⁀✧ ₊ ๑ [ 🥛 ]◞ 🩸
обретающие совершенство,
словно они циркулярные пилы из чистого серебра,
ниспадающие каскадом
mcr — vampires will never hurt you
Кровавый закат озаряет небо и заливает поляну, окружённую старыми деревьями, открывая путь в изнанку Приюта. Приют одинок, нелюдим и обделён вниманием общественности: его унылый фасад заложили в восемнадцатом веке, своей красоты он не утратил, скорее наоборот, впитал детскую беспомощность, звуки прорезания клыков и наставления взрослых. Приют не любит рассказывать правду, для него это сродни вампиру, который решит посмотреться в зеркало, — ничего, а дыра между рёбер меньше не становится. Дети, оставленные на произвол судьбы, стекаются сюда сами по себе (их тянет изнеженное грубостью внешнего мира нутро, Приют работает как воронка), либо по воле безответственных родителей, нашедших в газете лаконичное объявление, написанное мелким шрифтом в самом низу после реклам гадалок. Люди встречаются разные: бедные, богатые, представители верхушки власти, маргиналы. Их дело — оставить ребёнка у резных ворот, воровато оглядеться и сбежать подальше с позором на сердце. А там скажут, мол, частная школа или интернат какой, всяко же лучше, чем в городе! А потом и след простыл. Ни подарка на Рождество, ни весточки на день рождения. Кто-то вовсе подсовывает ребят без документов, в свои четырнадцать у них нет имени, отзываются на простое «Эй, ты». Целуют и обнимают (кого-то даже впервые) разве что сверстники — разномастные, совсем юные в своей любви и привязанности, оттого и искренние. Им нет дела до выгоды, они не успели научиться быть сволочами. Они зализывают друг другу раны, нанесённые самыми искусными в своей жестокости — родителями. — Плюшевый мишка плачет в крови, мальчику в шею вонзились клыки! Ты водишь, Сону! — Хохот Ни-ки разносится по этажам и отпружинивает от потолка, гуляя озорным котёнком. Говорят, что на таких — клеймо позора, такие обществу не нужны. Возвратись они из Приюта, их бы посадили в изолятор и долго-долго наблюдали. Сонхун видел это место. Жёлтые стены давили своей обшарпанностью, низкий потолок, казалось, был готов проломить голову и с чавканьем прожевать мозги; а там и глаза-сферы закатятся в самую пыль, чихнут, что даже капилляры лопнут. Или их просто разорвёт. В самом углу, у протекавшей болотной водой батареи, множилась плесень. Возможно, ему бы подсунули психологические тесты, транквилизаторы (исключительно ради безопасности, цели провести по психотропам не было, что вы), держали бы как собачонку на привязи, если бы он не выпрыгнул в окно при первой же возможности. Кости сращивал дней тринадцать, ютясь в каком-то покосившемся домишке на окраине их города, ублюдски вылизанного в центре, чесался изнутри, но сделал вывод — особенных не жалуют, на особенных плюют. Сколько они себя помнят, родных по крови не было рядом — только гувернантки (особо злоебучий вид местных шакалов) и они, предоставленные сами себе, отдалённые от внешнего мира. Глаза завязаны чёрным бархатом, руки — за спиной, осанка прямая, движения интуитивные, но всегда верные. Вампиры движутся внутрь дома, в гостиную, что представляет собой комнату, смежную со столовой, где алое и тёплое на белых скатертях особенно резко бросается в глаза, а поэтому, очевидно, пресекается. Несколько торшеров с резными шапочками, старенький узорчатый ковёр посередине, картины с пейзажами из ниоткуда — дети уверены, что этих мест и не существует вовсе; написанные маслом поля пугали своей мертвецкой отчуждённостью. — В таких местах только дохнуть, — резонно заключает Джейк. В углу ютится пианино, особенно любимое всеми детьми Приюта за возможность очутиться где-то далеко-далеко, за пределами своей головы. Оно небольшое, сохранившее на своих клавишах чувства прежних жильцов, познавших прелесть музыки, открывающей путь в прекрасное далёко. Чаще всего за игрой можно было увидеть Ни-ки, который пару месяцев назад вдохновился тонкой фигурой Сону, склонившейся над инструментом. Его лицо было прозрачно, скорее даже призрачно, выражало истинную сосредоточенность и удовольствие. Ни-ки упорно не мог держать в руках даже воображаемое яблоко, а настоящее и вовсе вызывало у него тошноту и отвращение, но Сону так смеялся, оголяя остроту своих клыков, скрытых под милой верхней губой, когда у младшего получалось что-то сыграть, что оставить попытки было бы преступлением. Приют любит счастливого Сону. Он эмпат, чувствует боль каждого, ему бы своё сердце утешить, вырвать и убаюкать в руках, но сначала он бросает тело к другим, на упокой, разгорается ярким пламенем и долго-долго тлеет, пока о него греют руки. Они, жертвы современной фармакологии, сидят на таблетках едва ли не с первой кормёжки — гувернантки ссылаются на витамины для улучшения памяти и лучшей работоспособности. «Вы, молодые люди, должны вместить в свой мозг знания по математике, биологии, литературе, этикету, бла-бла-бла, Джей, не отвлекайся». Будучи образованными не по годам и читающими книжки из запретной секции библиотеки перед рассветом, на уловку попасться было возможно, но крайне сложно. Но, боже, они правда верили им ровно до того момента, пока не нашли Чонвона с кровавым месивом под носом: его лицо было бледнее обычного, а глаза напоминали стеклянные полусферы, залитые гуталином и остановившие своё внимание на пустоте междумирья. Он дрожал от боли и был не телом, а скорее спазмом. Они верили, пока не нашли Хисына на полу в судорогах: он пытался выплюнуть из своего рта что-то про крылья, осыпающиеся пеплом за спинами друзей, но получалось отхаркнуть лишь струпья. Горло отслаивалось само по себе. А немногим после Сонхун в забвении написал кровью из своего растерзанного запястья во всю стену в столовой:С У Д Ь Б А
Судьба — испытывать перманентную беспомощность, способность куклы беззвучно кричать и распугивать весников-воронов? Тогда над ними жестоко пошутили. Дети плакали в ужасе, но громче всех — разъярённый Сону, особенно чувствительный и ранимый в моменты общего горя. Даже в Приюте их считают едва ли не животными. И в чём-то, конечно, они окажутся правы. Потому что не всем удаётся сдерживать свой голод. Слабее всех в этом Ни-ки и Чонвон, обратившиеся совсем недавно. Первого иногда находят прикованным с особой злобой к батарее в подвале; в такие моменты его нога напоминает скорее фарш, а кожа вокруг отливает болезненной синевой. Гувернанткам не жаль, ведь заживает быстрее, чем на собаке, а также учит дисциплине — псиноподобное состояние Ни-ки сходит на нет за пару часов, в глазах только усталость, сожаление, а в темноте — опасный блеск отвращения и презрения. Сердца заходятся обидой. Тогда зреет план. Негласным лидером и мозгом выступает Хисын, холодный в своих рассуждениях и достаточно решительный, чтобы механизм пришёл в движение. Именно он подталкивает Джея, и тогда идея распространяется как чума. Заражён каждый. Объединение против общего врага кажется чем-то вполне очевидным. Агитация негласная, ртов открывать не надо, сами все всё понимают.Приют — детям, дети — Приюту
Так, в один из особо пасмурных и туманных дней, Сону вооружается своим обаянием, Сонхуном под боком и серебряным ножом в плюшевом медведе с огромным бантом на шее. Нож представляет собой своеобразный хребет, прячется за считанные секунды, но гарантирует безопасность. Сонхун и Сону — примерные и амбициозные вампиры, следящие за благополучием других, за спокойствием их душ и гигиеной клыков. Оба зажимают друг друга по углам, сплетаются мизинцами и молчат о будущем, которое у них хотят отобрать. Их трепетная и юная влюблённость зарождается с первого взгляда, как оно бывает во всех романах. Сону, избитый какими-то ублюдками, распознавшими в нём вампирскую сущность, напуганный и клыкастый, как бездомный котёнок с облезшим бочком и вывихнутой лапкой, словно намагниченный сам притащился к крыльцу; Сонхун, почуявший незнакомый запах крови, пару месяцев как принявший своё нутро и новый дом. Выбежать из спальни под встревоженные взгляды ребят, заранее приняв решение заботиться, заняло не более минуты. С тех пор Сонхун никогда не скупится с ним на ласку: лижет особенно чувствительное место за ухом, играючи кусает и прячет в объятиях, защищает от глаз безымянных предков на картинах. Сердце у Сону мертво, но будто заходится в бешеном ритме и отдаёт где-то в висках: тудум-тудум. Во время совместных посиделок Сонхун всегда оказывается рядом, чертит на раскрытой ладони признания и внутренне (на лице редко можно увидеть что-то большее, чем тень полуулыбки) веселится юношескому смущению — Сону не алеет ушами, но щурит глаза и отпихивает юношу куда подальше, но в шутку, конечно же, чтобы потом несмело поцеловать в нос перед отбоем. Поэтому сейчас они бок о бок бегут с разных сторон огромной витиеватой лестницы, нарушая сразу несколько правил безопасности. За такое их руки были бы отбиты указкой около сотни раз, за такое их бы сослали стоять коленями на горохе и писать сочинение на тысячу слов. Их лица наполовину скрыты чёрными банданами, любезно предоставленными Джейком; это что-то из его прошлой воровской жизни, напоминание о том, что когда-то его считали беспризорным, но всё-таки человеком. На пути — гувернантки-близняшки, слоняющиеся в поисках своей добычи. Они оскаливаются, кричат, приказывают пройти в кабинет, но головы слетают за пару секунд. Их чёрные платья с белыми фартуками становятся местным дресс-кодом под названием «Поздравляем! Вы сдохли». Сону изящно оббегает их по кругу с ножом, а там и хруст — Сонхун доламывает и с холодностью принца отбрасывает на пол некогда часть чего-то живого, носившего пустоту и жестокость мозга. Легко, как сорвать яблоко с соседского дерева. Тогда они впервые становятся запятнаны чужой кровью. Поначалу так и казалось. Рейд продолжается другими детьми, слишком поздно обнаружившими с десяток скрытых камер по всему Приюту. Разбираются с ними неожиданно быстро, в ход идут вилки, бейсбольная бита, нечеловеческая ненависть и ощущение того, что их предали с самого начала. Они заявят права на своё убежище, не пустят никого даже под дулом пистолета, который, в принципе, им и не страшен вовсе — бунтарский дух убить нельзя. По Приюту разбросаны трупы. Хисын насчитывает семь, свешиваясь со второго этажа через перила. Где-то рядом Джей оттирает столовый нож от крови, воровато оглядывается по сторонам; Чонвон, засунув руки в карманы брюк, носом начищенных туфель небрежно касается мёртвого и изначально холодного. Убивать своих сложно, но их поступкам оправдания нет. С этим приходит долгожданное облегчение, уползающее змеёй в пятки. Ни-ки выходит из подвала с перепачканным лицом и расширенными зрачками, но он вполне спокоен. Рядом с ним Джейк — лишь немногим чище. Под придирчивым взглядом остальных он, закатив глаза, выуживает из кармана белую горстку и скидывает на пол — клыки-трофеи. Особый акт жестокости. В планах сделать из них украшения, чтобы никогда не забыть этот день. Они ждут, что снаружи заявятся с нарядом, что их запихнут в машину, повяжут по рукам и ногам, но сталкиваются только с Сонхуном и Сону, что появляются почти из воздуха. Они стаскивают с себя банданы, насквозь пропитанные вампирской кровью. Несколько капель до сих пор покоятся в складках век и на ресницах. Только загнанное дыхание семерых мёртвых мальчиков слышалось вполне себе отчётливо. Повсюду. Убрать трупы было проблематично, как минимум потому, что тел было много. И все разной степени уродства: кто-то без головы, кто-то будто просто прикрыл глаза, кто-то с дырой в сердце, но все без клыков. Джейк лишил их возможности даже называться вампирами. Это за боль его друзьям, его семье. Родство оно не по крови, оно по судьбе. Джей не брезгует, пачкает руки в земле, крови, роет яму старенькой ржавой лопатой. Остальные наблюдают, снова не находят слов. Такое чувство, что им просто дали возможность осуществить не очень продуманный план. Мальчики-подопытные-крыски, за которыми наблюдает око. Решают похоронить на заднем дворе в общей безымянной могиле, без почестей — таким тварям это не положено, так хоронят бездомных собак, но их и то жалко, они такие от беспомощности и людской злобы. А эти злобу несут сами, пуская корни и взращивая шипастый цветок. Сону выглядит подавленным, в какой-то степени даже истощённым: его глаза слабо мерцают алым и мягко освещают щеки с редкими точками аккуратных родинок. Сонхун уводит его, прикрыв плечи своим плащом — вдалеке слышались раскаты грома, а первые капли дождя уже стремительно падали на землю, как если бы трупы были подвешены в лесу за ноги, и с их тел капала праведная кровь, очищающая бренную материю от грехов, высвобождая душу. Так меняется их жизнь. Вполне очевидно, что она становится сложнее — добывать пищу приходится самим, прибегая к грабежам больниц, расположенных за несколько десятков километров от их пристанища, чтобы не вызвать подозрений. Донорские пакеты, хранящиеся в холодильнике, исчезали особенно стремительно, но нападать на людей они не решались, да и не хотели. — Никогда не задумывался об этом, но может ли нам навредить кровь человека, например, с лейкемией? Мы могли бы облегчить чьи-то муки и получить пользу, — очевидно Чонвон стеснялся своего незнания, поэтому не мог скрыть скромную улыбку. Его руки нервно сжимали подушку, покоящуюся на коленях. — Лучше не стоит, — поморщился Сону, складывая ногу на ногу. Его осанка как всегда ровная, а каждый жест полон изящества, свойственного девушкам. Этим он и восхищал, притягивал взгляды, но сам всем своим существом был обращён только к Сонхуну. — Это как... просроченная еда. Или заражённая паразитами, — пояснил Хисын, занятый просмотром карты больницы в соседнем городе. — Ты не умрёшь, но получишь отравление и будешь страдать. Сильнее, чем после тех «пилюль жизни». Все вздрогнули, вспоминая моменты недавнего прошлого, что ощущалось неожиданно живо и колко, как лезвие у горла. Запястье Сонхуна, конечно же, зажило, но это заставило Сону кинуть отрешённый взгляд на его руки, скрытые тканью рубахи с множеством воланов. Нутро не успокоилось. Не менялось только одно — жадность и ревность подросшего Ни-ки, желающего не только больше еды, больше власти (которой у него, будьте уверены, было предостаточно), но и больше внимания Сону. А Сону был напуган, увидев, как Джейк светит фонарём в глаза Ники, а они абсолютно бездонные, затаившие злобу от рождения. Природный вампирский запах вошедшего юноши заставил Ни-ки агрессивно рыкнуть и обратить всё своё внимание на него, чтобы в следующую секунду схватить за плечо и с ослепительной улыбкой проводить к пианино. — Мамина игра меня всегда успокаивала. Я так хотел научиться, но меня вышвырнули из дома, — Ни-ки, казалось, говорит о какой-то другой жизни. А существует ли она за пределами Приюта? — За клыки? — Вмешивается заинтересованный и настороженный Джейк. Казалось, что предположительные стальные пружины в его ногах натянулись бы до предела. Пахло гнилью осенних листьев и тревогой. — Я перегрыз младшему брату глотку, — без тени сожаления и раскаяния, будто это что-то в порядке вещей. В прочем, так оно и было. После этого Сону постоянно виделись чудны́е сны, наполненные красочностью и теплотой венозной крови. Контролю они не поддавались, оставалось только наблюдать за карнавалом неразберихи: Сону в центре мрачной комнаты, полной детских игрушек. Некоторые из них сломаны (сломлены?), некоторые движутся сами по себе, вроде деревянной лошадки-качалки с расписной гривой, некоторые улыбаются и понимающе глазеют в неизвестном ожидании. Изредка рядом появляется фантомный Чонвон, типичный в своих задумчивости и спокойствии, заставляющий усомниться в приобретённом с годами контроле, — дёсны неожиданно чешутся и жаждут жертву. Ощущение знакомо, но давно позабыто. Сону подскакивает на кровати, прижимая к себе плюшевого медведя, подаренного Сонхуном перед их рейдом. Его искусственная шкурка пахнет хвойным лесом, клыкастой улыбкой и холодным спокойствием. Так пахнет защита. Так пахнут его поцелуи. Время становится киселём, это хорошо чувствуется физически. Окно распахнуто, оно впускает холодный осенний ветер и смуту, ласкающую своим ужасом ступни и вставляющую десятки гвоздей под кожу. В спальне Сону, очевидно, не один. У изголовья пассивно притаилась тень, целящаяся своим порочным желанием в нежную шею. Сону достаточно хорошенькая и умная детка, чтобы сложить два плюс два, пусть математику он и ненавидит больше всего в своей жизни, которая у него, по прогнозам, сделанным на основе псевдонаучных книг, должна быть крайне долгой. Поэтому следует вполне резонный вопрос: — Ни-ки, а зачем это всё? Сону достаточно хорошенькая и умная детка, чтобы оценить свои силы против юного вампира, потерявшего контроль. Сопротивление принесёт ещё большее страдание, поэтому он не удивляется, когда Ни-ки вгрызается в его глотку. Слышен хруст. Карма обратилась против него. Плюшевый мишка безобразно забрызган кровью, но зато с особым трепетом прижат к груди. Почти не больно. Только хочется плакать и скулить по Сонхуну. Сону не видит Ни-ки, не успевает ужаснуться дорогому младшенькому — его лицо не иначе как кровавый пудинг. Следы ногтей на шее, переломанные рёбра, разбитая губа, заплывший глаз, рот в крови. В братской крови. Это кровь Чонвона. А ещё это кровь Джея, Джейка, Хисына и Сонхуна. Он пришёл по души каждого, кто подарил ему Приют, вырвав мёртвое сердце и возложив его на алтарь ради любви друг к другу. Безумие не имеет границ, не имеет оправданий, влечёт за собой жестокость и манию величия. Приют оборонялся. Сону заперли почти сразу же в целях безопасности, но не учли того факта, что даже сброшенный со второго этажа Ни-ки способен забраться по трубе к следующей жертве и атаковать особенно искусно, так, как он когда-то убивал своего брата. Так, как он когда-то убивал свою мать со спины, когда та играла последний ноктюрн. Окровавленный Сонхун выламывает дверь быстрее, чем ожидалось. Это был лишь вопрос времени, которого теперь у них предостаточно. Он канатоходец, пытается выжить, будучи изначально мёртвым. Но вот незадача, оказывается, сдохнуть можно дважды и навсегда, например, увидев страдания и беспомощность кого-то очень ценного. У Сонхуна ножевое ранение в печень, а сил — на пару неустойчивых шагов. Его зрачки расширяются, он падает на колени в предсмертной мольбе за свою любовь, не в силах сдержать задушенный всхлип: Сону, его любимый ласковый мальчик, улыбается, смотрит с сожалением и нежностью, на которую способен только он. Не шея — мясорубка. Ни-ки постарался, перегрыз её с остервенением, а теперь скалится своей шалости. Сону закрывает глаза, заваливается вперёд и теряет сознание, чтобы побыстрее встретить Сонхуна во тьме.