от ярости, но всё равно тихо, чтобы только между ними, чеканит:
— Ты очень,
очень вкусный.
И захлопывает Рахиму рот так, что стукаются зубки.
