Odi et amo.
Ordo ab chao.
_____ Ревность — ужаснейшее из существующих чувств. Она заставляет совершать глупые и жестокие поступки. Она подталкивает пойти против родных, близких и самых любимых. _____
Его руки великолепны. Холодные, обескровлено-бледные, с длинными элегантными пальцами. И такие умелые, ухоженные, утонченные. А как прекрасно сжимать его ладони или, того лучше, ощущать их на своих плечах или талии. Но Шамура всегда был принципиален по отношению к касаниям. Он строг и серьезен, осторожен, старается держать расстояние и лишний раз никого не трогать. Это правило не распространяется только на одного, на Нариндера. И Калламару сильно не нравится факт того, что под правило это попадает он сам. Брат аккуратен, и слишком неприступен. Его лицо обычно либо расслабленно, либо сосредоточенно, а хотелось бы видеть улыбку. Он сдержанно приветствует каждого и позволяет касаться себя, но сам в ответ никогда не касается. И Калламар немного злится, хватает его за руки, в глазах чужих видит смятение, но не отпускает. А Шамура никогда не старается отдалиться, давая это эфемерное чувство доступности и открытости. И много лет Епископ Болезни потратил на то, чтобы разгадать истинную сущность старшего. И много лет еще придется затратить на это, ведь Бога Войны он так и не разгадал. — Думаю, нам пора остановиться, — уточняет, почти шепчет, но уверенно и завораживающе проговаривает он, рукой свободной закрывая книгу. За другую руку его все так же держит Калламар и отпускать как-то не планирует. И пусть подобное выглядит странно, никто из сторон не пытается разорвать этот контакт. — Мой дорогой брат, смею ли я надеяться на повторную встречу, предположим, через неделю? — уточняет Калламар, заглядывая в чужие лиловые глаза. Шамура не отводит взгляда, наоборот щурится и принимает какой-то игривый вид. — Смеете. Ровно через неделю, ближе к вечеру? Ах, не люблю день. Особенно не люблю прогуливаться днем, — прикрывает глаза, а Бог Болезни лишь согласно мычит. Он тоже не любит день. Ему по нраву сумерки и рассвет, в то время как сам Бог Войны, кажется, предпочитает именно ночь, полночь. — Тогда я обязательно навещу вас. В моих владеньях так спокойно. Оттого, думаю, ничего не произойдет, если я пропаду на пару часов к вам, — он улыбается весело и искренне, и улыбку такую, пусть и несмело, подхватывает сам Шамура. — Прекрасно, буду ждать… — расслаблено опускает плечи. Он мало с кем может расслабиться. Не получается довериться не то что послушникам, а даже родным. В их взгляде всегда что-то странное: недоверие, отчуждение, мания, похоть, лживость, горделивость. И это даже неполный список. Но в глазах Калламара он видит настойчивую заинтересованность, оттого решается довериться сейчас, расслабиться. — Вас проводить? — продолжает Шамура, понимая, что затяжное, привычное ему, Шамуре, молчание смущает гостя. А сказать больше, увы, нечего. — Думаю, не стоит. Отдыхайте, — нехотя поднимается со своего места, лениво отходит, почтительно преклоняется и покидает зал. Ему глядят вслед, а после спокойно отпускают и переключаются на свои дела. Храм Шамуры большой и величавый, под стать ему самому. Коридоры холодные, едва ли освященные синеватым светом голубо-синих фонарей. А в дни службы они озарены ярким теплым светом. И пусть сам Шамура ужасно не любит свет, этому противиться он не может. Встречаются причудливые костные украшения, например, скелеты странных, ранее невиданных самим Калламаром, животных или паучьи панцири. Выглядит жутко, но вместе с тем восхитительно. И Бог Болезней мог бы потратить часы, рассматривая белые кости какой-то твари, по строению похожей на волка или пса. Именно поэтому, из-за желания рассмотреть, Калламар отказался от компании Бога Войны. Он и сам пройдется и изучит. Помимо скелетов и холодного мраморного пола, в глаза бросаются величавые растения. Например, вот там, в углу, за белой кварцевой колонной, покоится огромная зеленая монстера. А вот там кусты бересклета зеленеют. И много иных растений, ненавязчиво рассаженных вдоль залов и коридоров. И Калламар на них засматривается, замедляет шаг, плутает и совсем не замечает, как со спины к нему подходит Нариндер. Тот умеет подкрадываться быстро и тихо, незаметно. И Калламар даже не сразу замечает, что за ним кто-то так уверенно идет. А Нариндер и не пытается сделать так, чтобы брат заметил. Он лишь молча следует, руки сложив за спиной и хитро ухмыльнувшись. Ему определенно что-то нужно, иначе бы он давно оставил затею бессмысленного преследования. В какой-то момент, когда становится слишком тихо, Бог Болезней все же оборачивается. По инерции отскакивает, даже не успев понять, кто именно стоит перед ним. Затем разворачивается корпусом к Нариндеру и ждет объяснений. Епископ Смерти останавливается и так вызывающе поглядывает в чужие глаза. Он улыбается шире и, кажется, кровожаднее. А дрожащие от негодования руки все так же сокрыты и сложены за спиной. — Я тоже рад встретить вас, ненаглядный брат, — кивает в качестве скупого приветствия, глаза доверчиво прикрывает и делает небольшой шаг вперед. В отличие от Шамуры, Нариндер никогда не умел и не хотел сохранять дистанцию, действия его были всегда навязчивыми и неаккуратными. И Калламар иногда не понимает, чего такого Епископ Войны нашел в Боге Смерти. — Какая приятная встреча. Вы тоже к Войне? Или от него? — Калламару неприятно говорить сейчас, под этим пристальным взглядом. Его страх и замкнутость ярко демонстрируют пугливо приподнятые брови, напряженная спина и натянутая улыбка. Бог Смерти соврет, если скажет, что чужой нервозности он не замечает. Но видеть подобное так приятно. Нариндер любит, когда его боятся. Страх дает мнимую власть. Он любит разделять и властвовать. — Нет-нет, я именно к вам, — еще один шаг. Слишком близко. Калламар мягко отступает, не сбрасывая своей улыбки. Благо, есть куда отступить. Но коридор ужасно пуст и холоден. Время близится к десяти вечера, все (или хотя бы большинство) священнослужители спят и встанут лишь ночью, ближе к утру, да и то для Всенощного бдения. Сам Шамура прибывает где-то в иной части храма, а каменные стены слишком толсты и звуконепроницаемы, чтобы кто-то мог услышать. И с одной стороны это хорошо. Разговор их точно никто не услышит и тем более не увидит. Но с иной… Калламар ловит себя на мысли, что боится брата. Что тот подавляет его своим горящим взглядом и колкими словами. И есть причина. И сам Нариндер уже называл эту причину, но велик соблазн не нарушить его запрет. — Именно ко мне? Тогда отчего же встреча именно здесь? — ему душно, хочется выйти. Но он понятия не имеет, куда идти. Сколько бы раз ни был здесь, не может запомнить некоторые коридоры. А Нариндер здесь слишком часто, оттого он знает весь маршрут. Бежать от него совершенно бесполезно, тот найдет иной путь, сумеет обогнать и остановить. Но бежать и не нужно. Они родны по крови, обязаны помогать и любить друг друга. Но с каждым годом отношения все сильнее натягиваются. — Потому что я знал, что найду вас здесь, — хватает двух шагов, чтобы преодолеть расстояние между ними. И Калламар уже не отходит, лишь гордо выпрямляется и смотрит в глаза собеседнику. От его напускной смелости Нариндеру хочет лишь смеяться, но он ограничивается снисходительной улыбкой. — Правда? Разве я здесь так часто? Разве я не могу навестить ненаглядного брата? — он всего лишь старается быть ближе, ведь чувствует ту силу, что исходит от Бога Войны. От силы этой становится так легко и безопасно. Хотелось бы быть ближе, чтобы всегда ощущать это чувство защищенности. — Чаще, чем стоило бы быть, — осторожно гладит чужую грудь, взгляд опускает на чужой воротник. И говорит так нежно, так спокойно, что Калламар обманывается, думая, что ничего плохого ему не сделают. — И мы, кажется, уже обсуждали этот аспект, — рука ползет выше, на чужой воротник. Дергает импульсивно на себя, заставляет согнуться. — Вы ревнуете? Его? Ко мне? Как глупо с вашей стороны, — улыбка становится наглее, а прямое оскорбление в свой адрес, конечно, не остается незамеченным Нариндером. И тот скалится, думая, чего бы такого колкого ответить. — Ни в коем случае, я не ревнив, — Епископ Смерти лишь расслабленно выдыхает и руку клятвенно прикладывает к сердцу. Но другой ладонью он сильнее сжимает воротник чужой рясы, показывая, что нет, ревнив, и очень бесится от этой ревности. Они уже сцеплялись на этом фоне. Были перепалки словесные, а порой физические. Ограничились чуть порванной одеждой и исцарапанными руками. А еще выслушали тонну негодующих слов от самого Шамуры, который не планировал разбираться в проблеме, а лишь назвал их несмышлеными детьми и посоветовал разбирать свои отношения где-нибудь, помимо храма, не при нем, не при священнослужителях. Чуть позже он, конечно, налетел с расспросами на самого Нариндера, но тот тактично ничего не сказал. Да и как признаться в том, что столь глупыми поступками движет именно ревность. — Тогда вы слишком беспокойны. Вам стоит попить каких-нибудь успокаивающих трав, — подмечает Калламар. Он до боли сжимает чужое запястье и таким образом заставляет отпустить себя. А когда хватка ослабевает, то он без прощания уходит. Хотя бы пытается уйти. Его тошнит и хочется на свежий воздух. Но опрометчиво поворачиваться спиной к тому, кто может наброситься и атаковать. — А вы посоветуете?! — на него налетают и рывком прижимают к колонне. Нариндер бесится и даже не пытается этого скрыть. А Калламар лишь замечает, что у него начинают дрожать колени от чужого натиска. Он всегда боялся Алой Короны, но талантливо скрывал свой страх. Запястья сжимаются до боли и тихого хруста. Он слышит, как кровь его неритмично пульсирует в висках. А Нариндер улыбается широко и маниакально. — Например, белладонна. Только много не пейте — ядовита и токсична, — Калламар продолжает игру в милый разговор и отвечает все также спокойно. Но такой ответ не устраивает Епископа Смерти, тот сильно тянет брата на себя, затем резко и болезненно вжимает в колонну. Калламар болезненно бьется затылком и шипит, но пока никаких попыток выбраться не предпринимает. — Вам нравится играть с огнем? — шипит и клокочет Бог Смерти, выворачивая его руки. Калламар пытается вклинить колено между собой и противником, чтобы оттолкнуть от себя. Едва ли получается, силы не хватает. — Я знал, что кошки ревнивы, но не настолько же? Вас мало гладили? — и за такие слова его снова толкают в колонну, давят до боли, сдавленного писка и головокружения. — Это не то, что сейчас вы должны сказать. Подумайте над своими словами лучше, и я, быть может, не причиню вам боли за глупый поступок и колкий язык, — насмехается соперник. А Калламару так хочется позлить, довести до неразумного крика, до белого каления. Но ему страшно, он бледнеет и всего лишь хочет уйти отсюда. — Ну не злитесь… Хотите, я вас поглажу?.. — и все-таки он не сдержал язык за зубами. Нариндер смеется тихо и глубоко, отводя взгляд и, наверное, удивляясь абсурдности данной ситуации. И приятный жар проходит по телу. Его раззадоривает эта ситуация и уже не хочется останавливаться. — Если нельзя научить словами… — он отпускает одну руку Калламара. Тот не упускает возможности сильно ударить в плечо. За это его разворачивают лицом к колонне, вжимают и уже совсем не щадят, — тогда учат путем насилия. Это зовется наказанием, — запястье сжимают, кажется, выворачивают. Другая рука давит на спину, мешает дышать и двигаться. Мор позволяет себе шумно выдохнуть и болезненно зажмурить глаза, ведь терпеть это становится невыносимым. — Ах, выпорите меня розгами? Подобное было лишь в детстве и только по отношению к вам. Ведь именно вы не понимали слов, — Епископ Болезни все еще издевается, но голос его звучит тише и ощутимо дрожит. — Розги? О, детский лепет. Есть наказания куда страшнее, а, главное, унизительнее, — тянет так сладко, елейно, любовно. Бить в данном случае и правда неуместно. Раны ничему не научат, к тому же, Нариндер сам рискует пострадать от силы брата. Да и побои, конечно, будут заметны. И ему, Нариндеру, как инициатору подобной расправы, достанется неслабо. Нужно наказать как-то так, чтобы наказание заставило молчать. Молчать от ужаса, боли или стыда… все равно. Он ухмыляется голодно, в голове перебирая возможные варианты. И тянет его сильно за волосы, стараясь уволочь в ближайший темный узкий коридор, где их точно никто не увидит и не услышит. И вновь прижимает его к каменной стене, на этот раз головой ударяя так сильно, до слабого носового кровотечения. Калламар лишь обессилено опускает голову и на пару секунд попросту теряется. Его взгляд мутнеет, и он безвольной куклой покоится в чужих цепких руках. Но в себя приходит быстро, взгляд затуманенный поднимает на брата и еще пару секунд обдумывает, что лучше сказать в такой ситуации. — А говорили, что не ревнуете… — выдыхает так спокойно и беззащитно. От привычной ехидности и агрессии следа не осталось. Но и страха тоже нет, только равнодушие. И он едва стоит на ногах. Упал бы, если бы отпустили. — Неужели мои наведывания к нему заставляют вас испытывать такое? А я всего лишь горю желанием быть ближе к брату. И ничего иного в моих мыслях нет и не было, — голос его звучит так ломко и надтреснуто, устало. Калламар опускает голову и горбится, но его прижимают за шею к стене и заставляют глядеть только на себя. — Да ты липнешь к нему при первой возможности! — позволяет себе высказываться именно так: грубо и без привычных им формальностей. — Я ведусь на это постоянно и так долго терплю. А вы… — он делает паузу, стараясь понять, как лучше обращаться: на удобное «ты» или привычное «вы», — а вы все равно издеваетесь над моим терпением, смеете именно передо мной виснуть на нем и игнорировать все пои предупреждения. И я отпускаю вас постоянно, но все повторяется. Сегодня так просто не отпущу. В голове как мантра всплывают мысли об избиении и изнасиловании. Но он не будет его бить, не сильно, ведь для себя это уже определил. А вот от второй мысли осекается и останавливается. Его никогда не влекло тело брата. Он не смел об этом думать, не с ним. Но сейчас это кажется приоритетным вариантом, ведь подобное унижение точно надолго запомнится. И чужая покорность так распаляет. Калламар не дергается не из-за страха, а из-за среднего сотрясения мозга. Его ударили слишком сильно. Он держится за чужие предплечья не в попытках остановить, а просто удержаться на ногах. И после секундного замешательства Нариндер вновь улыбается, решив, что если идти, то до конца. И даже если Смерть сам будет наказан потом за столь унизительный поступок, то он хотя бы даст понять сопернику, что делать так не стоит. — Вы хотели этого? Чтобы он касался вас так? — руки нагло ложатся на чужую талию и сильно сжимают. Калламар глядит удивленно и непонимающе. А Нариндер кажется таким безумным и озлобленным. И Епископ Болезни не верит, что своими поступками довел его до этого, потому что ему кажется, что действия были безобидными. — Что вы делаете? — хрипит тяжело, но его переворачивают лицом к стене и не позволяют возмутиться. Бог Смерти не планирует быть нежным. Целовать и успокаивать потом он тоже не станет. И после сожалеть не будет, даже если пару раз ткнут носом. Нариндер вообще никогда не отличался жалостью. Особенно жалостью по отношению к сопернику. — Представьте, что именно он прижимает вас так… Неприятно, да? Больно? — издевается и вжимает в стену. Кажется, ребра трещат от натиска. А вместе с ребрами трещит и пищит гордость Калламара. Столь близкий контакт и нелестное сравнение ему не нравится. Он упирается руками, но по ним больно бьют и пресекают попытки сопротивления. Он ерзает и шипит что-то оскорбительное, но более его уже не слушают. И руками лезут под полы тяжелой одежды, чем вызывают тихий смущенный вдох. И вот такая реакция Нариндеру нравится. Он ползет руками по ногам, ощупывает и царапает. И глядит именно в глаза, ожидая очередных колкостей. Но Калламару сказать более нечего, он удивлен, пристыжен и напуган. Рот приоткрывает и головой едва заметно качает, мол, что бы ты там не задумал, не вздумай делать этого. А Нариндер дразняще крутит головой, стараясь имитировать чужие движения. Он сделает; он уже все решил. — Хватит! — взмолился и снова попытался выгнуться и оттолкнуть. Его болезненно кусают за часть неприкрытой шеи и сжимают в цепких объятиях. — Голова болит!.. — скулит, а его требовательно целуют. Нариндер отрывается на пару секунд, чтобы понять, понравился ли ему поцелуй. Но после, так ничего и не поняв, снова забирается руками под полы одежды. Ряса выглядит великолепно, непреступно, чисто и благородно. И эта многослойная одежда так мешает совершить грех. Но раздевать его до конца не будут, сохранят часть чести. — Прошу… — молит через пару секунд. Нариндер кладет голову на его плечо, с таким наслаждением слушая. Кто же знал, что мольбы его заводят. — Пожалуйста, мой дорогой брат… — едва слышно произносит. Перед глазами все плывет, а в ушах противно звенит, и сам Калламар уже не слышит своей речи. — Не делай это… Отпусти… — сколько бы драк между ними не случалось, победителя не было. Проигравшего тоже — каждый оставался при своем. Но сейчас Нариндер явно побеждает. Стоило сразу перейти к подобного рода действиям. Бог Смерти все также непреклонно молчит. Чужое сбитое дыхание его не пугает и не отталкивает. Лишь мысль о том, что действовать придется без масел и смазки, настораживает. — Пожалуйста… — он всхлипывает в который раз, но чужая рука больно давит на шею и мешает просто дышать, не то что говорить. «Просто помолчи?», — воркует Нариндер, лицо его искривляет какая-то болезненная и притупленная улыбка. Два пальца проходят в чужое тело с трудом, вызывая сдавленное шипение и дрожь. Калламар гнется и противится, качает головой, короткими ногтями скребет стену, но все безуспешно. Грубое проникновение, тем более на сухую, слишком болезненно для него. — Молчи, молчи, тш-ш-ш… — на ухо шепчет Смерть, в попытке пропихнуть пальцы глубже. — Они услышат и придут. И не помогут тебе… Они будут издеваться и глумиться. Молчи, молчи. Впредь запомни, чем может обернуться твое неуместное упорство, — он расцеловывает чужое ухо, заставляя дрожать сильнее и скулить тише. Рука с шеи перемещается на рот, давит на губы и приглушает звуки. К стене его уже не жмут так сильно. Да и сам Епископ Болезни более не сопротивляется. Тошнота и дезориентация охватывают его. Он не пытается говорить или молить, ему сложно просто моргать, силы вместе с гордостью покидают его так быстро. Дыхание становится тише, медленнее и глубже. Так, будто бы он расслабился, будто бы отдался, будто бы ему нравится. Но ноги все также дрожат, а грудь содрогается от обиды. Он с омерзением переводит взгляд на стену, вскоре закрывает глаза. Лишь бы не видеть этого, лишь бы не чувствовать чужие руки, лишь бы не слышать навязчивый шепот, постепенно сливающийся в один протяжный и противный гул. Нариндер толкает в чужое тело третий палец, нетерпеливо разводит их в стороны и случайно травмирует. Калламар сдавленно всхлипывает; в очередной раз подавляет слезы, сильнее сжимая веки; круто прогибается в спине и уже сам жмется к стене, лишь бы избежать всего этого. Нариндер не останавливается, завидев на пальцах скупые разводы крови. На чужую боль он тоже не реагирует должным образом, его это, как Бога Смерти, Страданий и Ужаса, заводит. Он ухмыляется и оставляет сухой поцелуй на чужой щеке. Будто бы сейчас это способно успокоить. — Он очень груб. Намного грубее меня, — сладко врет Нариндер, специально кусая чужое ухо. Никакой реакции, кроме ощутимого вздрагивания, это не вызывает. — Требователен и строг, тебе ли не знать. Он бы сделал это также, у этой же стены и с похожей улыбкой. А может даже грубее. Ты все еще любишь его и хочешь его касаний? — грубая ложь по отношению к Шамуре. Но сейчас этого никто не докажет. И воспаленный запуганный мозг Калламара может согласиться с тем блефом, что на него сейчас выливает Нариндер. Но Мор не верит, он попросту не слышит сладких речей. Отказывается слушать. — Дорогой брат… я так люблю тебя, сильнее всех остальных. Своим грубым поступком я хочу огородить тебя от иной грубости. Лучше пережить это один раз чем постоянно с ним? — оставляет яркий укус на шее. Там, где воротник скрыть не способен. Проникновение оказывается болезненным для них обоих. Нариндер медленно выдыхает в чужую шею; Калламар гнется до хруста, звонко вскрикивает, но быстро замолкает, чем веселит насильника, и более слез сдержать не старается. — Молчи… — напоминает Смерть и, привыкнув, начинает двигаться. Медленно и тягуче, стараясь подобрать удобный для себя темп, чтобы себя же лишний раз не травмировать. На брата же ему все равно, он лишь изредка засматривается на чужие острые дрожащие плечи, про себя замечая, что как партнер, быть может, Калламар не был бы плох. Что он покорен и при надобности молчалив. Что теперь захотелось изучить его тело, облапать, осмотреть. Но более встретиться в подобной обстановке и настроении им точно не будет возможно. Калламар отныне станет избегать его, Нариндер это понимает. Оттого сейчас он отыгрывается за все потраченные нервы, пережитую ревность, не до конца заросшие после стычек с ним царапины. Сжимает чужое бедро до посинения и легкого онемения, другой рукой постепенно сползает на шею и сжимает, душит, царапает. И ведь не боится удушить, ведь знает, что им, иначе устроенным созданиям, такая нелепая смерть, как удушье, не грозит. Да и сам Нариндер, будучи Смертью, не примет его, пока не наиграется при жизни. Движения становятся быстрее и грубее. Горячие слезы текут по чужим влажным щекам, но он не смеет всхлипнуть или застонать. Кусает губы в попытке сохранить гордое молчание. И лишь скупые капли крови, струящиеся по внутренним сторонам бедер, выдают всю ту боль, что он испытывает. Нариндер не смеет закончить внутрь, не хочет лишать остатков гордости. Он не заканчивает в принципе, неряшливо отпускает жертву и уходит также быстро и тихо, как пришел. «Надеюсь, ты задумаешься над своими следующими действиями и сделаешь правильный выбор», — бросил напоследок. Фраза лишь урывками долетела до чужих ушей. Калламар с трудом развернулся к стене спиной, а после медленно осел и опустил голову. Рваными нервными движениями он беспорядочно поправлял воротник и мятые полы рясы. Губы приоткрылись в немом крике, подавленном еще где-то в горле. Он не посмел закричать, лишь сжался и мелко задрожал. Тошнота становится нестерпимой, также как жар и ломящая во всем теле боль. Он не помнит, как поднялся и побрел до Шамуры. Тот был единственным и самым ближайшим из тех, кто мог помочь ему сейчас. Не помнит, как нашел верную дорогу среди множества темных витиеватых коридоров, теперь таких мерзких и серых. Помнит только, что ноги при ходьбе дрожали, а голова безостановочно кружилась. Он безумно благодарен тому, что Нариндера здесь не оказалось. Еще одной такой встречи с ним Епископ Болезни не стерпел бы — сорвался, закричал. Но встретил его лишь Шамура, до этого что-то спокойно пишущий в массивной книжке. Его напряженное лицо при встречи вытянулось и помрачнело. И он поспешил помочь вместо того, чтобы расспросить. Но следы зубов на шее о многом говорили. Кровь из носа тоже. Бог Мудрости на то и Бог Мудрости, чтобы многое уметь понимать без слов. — Голова болит, я упал… — попытался оправдаться Калламар, но держался он не за голову, а за живот. И Шамура первым делом утер кровь с лица, потом стал проверять его голову, а именно зрачки и рефлексы. Бледность чужого лица и пока что едва заметная гематома на затылке намекала, что Калламар и правда падал. Или его били головой обо что-то. Уложив изнемогающего брата на постель, Шамура поспешил отпоить его каким-то отваром целебных трав. И Калламар даже не попытался спросить, что именно в него вливают. Он лишь спокойно принимал и про себя с ужасом замечал, что чужие холодные руки сейчас такие нежные и так приятно гладят его подбородок, а после руки, затем живот. — Вам нужен отдых… — констатирует Шамура, и с ним не спорят. Далее он осматривает ссадины на руках, при надобности мажет их какими-то растительными маслами, чтобы быстрее зажили. С некоторым промедлением он обрабатывает следы укусов на шее и истерзанные губы брата. А после останавливается, руки складывая на своих коленях. — У вас точно болит только голова? Ничего более? — он косится на чужой подол, но Калламар упорно молчит. В подобном нельзя признаться, даже если оно так заметно. — Еще немного ноги… — врет. — Мне было так тяжело идти к вам, но идти в собственные владения оказалось бы труднее. Вы были ближе, и я рассчитывал, что вы не откажите мне в помощи. Открыть портал я тоже не сумел, сил совсем не было, — признается и боязливо глядит в чужие глаза. Он старается выискать там злость, омерзение от увиденного и осознанного. Хотя бы грубость. Хоть что-то, о чем на уши шептал ему Нариндер. Ведь это так заметно даже в обычных ситуациях. Убийцу и садиста выдают его глаза. Но в лиловых глазах Шамуры помимо мудрости, терпимости, сопереживания и сдержанности он не видит ничего. Только понимание и едва поблескивающую нежность по отношению к искалеченному. Хочется протянуть руку и коснуться, но нарушать границы не хочется. — Тогда позвольте я осмотрю ваши ноги? — рука нависает над краем подола. Там же и застывает, ожидая разрешения. — Нет! — вскрикивает Епископ Болезни. Он садится в постели, сквозь режущую боль прижимает ноги к себе и не смеет позволить себя коснуться. Повторных касаний к себе ниже пояса он не потерпит. — Как пожелаете, — сдержанно отвечает Шамура и руку кладет обратно на свое колено. — Быть может, я могу помочь вам как-то еще? Что вам необходимо? — он склоняет голову к плечу и глядит со скрытым интересом. Но в ответ ему лишь качают головой и молчат. И более Бог Войны ничего не предлагает. — Скажите, дверь в ваши покои закрыта? — меняет тему Калламар. Уж очень не хотелось бы, чтобы их вот так кто-то застал врасплох. В ответ ему молча и медленно кивают. — Как долго я могу остаться у вас? Как я уже сказал, мои ноги травмированы, а сил для открытия портала нет… Не хотелось бы вас напрягать, но все-таки… — бегло тараторит, но постепенно расслабляется и укладывается обратно на постель. — У вас может быть закрытый перелом? Он не заживет должным образом без вмешательства. Позвольте все же я осмотрю вас? — вновь предлагает Шамура, но его ловят за руки и останавливают. — Не стоит утруждаться. Там нет никакого перелома. Я сам… осмотрю себя позже, — нервно и вымученно улыбается. Калламар не позволит поднять подол, не покажет причудливые воспаленные царапины, что остались после чужих ногтей, не покажет синяки и запекшуюся кровь. Ведь так он окончательно признается в содеянном и низко падет не только в глазах брата, но и в своих глазах. Это недопустимо. Только вот Шамура понял все с первых секунд столь поздней встречи, согласился помочь и проклял того, кто совершил это. И он, увы, может догадаться, кто именно это сделал. Но о подобном позже и не рядом с Калламаром. — Лучшее решение в данной ситуации — это поспать. Спите. Я могу почитать вам что-нибудь? Голова болит все также сильно? — он мог бы встать и уйти за книгой, но его цепко держат за руки и не хотят отпускать. — Просто посидите рядом… И подержите меня за руки… У вас такие прекрасные ладони, — признается Калламар с трудом закрывая воспаленные от слез глаза. Шамура поглядывает на собственные кисти, думая, что руки у него как руки, но не препятствует. Сидит рядом, держит и что-то нашептывает. И этот тихий спокойный шепот куда лучше импульсивного шипения Нариндера. Калламар расслабляется и вскоре даже засыпает. И лишь во сне, назло больному, Бог Войны посмел осмотреть его. Осторожно и тихо, без резких и неосторожных движений. Он смыл кровь и обработал раны. Заботливо укрыл и поспешил оставить, чтобы при пробуждении не смутить. Подобная травма пройдет нескоро. И если раны заживут быстро, то моральная боль вперемешку с ужасом по отношению к персоне Нариндера будут еще долго преследовать его. Дрожь в голосе и нервная улыбка станут чем-то привычным и нормальным. Визиты Бога Болезней в храм Бога Войны станут куда реже из-за страха очередной встречи со Смертью. Но сам Бог Мудрости будет посещать Калламара, время от времени проверять и защищать от едва заметных нападков Бога Смерти.Suum cuique.