Связанные обещанием мы встретимся вновь

            — Шинадзугава-сан, вам как обычно? — спрашивает до бесячего резвый новый напарник, чьи глаза горят при виде каждого нового дела. Он прёт, как танк, даже когда грозный взгляд Санеми говорит держаться подальше.              — Ага, — кивает Шинадзугава, не поднимая головы. Он водит взглядом от строчки к строчке, нахмуривая брови, от чего меж них проступает глубокая морщинка.              Отчеты, поступающие из бюро по нераскрытым делам со всех концов страны, как «под копирку списаны». Меняются лишь города и лица жертв. Группка журналистов заявляла, что нашла схожесть преступлений почти в одно время с ними; в социальных сетях словили хайпа о новом серийнике и даже окрестили его прозвищем «Ёкай тысячи лиц», после чего даркнет переполнился слухами, «свидетелями», конспирологами и даже фанатами. Однако всё то, что они писали, не было подкреплено какими либо фактами.                            Днем ранее, начальство в лице извечно скупого на эмоции, молодого выскочки-одногодки Томиоки Гию, кинуло папку на стол; та, соприкоснувшись с поверхностью, издала хлопок, поднимая в воздух видимые в закатных лучах солнца пылинки.              — Что за на…? — осекся Санеми на полуслове, презрительно переводя взгляд с папки на новоявленного начальника. Странным образом при виде последнего руки чесались прописать хорошенько для начала хук справа, а затем перекинуть через плечо, дабы выбить дух и хоть немного растормошить бесячего «павлина».              — Все прочие дела раздай по свободным группам, — Гию сунул руки в карманы брюк. Он выглядел ещё более раздражающим, глядя на подчинённого, как на кусок дерьма, хотя самому ему так определённо не казалось, — это в приоритете. Даю несколько недель и полный карт-бланш.       Белобрысый Шинадзугава присвистнул, опуская ноги со стола и беря папку в руки.              — Еб… — прокашлялся, — занимательно, — делает вывод он, пролистывая очередную страницу.       Зрелище на кадрах с мест преступлений было однозначно не из приятных и разнообразным. Однако, набитый опытом глаз сразу же выделил особо примечательные штрихи в обстановках мест преступлений; искусно сотворённые посмертно выражения лиц, подобные тому, коими эмоции показывают в мультипликационных сериальчиках: с мимикой, переданной более карикатурно, чем было в жизни. Преступник (чутьё Санеми подсказывало, что он был один) не повторял одно и то же выражение лица дважды. Осмотрев дополнительные материалы по делам, он так же заметил, что на всех жертвах имелись ленточки разных цветов, прикреплённые к трупам в виде аккуратных маленьких бантиков: у одного на волосах, у второго на пальцах ног, у третьего на ухе. Сопоставив все имеющиеся в данный момент факты, он окончательно убедился, что все эти зверства были проделаны одним человеком, а не группой лиц, как было заявлено в общем отчёте ранее.              — Берусь, — заключает Шинадзугава, глядя исподлобья на Томиоку, искривляя губы в животном оскале.              Похлопав подчинённого по плечу, Гию возвращается в свой кабинет, мысленно ставя галочку для себя дать отпуск Шинадзугаве после раскрытия этого дела, ибо видок того кажется потрёпанным. Тёмные круги под глазами делают некогда хищный взгляд настолько усталым, что Томиока чуть ли не отправил бесноватого сотрудника отсыпаться домой.                            Возвращаясь из вчерашнего дня в сегодняшний, Санеми растирает затекшую шею, потягивается в удобном кресле, а затем берет телефон.              Мониторинг информации, просачиваемой в СМИ, не входил в его основные обязанности, но иногда в них можно было откопать что-то интересное. Иной раз удивляло, что особо «умному» ключевому свидетелю приходило в голову давать интервью журналисту, раскрывая важные факты, нежели ответить на пару вопросов в бюро, чтобы помочь следствию и не дать преступнику шанса избежать наказания. А когда спрашиваешь у такого свидетеля, какого чёрта собственно говоря он так сделал, большинство отвечало: «не знаю», пожимая плечами.               В новостной ленте взгляд цепляется за провокационный заголовок «ЁКАЙ ТЫСЯЧИ ЛИЦ: ПРАВИТЕЛЬСТВЕННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ ИЛИ ГОРОДСКАЯ ВЫДУМКА». Глаза пробегают по тексту, отмечая неплохой слог, останавливаясь на главе теории правительственного эксперимента, однако в эту чушь поверить сможет только сумасшедший. Истории про супер-солдатов подходят для комиксов, мультфильмов и любого другого развлекательного контента, но печатать такое в криминальной колонке даже мало-мальски известного журнала — сомнительная затея. Надумывая смотреть ленту с хештегом «#ёкайтысячилиц» далее, Санеми проводит пальцем по экрану телефона, смахивая на следующую страницу, и среди прочих цепляется за фразу «при работе над статьёй мне порекомендовали покопаться в старых архивах, и, проведя несколько бессонных дней среди кучи неоцифрованного материала, мне удалось найти парочку некрологов. Возможно, я бы не обратила внимания на них, если бы не было среди прочего слов очевидцев с мест преступлений. Один из них рассказывал, что запястье было перевязано жёлтой ленточкой, хотя Кика-чан не любила этот цвет. Статья датировалась тысяча девятьсот шестидесятым годом в…» и что-то там дальше, что его уже не интересовало.              — Твою ж мать, — чертыхается Шинадзугава, вскакивая с места, ударяя по столу кулаком. — Убью, — цедит сквозь сжатые зубы. — Камадо, чёрт тебя дери, ты где носишься?! — гремит на весь этаж громогласный голос первого зама, не предвещающий ничего хорошего.              Находившиеся по своим уголкам коллеги отвлекаются от дел, вытягивая головы, чтобы посмотреть, что же там происходит, и сразу же вдавливаются обратно в свои офисные кресла, когда взгляд налитых кровью бешеных глаз проходится по каждому. Аура Санеми так и говорит «только спроси — размажу».              — А? — как ни в чём не бывало из-за угла выходит насвистывающий незамысловатый мотив Камадо Танджиро, держа в руках ароматно дымящиеся бумажные стаканчики с кофе из автомата. Один из коллег, пригнув голову, прикладывает указательный палец к губам, говоря, мол, помолчи.              — Тебя где носит?! — разразившись, как гром среди ясного неба, Санеми подлетает к стоящему у входа в отдел Танджиро.              — Так я это, — тот невинно подносит к носу старшего напиток, — за кофе нам ходил. Выглядите вы так себе, начальник.              Правый глаз нервно подёргивается вместе с серебристой бровью. Непосредственность юнца, подогнанного ему в напарники, доводит до края ручки. И без него он знал, что бессонные ночи сказались на нём более чем знатно. Сам поражается, как на ногах стоит, когда его так рубит спать. Нервишки, расшатанные и без этой дурацкой статьи, требуют минутного спокойствия, кофе и остатков пачки сигарет.              Вдох-выдох. Вдох-выдох. Всё как учили на курсах по управлению гневом.              — Начальник, — Камадо передает ему стаканчик, который приятно обжигает ладонь, — передохните, — и подталкивает того на выход.              Не успев опомниться, он уже поднимается на крышу, покрывая благим матом, технически, выгнавшего его на перерыв напарника.              «Скинул статью файлом. Найди автора. Срочно» — отправляет он указания по работе младшему СМСкой.              Даже если его и бесил Камадо Танджиро, он не мог отрицать того факта, что малец был крайне способным: ему не надо было объяснять дважды и разжёвывать до посинения, что и как устроено. Получил задание — приступил к выполнению. Ко всему прочему, он продержался в его напарниках целых пол года, а это по меркам отдела соразмерно с тысячей. Работать в одиночку по его мнению было прекрасно, ведь в таком случае ответственность за молодняк на его исключительной персоне не висела, никто не докучал и не просился отпустить пораньше, потому что «жена, ребёнок, труба, и так далее по списку». А даже если кто-то по своему несчастью становился его стажёром-напарником, то сбегал при первой же возможности куда угодно, только бы подальше. Ко всему прочему, специфика их отдела обязывала копаться во всём том, на что морально был готов пойти не каждый, подставляя под удар себя, напарника, а в некоторых случаях даже семью.              Размышляя обо всё этом, Шинадзугава пришёл к мысли, что Камадо, при всех своих диалогах-монологах, упомянул семью единожды, на собеседовании. Просматривая досье накануне, он приметил, что в графе «Семейное положение» значился единственный родственник — младшая сестра.              Зевнув, он сделал затяжку, мечтая поскорее оказаться где-нибудь на берегу океана с красоткой, а лучше тремя под боком, потягивая столетний виски.              — Блядский покой даже не снится, — замахнувшись, швыряет скомканный стаканчик в урну позади себя, не оглядываясь: знает, что попадёт, — найду в жизни — закопаю! — буря негодования с новой силой накатывает волной.              Поставленный недавно диагноз «нарколепсия» выглядел как чья-то идиотская шутка, поэтому, сидя напротив врача несколько недель назад, Шинадзугава покрутил пальцем у виска, сказав, что это бред сивой кобылы. Послав к чёрту всех и вся, выторговал себе лошадиную дозу снотворного, предвкушая беспробудный, тихий сон.              Докуривая сигарету, Санеми вспоминает, как в тот день работа закончилась чуть раньше полуночи. Они повязали очередного «плохого парня».              Распрощавшись со всем этим дерьмом, воодушевлённый предвкушением беспамятства, Шинадзугава летит домой, вдавливая педаль газа в пол и посылая на три весёлых буквы будущие штрафы.       

***

             «Жди меня, Памела Андерсон во сне. Сегодня точно мой день!»              Приехав домой, мысленно ликуя, Санеми закидывает горсть таблеток в рот и заливает в себя следом остатки коньяка прямиком из горла. Завалившись спиной на жёсткую кровать, раскидывает руки по обе стороны, размерено дыша. Грудная клетка вздымается вверх-вниз. Перед глазами меркнет свет, обволакивая пространство вокруг темнотой, погружая в свои цепкие объятия. Морщинки на лице разглаживаются, придавая умиротворённый вид, делая моложе на несколько лет.               Открыв снова глаза, видит перед собой прекрасную блондинистую нимфу, чьи неповторимые очи шестого размера так и говорят ему о своей доброте и теплоте, прося утонуть в них.              — Ещё виски? — спрашивает она его лилейным голоском, кокетливо. Сочные губы, одетые в розовый блеск, привлекают к себе внимание, следом растягиваясь в белоснежной улыбке. Она пахнет океаном и солнечным пляжем, а ещё сексом.              — Обойдётся.              «Нет. Нет. НЕТ!», — думает Санеми, слыша голос слева от себя. Деревенея, шея совершенно не хочет поворачиваться на звук. По спине бегут мурашки, пальцы ладоней вгрызаются в подлокотники пляжного лежака. Кажущийся до этого момента райским местом океан выглядит, как болото, в котором так и хочется утопиться.              — Какого хрена?! — взрывается Шинадзукава, подрываясь с места. — Мы же договорились! — неприкрытое негодование сквозит гневом, раздражением и толикой досады.              Ему хочется рвать и метать, и он себя не останавливает. Пинает лежак, и неудовлетворённый этим, отшвыривает его со всей силы куда подальше. Выхватывает из рук блондинистой красавицы бокал и разбивает его, со всей силы сжав в кулаке. Хлынувшая кровь не сопровождается болью. Он выпил через чур много снотворного — так просто не проснуться.              — Знаете ли, — девица, которую он не видел ни разу в жизни, но каждый чёртов сон был только с ней, сняла очки, и на него уставилась пара бордовых глаз, что на солнце приобретали розоватый оттенок — очередная мелкая деталь её облика, — я не специально, — спокойно отвечает она, перекидывая длинные чёрные волосы на одно плечо. — Возможно, в своём сне я хочу видеть не Си Джей Паркер, а Мэтта Броуди, но кто меня об этом спрашивает? — пожимает плечами, переводя взгляд на океан, и откидывается обратно на лежак, подставляя бледное лицо солнцу, — присаживайтесь и наслаждайтесь видом, скоро всё должно закончиться.              Главное правило их игры — не смотреть друг на друга. И сегодня она нарушила его первым, о чём он с одной стороны сожалеет, а с другой думает: «всего лишь сон».       

***

             Первая встреча, если её так можно назвать, состоялась зимой. Проснувшись ранним утром в крайне мрачном настроении, она спихнула всё на то, что смотрела ночью исторический фильм, под который, собственно говоря, и заснула. Вдохновившись им, мозг вывел картинку: будто она стоит на каком-то собрании, на котором обсуждается, убить её или оставить жить. Молодой человек, похожий на старшего брата, всеми силами рвётся к ней, но его удерживает белобрысый странный тип со шрамом, пересекающим горизонтально правую часть лица. Чувствуя подступающую злость от несправедливости, Незуко хочет вставить своё слово, набирает в лёгкие воздуха и… мычит. Её широко распахнутые, полные слёз глаза мечутся взглядом от брата к белобрысому и обратно.              На другой день ей снова снится эта же сцена, только теперь она сидит, скукожившись, в деревянном ящичке, окружённая темнотой и возгласами снаружи.              Боль, которую она почувствовала от пронзившего её насквозь меча, ощущалась слишком правдоподобно. Шестое чувство, опираясь на вчерашний сон, подсказывает, что удар нанёс тот самый белобрысый, который рьянее всех голосовал о её казни.              В следующих снах Незуко видела его лишь издалека: как будто картинки мелькали перед глазами.                            И вот однажды в одном из них, они сталкиваются нос к носу, задыхающиеся, от чего-то счастливые, свободные. Сталкиваются так неожиданно, что сами не понимают, в какой опасной близости находятся, не осознавая, что выражение «искра пробежала» может быть настолько буквальным.              Хотя, между ними пробежала не то, чтобы искра, нет, разгорелся настоящий дикий, необузданный пожар. Никогда прежде скромная Незуко так рьяно, остервенело, не набрасывалась на человека с желанием обладать. Никогда прежде она не поддавалась страсти, не чувствовала жара и не пылала огнём сама. Вся она с готовностью, которая была совершенно не характерна для неё, бросилась в это пекло под названием Белобрысый гад, позволяя себя поглощать без остатка снова и снова.              Этот сон был самым сладострастным, наполненным чистой страстью, в эмоциях которой они утопали, позабыв о тяготах, откинув куда подальше стеснение и гордость. Сорвав все замки и печати на собственных сердцах, разрушив стены, возведённые на руинах позабытой любви, чей плод был всегда столь сладок, что не соблазниться им стоило немыслимых усилий, когда притяжение нарастало с каждой новой встречей.              Движимая желанием в познании нового, Незуко позволила себе раскрепоститься, не зажимаясь в откровенности. Странно было бы стесняться своей неопытности, когда за плечами стаж из башен бульварных романов, да хорошо развитая фантазия в купе с понимаем, что всё это лишь разыгравшееся после тяжёлого дня воображение, стремящееся справиться со стрессом надвигающегося выпуска из университета.              Если поначалу белобрысый тип казался ей вовсе непривлекательным, иной раз даже наводящим ужас до колик в животе, то в этот миг в нём порхали бабочки, а дыхание сбивалось с ритма. Незуко задыхалась, не желая останавливаться на передышку. Поразительно, как один человек может быть палачом и спасителем.                            Проснувшись, Санеми был до нереального заряжен энергией, предполагая, что сможет свернуть не только горы, но и перевернуть весь мир. Долгие дни, в которые он не мог насытиться сном, казались неплохой платой за то, каким воодушевлённым, бодрым, свежим и даже помолодевшим он себя чувствовал. Лицо его в тот день воплощало удовлетворение, освещаемое довольной улыбкой. В отделе даже стали проверять, не наступил ли конец света, потому что первый зам выглядел таким ровно никогда. Умиротворение и спокойствие — два слова, к которым Шинадзугава не мог иметь никакого отношения. Впрочем, это был первый и последний день, который позже заботливый Танджиро обвёл в кружочек красным, поставив рядом стик плачущего смайлика. К концу недели вернулся прежний первый зам, раздающий тумаки, приказы и пинки под зад, когда дела стопорились, экспертизы проводились слишком долго, а на допросах подозреваемые строили из себя святых и невиновных. Тучи, нависшие над ним с того злосчастного дня, ежедневно сгущались, заставляя коллег вжимать голову в плечи. Санеми Шинадзугава становился всё более злым, агрессивным и требовательным. А ещё синяки под всегда кажущимися бешенными глазами расползались, как нефть в океане.              На Незуко пробуждение сказалось жутким недосыпом с желанием зарыться поглубже в мягкое одеяло, подмяв под себя поудобнее подушку. Она поворачивалась с одного бока на другой, ложилась то так, то этак, но сон никак не хотел приходить; зато мигрень настигла в тот момент, когда ноги коснулись пола, погружаясь в плюшевые домашние тапочки. Когда она попыталась подняться с кровати, почувствовала, что её тело кажется разбитым, помотанным, как после первой тренировки в зале, когда любое движение отдаётся тянущей, ноющей болью в мышцах. Она зевает, а после ее взгляд падает на запястья, и глаза её округляются — в синяках, оба. «Чертовщина какая-то», — думает она, направляясь в ванную комнату и вспоминая, что же вчера могла такого сделать. «Слишком сильно перчатки затянула, когда посуду мыла», — успокаивает внутренний голос, о логике которого стоит тактично умолчать.              Образами в голове возникали отрывки из сна. Заведя её руки за спину, он удерживает их одной ладонью за запястья; вторая же его рука ложиться в области меж лопатками и поясницей. Выдавая хозяйку с головой, собственная кожа покрывается мурашками, проходя щекотливым разрядом вдоль позвоночника. Ладонь надавливает, отдавая негласный приказ прогнуться.              Чувствуется, как кровь приливает к щекам. Она трясет головой, стараясь отогнать ненужные картинки, отзывающиеся возбуждением в теле. Одно дело чувствовать себя самой желанной во сне, когда ты прекрасна в собственной фантазии: нимфа блаженства без недочетов, сошедшая с небес. И совсем другое смотреть в зеркало ванной комнаты на ту Незуко, что была в реальности: помятая, лохматая, красная, как рак. Впредь она будет отгонять от себя сны, если в них вновь появится гадёныш, не выходящий из головы даже на лекциях, когда мозги должны быть сосредоточены вовсе не на том, на чём так хотели бы быть.                            Тогда оба осознали несколько вещей:              Каждый из них решил для себя, что человек во сне — это больная фантазия мозга, и в реальности его точно НЕ существует. Потому что, перебрав всевозможные варианты знакомых, оба пришли к выводу, что никогда не видели образ, приходивший в беспамятстве;              Чтобы выспаться, Незуко должна держаться от своей фантазии как можно дальше, желательно никак не взаимодействовать, и уж тем более не смотреть в глаза — что-то щёлкало в голове, когда их взгляды встречались, стирая границы дозволенного; а Санеми нужно было иметь эту девку всю ночь. Его извращённая фантазия желала обладать девчонкой из сна, на которую в жизни не обратил бы никакого внимания. И как на зло, его мозг противоречил сам себе. Ведь она отталкивала его, как только он приближался, не позволяя встать даже на расстояние вытянутой руки.               Добыча и охотник.                            Нелогичность действий собственных голов смущала их обоих, заставляя задумываться о своей вменяемости и походе к психиатру. Как можно хотеть, а затем влюбиться в кого-то, кого придумал твой собственный разум? Подмечать всё новые и новые детали в человеке, которого по факту никогда не существовало?              Или, по крайне мере, не существовало до одного замечательного момента.                            Подойдя к входной двери надоедливого идиота Камадо Танджиро, забывшего на работе важную папку с документами, которую Санеми по доброте своей душевной (нет) решил занести. Стуча настойчивее в несколько раз, чем того требовал приличный тон, воображал, что вместо двери стучит напарнику по голове. Отворив дверь, на пороге его встретила ОНА — в растянутой застиранной футболке, с выцветшим принтом-фотографией «Спасатели Малибу»; подвязанная розовой ленточкой в аккуратный бант прядь волос открывала лицо, которое он мог бы узнать из десятка тысяч. Зубная щётка выпала из её рук, когда в миг Незуко поняла, что собственноручно открыла дверь кошмару-блаженству, от которого сбегала из раза в раз.              Её растянутый в счастливой улыбке рот был перепачкан пеной зубной пасты, а глаза светились ярче драгоценных камней стократ. Она выглядела до отголосков боли в душе по домашнему, по родному. Будто бы так и должно было быть каждый день.              — Вы не бр… — не успев закончить фразу, её перепачканный зубной пастой с привкусом черешни рот затыкает грубым поцелуем без предупреждения Санеми, обхватив широкими ладонями миниатюрное личико. Глаза в глаза — вот оно, то, что было ему так необходимо.              Реакция не заставляет себя ждать, и она притягивает его ближе к себе, сминая губы, вовлекая в новый водоворот эмоций. Ей нравится привкус кофе на его губах и лёгкий запах табачного дыма. Скромная Незуко находит его сексуальным.              Подхватывая девчонку за тонкую талию, он приподнимает её, всё так же не отрываясь, припечатывает к декоративной каменной стене возле входной двери. Исчерпанный запас воздуха его не смущает, как и зубная паста. Шинадзугаву не волнует ничего вокруг, кроме неё — сосредоточения всех его проблем. «В этот раз не отвертится!» — думает он, когда её стройные ноги оказываются у него на талии. Сжимая в руках упругие ягодицы, готовый было сорвать с неё футболку так же ловко, как она расстёгивает трясущимися пальчиками пуговицы на рубашке, он благодарит всех Ками, что порой сны бывают до чертиков реалистичные, вплоть до того, как ощущается жар, исходящий от человека напротив. Сладковатый запах ванили и кокоса сносит крышу, когда, отстранившись, он вдыхает его в районе ключицы.              Поглощённые животной страстью от долгого воздержания, не замечая ничего вокруг, кроме человека, с которым ты вот-вот сольёшься воедино, они всё так же находятся на лестничной клетке. Дверцы лифта разъезжаются, проливая свет на чудесную картину, и когда Танджиро поднимает глаза от телефона, на котором до этого печатал сообщение с извинениями напарнику, он видит её перед собой.              — КАКОГО ХРЕНА, НАЧАЛЬНИК?! — раздаётся ошарашенный вопль Камадо.              Пелена, потупившая все чувства, кроме одного — страсть, спадает вуалью, глаза открываются, и понимание накатывает на Незуко с Санеми, как удар под дых. В их снах никогда не было визжащего вепрем Камадо Танджиро, старшего брата и младшего напарника. Они уставились на него, находясь в столь пикантном положении, а шестерёнки в головах двух влюблённых начали свой ход.              «Начальник?» — думает Незуко, переводя взгляд со старшего брата на человека, с которого только что пыталась стянуть одежду. Стыд заливает личико пунцовой краской. Так неловко она себя ещё никогда не чувствовала. Она готова разрыдаться от собственного желания послать к чертям брата и продолжить с того момента, на котором они остановились. Будь то сон или реальность, её, как магнитом тянет к нему, и напряжение между ними ни капельки не спадает.              — Вот именно, какого хрена, Камадо, ты забыл в моей голове? — Шинадзугава, сузив в опасном прищуре глаза, смотрит на напарника, который так и остался стоять в проёме лифта, пищащего противным сигналом, призывая либо выйти, либо ехать дальше, — Сгинь, — бросает он через плечо, устремляя взгляд на партнёршу.              Что-то было не так. Впервые он видит её смущенно опущенную голову и подрагивающие плечи. Задранная домашняя футболка обнажила грудь по которой он тут же пробегает глазами.              — Это пиз… — «дец».              Ещё до того, как закончить мысленно фразу, Санеми осознаёт, что её левая грудь чиста и на ней нет продольного шрама, который внешне выглядел зажившим много лет назад. Про себя заключает: он точно сошёл с ума. Потому что девушка, с которой они столкнулись до прихода Камадо — это Она, та самая, изнуряющая его вот уже не первый месяц.               — Вы это, — смущённо шепчет Незуко, нервно комкая в руках ворот рубашки, — не могли бы меня отпустить? — смотрит на него из-под опущенных ресниц, стыдясь посмотреть в лицо.              — Не могу, — выдыхает Шинадзугава.              Просто так отпустить её уже невозможно, и пусть катится к чёрту психиатр со своим диагнозом. Его единственный диагноз — это Камадо Незуко, засевшая занозой где-то между ребер, стремительно движущаяся по кровотоку прямо в сердце.