Прошлое

— В последнее время ты слишком часто подставляешься под чужой меч, Гин-сан. Они сидели вдвоем на энгаве, смотрели на странное сооружение из камней, палок, соломенных фигур, мягких игрушек, которое наверняка, по мнению бесстрашной дочери самурая Шимуры Таэ должно было называться традиционным японским садом, молчали. Пили прекрасно заваренный зеленый чай, единственное блюдо, которое удавалось Отаэ-чан, любовались неровными оттенками угасающего заката. Никуда не спешили. А затем девушка вдруг нарушила уютную тишину, разорвала умиротворенную атмосферу и всколыхнула то, что давно должно было осесть на самой глубине сознания. Гинтоки замер, надеясь, что она сказала это просто так, от нечего делать. А может быть, по старой привычке ковыряться в чужих ранах и с садистским наслаждением наблюдать: а что будет дальше. Он молчал и смотрел вперед, выискивая первую звезду, но очень быстро понял, что Отаэ не сводила с него взгляда, что она терпеливо, ненавязчиво, но достаточно настойчиво ожидала его ответа. Девушку и в самом деле интересовал этот вопрос, и тогда Гинтоки задумался. Быть может, после ухода Шинске, после почти полного развала Эдо, после того, как Кагура отправилась путешествовать в глубинах космоса, дабы вернуть Садахару его прежний облик, он почувствовал, как моментально развалилась его привычная жизнь. Дети выросли, каждый из них пошел своей дорогой, а он остался в одиночестве, и пустые стены Йородзуи давили на него куда сильнее, чем когда-то низкие стены камеры смертников. Шимпачи и Кагура время от времени возвращались к нему. Веселые бойкие, переполненные приключениями и рассказами о них, предвкушающие новые горизонты — они больше не нуждались в нем, и от этого сердце болело, ныло и скулило. Гинтоки успокаивал себя тем, что все это не зря, что они по-прежнему движутся в одном направлении, но в бой кидался с остервенением и даже с отчаянием, у которого все чаще стал появляться горький привкус обреченности. Таэ по-прежнему ожидала ответа, и Саката криво улыбнулся. — Ты когда-нибудь видела престарелых самураев, Отаэ-чан? — горько спросил он. — Таких, знаешь, которые сидят в баре до самого закрытия и бодро рассказывают о своих былых подвигах? А потом говорят, что коленки побаливают, что спина совсем развалилась, что руки дрожат. Напиваются в стельку и уходят домой под утро, чтобы хотя бы пару часов не вспоминать об этих самых былых временах. Он умолк и сам поразился той горечи, что стекала с его губ на землю. Он и не подозревал о том, насколько пусто в его сердце стало после распада Йородзуи. Отаэ легко рассмеялась, и ее смех был похож на россыпь сухих листьев в жаркий полдень. Она ведь и сама давно оставила работу в кабаре, слегка ссутулилась, слегка пополнела — самую малость, но девичьим ее лицо уже назвать было нельзя. В глазах поселилась искорка мудрости, а бездумные выходки вроде швыряния людей через всю улицу давно остались в прошлом. Замуж она, правда, все еще не вышла, а потому он мог время от времени таскаться к ней и вспоминать о тех временах, когда она еще мечтала возродить отцовское додзе, а он защищал всех, кто в этом нуждался. И все же она смеялась, а ее глаза блестели почти так же ярко, как и в старые добрые времена. — Ну ты даешь, Гин-сан, — она прикрыла рот ладошкой, но улыбка все равно то и дело норовила выскользнуть и показать себя опешившему самураю. — Да ведь ты всегда был тем самым престарелым самураем, разве что о подвигах вспоминал не так уж часто. Зато и напивалися, и слонялся по городу до рассвета, и коленки и тебя побаливали, и спина разваливалась, и глаза вечно напоминали дохлую рыбу! С тех времен ничего не изменилось. — Я больше не могу защищать Шимпачи и Кагуру, — тихо признался он и сам вздрогнул от того, насколько обреченно это прозвучало. — Только потому, что теперь они хотят сами защищать тебя, Гин-сан, — тихо, очень тихо, глядя прямо в глаза, сказала Шимура Таэ, истинная дочь самурая. — Не оставляй их, не лишай счастья вернуть тебе все, что ты им дал за долгие-долгие годы. — Ты скажешь… — Гинтоки попытался перевести все в шутку, но Отаэ смотрела прямо, пристально и даже слегка сурово. — Если ты лишишь моего брата и Кагуру-тян семьи, я лично доберусь до пределов ада и прикончу тебя там еще раз. Они сидели рядом и молчали. Солнце зашло, город окутала почти непроглядная тьма, потому что в старых самурайских кварталах с освещением до сих пор были большие проблемы. Тьма заполонила все вокруг, но лишь потому, что она покинула ожившее сердце.