Una mattina

Некоторое время спустя после их благополучного переселения на материк Томас начал замечать, что с Джеймсом творится что-то странное. Он привык почти за двадцать лет жизни бок о бок с ним ко всякого рода выходкам, но сейчас это было нечто иное, сильно отличавшееся от его обычно связанных с пиратством безумств. Они уже почти два года жили относительно спокойной жизнью в Саванне, выкупив недавно отстроенный, просторный дом на границе с ещё не обжитыми землями, подальше от любопытных глаз. С виду его нельзя было назвать скромным из-за высоких белых колонн и довольно просторного балкона, но внутри все было гораздо более сдержано обставлено в истинно колониальном стиле. Тем не менее, в нем было уютно. Довольно много денег у них ушло только на то, чтобы найти приличную мебель в новом городе, не считая мелких деталей интерьера, которыми они оба любили себя окружать, вроде небольших картин, статуэток, изящных пепельниц, подставок для книг и чайных сервизов. Джеймс искренне сожалел, что многие его находки из многочисленных морских походов, в основном хранившиеся в капитанской каюте «Моржа», безвозвратно затерялись и только некоторые из особенно дорогих ему сохранились до сих пор, да и то только благодаря Томасу, сумевшему перевезти их с Фрипорта. Среди них была чернильница в виде армиллярной сферы с серебряными осями, исписанными искусной резьбой. Вещица была исключительно тонкой работы и напоминала Джеймсу его юношеское увлечение астрономией, идущей рука об руку с морским ремеслом. Другие вещи, вроде боевых рапир, кинжалов, инкрустированных драгоценными камнями, и необычных, с весьма дорогой отделкой пистолей часто наводили их обоих на мысли о том, откуда, собственно, они все это получили. Раньше Флинт думал, что как только заживет с Томасом мирной, спокойной жизнью, то постарается выкинуть все, что было до него, из головы, но скоро понял, что это невозможно. Впрочем, как оказалось, это было не так уж и важно – он не хотел быть больше нигде, кроме как с ним здесь и сейчас, и даже тяжелые воспоминания отступали, когда каждый день Джеймс просыпался с осознанием: они наконец-то достигли своей цели. И именно сейчас он начал задаривать Томаса подарками. Причем это было не сравнимо с тем, как раньше он привозил со своих походов драгоценные, искусно сделанные перстни, цепочки, серьги, правда, часто снимаемые с трупов, и преподносил Гамильтону в качестве трофеев. Тогда Джеймс сам прекрасно понимал, что на островах носить такое опасно, но теперь, когда подобные украшения вполне соответствовали их статусу, он целенаправленно заказывал их у мастеров для Томаса, крайне обижаясь, если тот по каким-то причинам не надевал их на выходы в свет. - Душа моя, они выглядят баснословно дорого, и таких колец не может быть у тех, кто сбежал от долговой тюрьмы в Лондоне, - отказывался Гамильтон, стараясь успокоить его, но Флинт не слишком хотел слушать эти отговорки, настаивая на своем: - Я хочу видеть тебя в них, - категорично заявлял он, переплетая их пальцы и глядя на то, как красиво сочетаются их украшения: сам он тоже любил носить несколько перстней сразу, - мы уже достаточно о многом соврали, соврем и об этом что-нибудь. - Нет, солнце мое, прости, - Гамильтон быстро поцеловал его волосы и поднялся с постели, собираясь и на ходу рассуждая о предстоящем дне, на который был запланирован ужин у губернатора. Джеймс хмуро слушал его, но когда понял, что уступок не будет, послушно поднялся следом, принимая поражение. Но позже целый день оставался мрачным, что не укрылось от Томаса, и вечером уклонился от его поцелуев. Отвернувшись, он попытался заснуть в одиночестве, без привычного тепла чужого тела за спиной. Гамильтон в недоумении смотрел на его рыжую макушку, торчащую из-под белоснежного одеяла, и думал о том, что если это сделает Джеймса счастливым, он готов целый день ходить в золотых цепях, а не только надеть несколько перстней. Достав кольца из прикроватного столика, он примерил их, чувствуя приятный холод металла кожей. Обняв поперек груди Джеймса рукой, увенчанной перстнями, он с удивлением обнаружил, что тот действительно уснул, и сам через какое-то время погрузился в сон, так и забыв снять украшения, чтобы те не давили во сне. Утром он проснулся от самых приятных ощущений, которые только можно было себе представить. Сквозь открытое окно налетал лёгкий бриз, принося с собой свежесть и соленые запахи моря. Солнце ярко освещало спальню, но ещё не приносило нестерпимый жар, только мягко отражалось в зеркалах, озаряя все вокруг каким-то эфемерным светом. Томас сначала не смог понять, где закончился сон и началось его пробуждение: Джеймс, расположившись между его раздвинутых ног, самозабвенно отсасывал ему, и влажные звуки разносились по спальне в столь ранний час. Флинт насаживался ртом на его член, языком стараясь задеть выступающие вены и пощекотать тяжёлую головку, когда отстранялся. Его волосы растрепались и свисали длинными прядями, закрывавшими лицо. Джеймс даже не заметил, что его муж проснулся, и только когда ладонь с кольцами легла на его затылок, поднял взгляд, выпустив изо рта блестящий от слюны член. - Доброе утро, - улыбнувшись, сказал он и уперся носом в жёсткие, светлые волосы у него на лобке, вдыхая родной запах. Томас не ответил, перебирая рыжие прядки, и, дождавшись, пока Флинт поднимет голову, скользнул большим пальцем по его губам. Джеймс тут же пропустил палец в рот, слегка посасывая, обводя языком тяжёлый камень перстня. - Так в этом все дело, - усмехнулся Гамильтон, но Флинт, не отвечая, выпустил его палец, прикусив напоследок, и вернулся к более чувствительной части тела. Постепенно насадившись ртом почти до основания, он помогал себе рукой, второй бессознательно сжимая чужие бедра, оставляя на них багровые синяки. Что довело его до пика так быстро было неясно, то ли вид раскинувшегося на постели любовника, то ли его бледная кожа, оттеняемая белоснежными простынями, то ли этот умопомрачительный запах, но через пару минут Джеймс уже полоскал рот водой из фарфорового графина, стоя нагишом посреди их общей спальни. Томас кончил следом и, все ещё не поднимаясь с постели, любовался им издали. Флинт изменился за эти годы, но даже сейчас Гамильтон не мог бы сказать, каким он возбуждал его больше: невинным, молодым лейтенантом с идеальным телом или раздавшимся, но все ещё сильным капитаном со следами многих битв в шрамах по всему телу. Пожалуй, все же последнее. Кроме того, сейчас Джеймс вновь отрастил усы и короткую бородку и вместе с отросшими волосами это придавало ему более моложавый вид. Когда Флинт вернулся в постель, Гамильтон обнял его и притянул к себе, нежно целуя в висок. - Почему для тебя это так важно? - мягко спросил он, приподнимая его за подбородок и обводя пальцем контур губ, прикидывая, через сколько примерно они оба будут готовы ещё раз. - Не знаю, - отмахнулся он и, извернувшись, поцеловал его запястье, слегка прикусив нежную кожу, - просто хочу видеть тебя в том, что я тебе подарил. Томас немного подвинулся, позволяя Флинту сменить позу, и тот, перекинув ногу через его тело, оседлал сверху. Обхватив оба члена своей рукой, Джеймс начал неспешно возбуждать их обоих, слегка двигая бедрами в такт своим движениям. - Я хочу видеть на тебе не только кольца, - неожиданно продолжил он, прикусив губу и откинув голову назад, - хочу, чтобы ты ходил в костюмах, которые подарю тебе я, читал книги, которые подберу для тебя я, пил те вина, что я сочту достойными тебя, общался с теми людьми, с которыми я позволю, - чем больше он говорил, тем быстрее двигал рукой, теряя голову от ощущений и неосознанных желаний. Внезапно Томас остановил его, опрокинул на кровать и сам навис сверху, целуя так жадно и так страстно, что Флинту невольно вспомнились их встречи после полугодовой разлуки. Оставив кровавый укус на нижней губе, Гамильтон слегка задел верхнюю, языком играясь с Джеймсом, позволяя ему на миг взять инициативу. Через секунду он отстранился, потянувшись к прикроватной тумбочке, где лежало гвоздичное масло. Видя, как он смачивает пальцы во флаконе, Флинт продолжил: - Хочу, чтобы ты пах моими запахами, чтобы ни в чем не нуждался и был обеспечен всем. Чтобы все вокруг тебя было моим, чтобы ты был полностью моим, - шептал Джеймс в каком-то забытьи, раскинув руки на широкой кровати с белыми простынями и глядя невидящим взглядом в потолок. При этом в его глазах мелькали безумные огоньки. Он был с ним и одновременно не здесь, погрузившись куда-то далеко в свой неспокойный разум. - Я и так твой, - напомнил ему Гамильтон, оставив несколько пахучих следов маслом на шее. Теперь Джеймс будет целый день носить этот гвоздичный запах с собой, напоминая себе о великолепно проведенном утре. Опустив руку вниз, он ввел сразу два пальца, и Флинт выгнулся в его руках, наконец сфокусировав взгляд на его лице. - Ты не представляешь, насколько я хочу этого, - пробормотал он и, приподнявшись на локтях, коснулся ладонью его лица, заправляя выбившиеся пряди за ухо. Насадившись на его пальцы, он издал тихий стон, когда Томас слегка согнул их, просто давая почувствовать их давление. Если время позволяло, Флинт до одури любил ощущать, как Гамильтон растягивает его, долго трахая сначала одними пальцами, и только потом заполняя своим членом без остатка. Вот и теперь он слабо постанывал, откликаясь на каждое движение пальцев любовника, сжимая в руках смятые простыни, стараясь удержать себя на месте и не слишком поддаваться вперёд, продлевая удовольствие. - Сейчас, - сказал он и этого было достаточно, чтобы Томас понял его. Войдя напоследок достаточно глубоко, чтобы дрожь, бившая Джеймса, усилилась, он вытащил пальцы и, когда Флинт вновь откинулся на подушки, вошёл сразу на половину длины. В такой позе это было больно, но Джеймсу сейчас стало все равно. Он обожал каждую секунду их разделенного на двоих острого удовольствия и, не слишком соображая, что говорит, горячо зашептал: - Из-за меня ты потерял все, но я верну тебе сполна. Я давно должен был осыпать тебя золотом, дать тебе намного больше, чем у тебя было, когда мы встретились. Томас посмотрел на него как на сумасшедшего, но ничего не сказал и, прикрыв глаза, одновременно двинулся в нем и поцеловал. На этот раз нежно и медленно, будто без слов прося выкинуть из головы эту дурь. Но Джеймс его не понял или не захотел понять. С жаром ответив на поцелуй, он начал двигать бедрами, стараясь подстроиться под его темп, с удовлетворением отмечая, что получилось это весьма быстро. Их губы едва соприкасались, но они все ещё были настолько близко друг к другу, что Томас мог ощущать горячее дыхание Джеймса и ловить его тихие, частые стоны. Флинт протянул руку и зарылся пальцами в волосы любовника, направляя его голову ближе к шее, вынуждая оставить яркие, ни с чем другим не спутываемые следы. - Потом будешь жаловаться, что их нечем спрятать, - нехотя остановил его Гамильтон, припоминая не одну их перепалку из-за подобных неосторожностей. - Мне все равно, - Флинт жёстко оборвал его и резко насадился настолько глубоко, что Томасу невольно пришлось укусить его, чтобы не застонать в голос. - Что ты со мной делаешь?.. - с любовью, но вместе с тем с какой-то затаенной, невыразимой усталостью спросил Гамильтон и, не дожидаясь ответа, вновь поцеловав его, предотвращая всякие попытки и дальше сводить его с ума этими странными речами. Чувствуя, как язык Томаса переплетается с его собственным, как жадно и рвано двигается он в нем, явно не в силах контролировать себя, как его руки блуждают по всему телу, удерживая, оберегая, Джеймс понял, что именно к этому моменту шла вся его жизнь. Если завтра Томас сказал бы ему вырезать весь город, он бы это сделал, если он сказал бы ему убить себя, Флинт подчинился, если бы попросил убить его, помедлил, но все равно согласился в итоге, только потом прикончил себя сразу следом. Весь его мир, вся его жизнь заключалась теперь в жаре тел между ними, сосредоточилась здесь, в этой просторной, светлой спальне в их общем доме, возведенном на руинах прошлой жизни и на костях их врагов. - Ты бы сделал это для меня? - спросил Джеймс, отстранившись и глядя прямо в его голубые, ясные глаза, которые никогда не могли и не хотели его обмануть. Томас даже не знал наверняка, о чем он спрашивает: о том, что хочет окружить своими вещами, собой, поглотить его полностью и слиться воедино, о том, что желает вернуть что-то давно утраченное, или о чем-то ещё – ответ всегда был один. - Да, - говорит он, - да, - успевает прошептать ещё раз, прежде, чем губы Джеймса найдут его и сойдутся в долгом, последнем поцелуе. Когда он кончил, то будто бы вместе с последним стоном передал ему частицу своей души, вдохнул её в его губы. На следующей день Гамильтон выходит в свет в новом летнем костюме из тёмно-синего, почти черного шалона, вычурно смотревшимся бы даже в лучших салонах Лондона, не то что на островах. Руки его увенчаны тяжёлыми перстнями, изящно подобранными под цвет камзола, прошитого серебряными нитями. Даже его волосы зачесаны по-новому, и хвост сзади перехвачен причудливой заколкой с черной шпинелью. Это франтовство, и он однозначно привлекает к себе излишнее внимание, при этом прекрасно зная, что половина тех, кто увидит эти сокровища, не будут в силах предположить даже половины их настоящей стоимости. Это безумие, которое идёт в разрез со всеми правилами осторожности, которым они оба старались следовать раньше. Это его вера в любовь, когда он смотрит через весь зал и видит, как изгибаются в довольной полуулыбке губы Флинта, как горят в его глазах порочные огоньки, как он поправляет атласный шарф на шее, скрывающей следы их проведенной вместе ночи, и как наконец он снимает его с себя.