спрятав искренность

кагая за мгновение до последнего хриплого вздоха знает точно: в следующей жизни он будет, наконец, спокоен. не будет больше грязи, породившей столько несчастий в мире, не будет многолетних страданий невинных душ, так неосторожно потянувшихся к ложному свету, предложенному им красноглазым дьяволом. кагая улыбается, предположительно, в сторону демона, и за мгновение до полной потери чувств амане сбивчиво, но с радостной злостью шепчет ему на ухо: – у вас одно лицо, кагая. ты был прав. небом было предрешено, что мы последние. он сжимает руку жены в последней поддержке перед концом. их отношения глубже любви: они построены не только на уважении, но на ненависти к одному единственному существу и на стремлении очистить мир от поразившей его гнили. так что нет нужды печалиться, ведь они наконец-то могут завершить свою мучительно долгую борьбу. реальность обрывается громко, но совсем безболезненно. кагая осознает свои последние мгновения предыдущей жизни с кристальной ясностью и больше не может вести себя, как раньше – к прошлым своим одиннадцати он был уже полностью морально подготовлен стать мнимым отцом для всех бедных душ, даже если они были старше его вдвое, если не больше. притворяться ребенком мучительно, стыдно и тяжело, но кагая старается наслаждаться беззаботностью, которую не имел права и возможности испытать в прошлом. поэтому в четырнадцать, когда он смотрит на ребенка, удивительно похожего на него, несмотря на то, что они связаны кровью лишь на четверть, если не меньше – словно близнецы, родившиеся у разных людей, но в одной семье, – он легко может сохранить невежественную улыбку. последние слова амане раздаются отдаленным эхом в голове, и кагая искренне благодарит эту чудесную женщину – даже в новой жизни ее поддержка незаменима. тогда кагая начинает наблюдать — музан слаб, это видно сразу. на бледной коже румянец исключительно болезненный, под глазами глубокие тени, а дыхание сиплое – такое, словно вся тяжесть грехов его прошлой жизни давит на него каждое мгновение, стараясь как можно сильнее прибить его к самой земле, не позволяя даже мечтать о чем-то большем — не заслужил. кагая не находит в себе жалости, однако беда одна — музан об этих грехах совсем не помнит, и этот факт отдает легким раздражением где-то в затылке. на глицинию, которую кагая дарит с мягкой улыбкой и нежным изгибом в глазах, музан смотрит с отвращением, но только потому, что это подарок от того, кто, несмотря на то, что имеет то же лицо, живет в несколько сотен раз легче и счастливее — зависть в покрасневших из-за болезни глазах настолько очевидна, что симулировать улыбку совсем не приходится. легенды о демонах и истребителях музан так же пропускает мимо себя, абсолютно незаинтересованный новой темой, которую кагая вдохновленно вливает ему в уши — раздражение и игнорирование чистое, без каких либо оттенков узнавания. может, дело в том, что он демон? может, поэтому его душе запрещено помнить свои прошлые воплощения? а может, пока еще просто рано? конечно, кагая не может себе позволить остаться в стороне. музан привыкал к вниманию кагаи раздражающе сложно. первое время он с отвращением прогонял любопытно заглядывающего ему чуть ли не в рот ребенка куда подальше — совсем не хотелось общаться с тем, кто стал постоянной темой причитания между родственниками. насмешливо, даже не скрываясь, – словно думая, что ребенок не поймет их разговоры, – взрослые открыто критиковали музана за его слабость, сравнивая с неродным близнецом. раздраженный, он снова отталкивал ребенка, словно слабость была выбором исключительно музана, – ну конечно. правда кагая оказался упрямее мула — все неприятные слова словно воланчиком отскакивали о невидимый щит искреннего непонимания и душераздирающей искренности. он возвращался снова и снова, несмотря ни на что – с улыбкой и искрящимися глазами, принося с собой всякую мелочь с преданностью настоящего щенка, привязавшегося к пинающей его ноге. музан сдается с тяжелым вздохом, позволяя ребенку — его ровеснику вообще-то, так почему кагая ведет себя настолько невиннее и легче? — свободно крутиться рядом. тот словно только этого и ждал – стремительно занимает все пространство вокруг музана, заполняя исключительно собой. теперь они едят вместе и даже одно и тоже — кагая никогда не жалуется на пресную, почти безвкусную пищу, что музан, конечно же, отмечает про себя с удивлением. он был уверен, что убуяшики хотя бы тайком начнет приносить себе что-то более вкусное, но это не происходит. начинают учиться вместе, прогоняя нанятых репетиторов — кагая каждый день без исключения после школы идет к музану, где они вместе пересматривают сегодняшние уроки и делают домашнее задание до тех пор, пока вечером не приедет водитель, чтобы вернуть лишь формально не живущего вместе с музаном ребенка в отчий дом. и иногда даже просто молчат вместе — кагая тихо и с легкой улыбкой занимает место у одного из боков тихо шипящего в раздражении ребенка, после чего они посвящают себя личным делам, а порой и просто вместе наблюдают через широкое окно за ярким и живым, но недоступным для музана миром. музан скорее откусит себе язык, чем признает, что теперь его день начинает свой ход только после появления вечноулыбающегося близнеца. они лежат на кровати уже привычно вместе, пока руки кагайи нежно перебирают волнистые волосы музана — единственное явное различие меж ними. музан, успешно приученный к вниманию, лишь с наигранно раздраженным вздохом закатывает глаза, неосознанно расслабляясь, и продолжает что-то листать в телефоне. кагайе, если честно, совсем неинтересно, чем тот занимается: просматривает социальные сети или в очередной раз бесполезно ищет способ вылечиться — в конце концов, пока кагая рядом, никогда больше демон в детском обличии не распространит свое влияние дальше, чем за пределы этой комнаты. но вот сам музан? – от него, конечно, трудно отвести взгляд. его глаза удивительно человеческие и, несмотря на трудную жизнь, сопровождаемую постоянной болью, наполнены упрямым желанием до самого конца цепляться за жизнь – пусть даже ему придется обломать все пальцы в попытке прожить чуть больше. тело неизменно хрупкое, совсем юное и ослабленное — пройтись по комнате без поддержки — ежедневный вызов миру, за которым до невозможного интересно наблюдать. но больше всего кагаю привлекает шея с мирно пульсирующей веной — тонкие пальцы нежно проводят по ней, ловя слабые толчки циркулирующей крови. и трудно сдержаться от того, чтобы не сжать ее со всей силы и увидеть, как непонимание и ужас отобразятся на лице привязавшегося к нему демона. пальцы нежно скользят вверх, так и не реализовав навязчивую мысль, возвращаясь к волосам и продолжая легкий массаж — улыбка не дрогнула, а мгновение черноты в глазах, конечно, осталось незамеченным. музан в этой жизни был до глупого доверчив. когда музан впервые серьезно срывается, с криком швыряя книгу в сторону кагайи, тот был уже готов и даже совсем немного предвкушал этого. на взгляд убуяшики, подросток даже слишком долго держался — им уже семнадцать, а это всего первый раз, когда демон не смог сдержать свою глубоко зарытую, но с каждым годом все больше разрастающуюся зависть. — я же сказал тебе убираться! — с безумным блеском в глазах музан снова швыряется попавшей под руку тетрадью, — почему ты, черт возьми, никогда не слушаешь меня? слабое тело не выдерживает внезапного выброса эмоций, и музану приходится согнуться, давясь мокрым кашлем, но продолжая попытки прогнать кагаю, пока тот спокойно стоял в дверях наблюдая за этим выбросом эмоций. — просто убирайся! и не смей возвращаться! — музан поднимает загнанный взгляд на близнеца — лучшая копия его самого, — поднимающего книгу с пола, и шипит, смаргивая злые слезы, — ненавижу тебя. как же я чертовски ненавижу тебя. кагая без труда вернул привычную мягкую улыбку и кивнул, прежде чем сделать шаг назад. — тогда увидимся завтра, музан. — не смей возвращаться! слышишь меня? просто исчезни! кагая игнорирует крик за дверью и покидает дом безмятежной легкой походкой. игривая мысль действительно не прийти завтра забывается быстро — если так сделать, все многолетние старания пойдут прахом. оно того не стоит, в самом деле. как и обещал, кагая приходит сразу после учебы, ровно в то же время, что и всегда. привычная улыбка сразу успокаивает музана, который, поджав губы, делает вид, что не смотрел на свою дверь последний час, нервно размышляя, послушается ли его истерики убуяшики. о своих словах он пожалел сразу же, как только температура перестала разъедать его осознанные клетки мозга. об извинениях, однако, не могло быть и речи. все продолжается, как и раньше – дни остаются неизменно ленивыми, наполненными обществом друг друга. однако, после этого инцидента в музане словно запустился механизм, который он до этого отчаянно старался заглушить и спрятать куда подальше, поглубже от добрых глаз. чувствуя, что реальная жизнь ускользает; наблюдая, как кагая безмятежно взрослеет, развивая свою жизнь – пока музан вынужден был оставаться запертым в одних и тех же стенах – он начал срываться. не слишком часто, но все так же ярко. и каждый раз он осыпал кагаю десятком проклятий, после чего с колотящимся в горле сердцем наблюдал за временем, опасаясь, что в этот раз убуяшики перестанет терпеть. — скажи мне честно, ублюдок, — музан с новым приступом болезни хватает руки кагайи, пока тот пытался вытереть его лоб от пота, и шипит, — ты ведь смеешься внутри, не так ли? тебе ведь приятно смотреть, как я тут корчусь? отвечай мне, кагая! кагая смотрит на музана с глубоким сожалением, как если бы бог смотрел на мучения его верующих, не имея возможности вмешаться. в его глазах, отливающих той самой цветущей глицинией, которую он приносит каждую неделю, плещется привязанность и искренность, мгновенно успокаивающие всех паразитов, разъедающих больное сердце. и музан, конечно, не может больше смотреть на кагаю и с шипением отворачивается, ослабевшими руками отталкивая его от себя и ожидая, когда тот привычно покинет комнату до следующего дня, чтобы бурлящие эмоции смогли устаканиться и занять привычное место за ржавой решеткой. — музан, посмотри на меня. — музан вздрагивает и не задумываясь следует просьбе. непривычно. убуяшики редко говорит с ним во время взрывов. кагая оказывается неизменным, словно гладь озера, спрятанного глубоко среди гор. его улыбка всегда слегка приторно сладкая, а изгиб глаз всегда сощуренно мягкий, какой обычно появляется у людей, смотрящих на солнце. сейчас ничего не изменилось. кагая тянется к горячему лицу и нежно проводит по щеке, собирая слезы уставшей боли — кожа пальцев нежная и теплая, а касания исключительно трепетные. кагая изучает лицо музана, словно забыл, что они — зеркальные отражения друг друга. кагая ведет одной рукой по заостренной из-за болезненной худобы скуле, опускаясь на шею, а второй убирает мешающие волосы и давит на затылок, заставляя музана, вмиг опьяненного вниманием, придвинуться ближе. никогда они не заходили дальше случайных повседневных касаний, и музан, сказав, что не огорчен этим, безбожно бы соврал. он видит социальные сети кагайи — там он всегда окружен яркими людьми, которые почему-то чертовски близко – ближе, чем то действительно необходимо. и музан внутри себя настолько завистлив, настолько и жаден. он жаждет все внимание кагайи, желает более особенных прикосновений, чтобы быть более важным, чем все те незнакомцы, слишком преданно смотрящие на его дорогого и слишком доброго близнеца. но нежели признать это вслух, он предпочтет умереть от разрыва легких или даже простой колотой раны – что угодно, кроме искренности. поэтому на первые шаги кагайи он отвечает хоть и медленно из-за непрекращающейся лихорадки, но с удовольствием, игнорируя головную боль и горящее тело — он томился в ожидании слишком долго, чтобы ему было не плевать на обстоятельства или собственное состояние. губы кагайи на его лице мягкие и мимолетные — порхают от глаз до подбородка, мгновенно одурманивая. его разум затуманивается так сильно, что он не чувствует немного излишне сильное давление на шею и не видит, как мягкие глаза кагайи заостряются, наблюдая за полной открытостью музана. их губы встречаются ненавязчиво и легко — нет всесжигающей страсти или голода дикого зверья, как это обычно бывает в романах или фильмах — такие сцены они обычно игнорировали, абсолютно невпечатленные животным поведением. вместо этого что-то успокаивающее и мягкое — что-то такое, что ощущается естественно. словно губы музана были созданы только для того, чтобы однажды встретиться с губами кагайи. как это началось, так это и закончилось — естественно и легко. медленно кагая отстранился — музан на грани сознания лишь что-то раздраженно прошипел, после чего откинулся на подушки — тело, охваченное болезнью, не выдержало скачков эмоций и потребовало немедленный отдых. наблюдая за успокаивающимся дыханием, кагая честно думает: будь он немножко, совсем слегка добрее, то, возможно, заплакал бы и даже любовно лег рядом с близнецом, чтобы, проснувшись, встретить с ним и вместе разделить романтику утра. но вместо этого с неизменной улыбкой кагая лишь прикладывает чуть больше силы к пальцам, все еще держащим шею музана, наблюдая, как его дыхание становится слегка сиплым, и тревожная складка появляется между и так вечно хмурых бровей. понаблюдав за дрожащими от напряжения ресницами еще немного, кагая расслабляет руку, оставляя последний поцелуй прямо на напряженной мышце, и отстраняется, подбирая с тумбочки рядом лекарства и обновляя их на те, что принес с собой ранее. бедный демон — совсем не его вина, что он так безоговорочно доверился кому-то, кто столь сильно его ненавидит. в конце концов, именно кагая приложил достаточно усилий, чтобы музан полностью ослеп по отношению к миру – даже негативные эмоции, что тот раскрывает во время срывов, вызваны именно кагайей. невероятно печальное и болезненное зрелище, если посмотреть со стороны. — ах, мой бедный демон, — кагайа встречает приехавшего забрать его шофера мягким изгибом глаз и загадочной улыбкой, — давай убедимся, что наши отношения останутся неизменными.