Amor est optimus magister

       То лето выдалось на удивление жарким даже тёплого морского побережья. Светловолосая молодая девушка, поправляя шляпу с голубой лентой и щурясь от безжалостного июльского солнца, вышла из машины. Невысокие каблуки бойко зацокали по брусчатке: вот водитель отдаёт ей небольшой кожаный чемодан, достаёт из салона увесистую сумку и после недолгого прощания снова ускользает на машине в глубину зелёных рощ. Несколько секунд девушка рассматривала открывшуюся ей картину. Небольшая двухэтажная вилла за изящным кованым заборчиком, сплошь окружённая пышными облаками гортензий; каменный фонтан, где из пасти льва с мелодичным журчанием тонкой струйкой стекала вода; оливковые деревья сухо шелестели мутно-зелёной листвой на ветру, а персики, под тяжестью которых сгибались упругие ветки, наливались солнечным соком. — Вот вы и приехали! Госпожа Люмин, рад вас увидеть воочию, — из дома бодрым шагом вышел высокий юноша с огненной копной волос, широко улыбаясь. — Чайльд Тарталья! — девушка слегка дёрнула плечами от неожиданности. — Мне тоже очень приятно, — скромно улыбнулась Люмин, подставляя щёку для приветственного поцелуя. На молодом человеке была свободная рубашка, которая, как парус, развевалась на ветру, коричневые вельветовые брюки, домашние туфли; но при всей вальяжности образа в нём прослеживались грация и непринуждённость: в прямой осанке, аккуратных движениях рук, изящной походке. Он производил впечатление энергичного аристократа, которому место не за научными трудами, а на светских приёмах, где своей широкой улыбкой он без труда смог бы обворожить искушённую публику. Люмин показалось, что он был наделён определённым очарованием, не свойственным для большинства учёных, которые больше походили на гиков, не выходящих в общении за рамки их научного круга. Богатый наследник, выпускник Гарварда, блестящий молодой учёный на поприще античной истории — весьма странный выбор, потому что большинство отпрысков богачей находят себя в юриспруденции, экономике, но никак не хотят связывать свою жизнь с давно угасшими цивилизациями. Люмин крупно повезло, что она не просидит всё лето в пыльных архивах под орлиными взглядами смотрительниц и библиотекарш, однако она не могла избавиться от чувства, что что-то здесь не так, что ей слишком повезло, и здесь должен крыться подвох. — Позвольте я вам помогу, — Тарталья ловко выхватил из рук девушки чемодан и направился ко входу в дом. — Как дорога? Вы, наверное, сильно устали, путь неблизкий. Люмин, вцепившись в сумку, засеменила за высоким юношей. Плечи и руки действительно ныли после энергичной пробежки по аэропортам и вокзалам, после дороги клонило в сон, особенно в полуденном знойном мареве. — Всё отлично, — вежливо улыбнулась девушка. — Но не отказалась бы слегка отдохнуть. — Сейчас покажу вам комнату, а там решайте сами, — через плечо кинул всё с той же широкой улыбкой Тарталья. — Я бы не отказался от чашки чая в приятной компании. — С удовольствием.

***

       Тяжесть шкафов из тёмного дерева уравновешивали невесомые фарфоровые статуэтки на полках. Сладко пахло пыльными старыми книгами, которые потрёпанными корешками слепо уставились в полумрак комнаты. Свет тонкими струйками стекал по стенам и полу, просачиваясь сквозь кружево занавесок. С улицы, словно из другого мира, доносились бодрые птичьи напевы. Занавески вздувались и трепыхались от редких порывов ветра, пол под босыми ногами был приятно прохладным. Люмин глубоко вдохнула. Время здесь словно остановилось, и о нём напоминало лишь тихое тиканье часов над изголовьем кровати. Впервые за долгое время она ощутила покой, который в этом старом доме был почти осязаемым, материальным: в скрипе ступеней, мерцающих в лучах солнца пылинках, ветхой лепнине на потолках. Ох, был бы здесь брат… Сердце девушки болезненно сжалось. Она непроизвольно сжала край белого платья. Именно брат был главной причиной её нахождения здесь, её почти маниакальной помешанности на античном государстве Кхаэнри’ах. Если бы только он не пропал на тех раскопках… Стук в дверь. В проёме — веснушчатое лицо с неизменной улыбкой. — Расположились? Не помешал? Всё-таки, как насчёт чая?       Во внутреннем дворике, под сенью витиеватого оливкового дерева, тревога начала рассеиваться. Тарталья деловито хлопочет: приносит фарфоровые чашки и блюдца, ставит на стол аккуратный китайский чайничек («Подарок от замечательного китайского профессора», — отмечает рыжеволосый). Люмин непроизвольно заметила, как на солнце сквозь тонкое полотно свободной рубашки был заметен худой, жилистый торс юноши; веснушчатые ключицы остро выпирали, отбрасывая резкую тень на кожу. Грациозные запястья, на предплечьях, не прикрытые закатанными рукавами рубашки, выделялись голубоватые вены, лодыжки — мальчишески угловатые. В нём прослеживалась грациозная маскулинность юношей со старинных картин или храмовых фресок: его легко представить в образе какого-нибудь охотника, лучника, например, или же рыцаря с мечом наперевес. — Вы же знаете, что я родом из России? — ставя чашку на блюдце, спрашивает Тарталья. — Прадед эмигрантом был, вот и досталось наследство, — он кинул взгляд на дом. — Сейчас это по сути так, летняя резиденция… Как по мне, тут слишком уж спокойно. — Разве? По-моему, тут прекрасно. — Братцу моему тоже тут нравится… Кстати, скоро его должны сюда привезти. Хлопот он много доставить не должен, думаю, вы с ним поладите. — А ваша семья сейчас… — Люмин многозначительно замолчала, понимая, что едва ли может предположить, где проживает семейство рыжеволосого. — Ха, в России. Прадед и там оставил нам наследство… Чудом вышло вернуть ту усадьбу нашей семье, да и от усадьбы, если честно, одно название — так, старинный дом, вроде этого. Но мне там нравится больше. Народ поинтереснее. Почему-то забавно было представлять его в длинном зимнем пальто, в шарфе и шапке, на волосах, плечах — снежная пудра, щёки румяные от мороза. Люмин удивилась, что Тарталья довольно открыто говорил о своей семье: о прошлом юноши было мало что известно, несмотря на наличие нескольких интервью в научных журналах и интерес к столь яркой личности в учёных кругах. При живом общении он вовсе не казался скрытным, вовсе наоборот — улыбка во все тридцать два, непринуждённая манера вести диалог, открытые жесты. Что ж, у всех свои секреты. Далее беседа шла более чем гладко. Тарталья покорял своим очарованием. Чувствуя смущение Люмин перед новым знакомым, он легко направлял диалог в нужное русло («Письменность? Да, я читал статьи, ваши расшифровки древних текстов просто мастерские!»), и час за часом в солнечном саду пролетали незаметно. — Вечереет, как насчёт прогулки к морю? Или вы устали? — Ох, пожалуй, я правда лучше отдохну. Прошу прощения. — Всё в порядке! Отдыхайте. После холодного душа Люмин обессиленно рухнула на кровать. Эйфория от нового знакомства постепенно растворялась в усталости, и на смену ей снова пришла смутная тревога, каждый вечер становившаяся более ясной, отчётливой. Грустный взгляд за окно — сад притих, в сумерках расплывались далёкие кипарисы. Покой и утешение ощущались ложными, неправильными, а перед глазами маячили слова «Пропал без вести. Тело не найдено». Вскоре Люмин провалилась в тревожную полудрёму, ночью то и дело просыпаясь, пытаясь понять, почему она в чужом доме. На рассвете она наконец заснула глубоким, спокойным сном.