Tachycardia

      Если вы не слышали ничего про закон подлости, то с вами явно разговаривать не о чем. Скучно живёте, приключения точно стороной обходят и в ваш ритм стабильной повседневности не вписываются.       Однако раз не слышали и не знаете, что это такое и под каким соусом данное блюдо подавать на стол, то Пит вам расскажет во всех подробностях: продемонстрирует наглядно, обнажив тонкое, увитое выступающими под кожей венками запястье, на котором красуются чернильные линии, и они подобны тем, какие обычно выходят из-под машинки опытного тату-мастера за кругленькую сумму.       Но не в его случае.       Не когда живёшь в мире, где соулмейты — родственные души — встречаются чаще тех, кому никто судьбой не предназначен и те в праве сами выбирать себе ближнего своего без всяких там злостных проявлений Кармы в виде удара молнией в солнечную погоду, нашествия урагана в безветрие, унёсшего в соседнюю страну или на другой материк, обрекая несчастного на языковой барьер, абсолютное непонимание происходящего с бесконечными вопросами по типу «где я?» и «какого чёрта тут происходит?» и унижением — грех от страха в штаны не наложить, резко переместившись с улицы Бангкока прямиком на поле к кенгуру в Австралию.       Не то чтобы слишком часто такое происходит, но случаи такие есть, когда всеми силами сопротивляешься и не хочешь быть с тем, кто предназначен самой Судьбой, а самостоятельно найти того самого, имея на себе клеймо —опознавательную татуировку на любой части тела — чаще всего на запястьях или ключицах, —идентичную рисунку на теле твоего предначертанного. Пол и гендер в таких случаях не играют никакой роли: парень ли с парнем, девушка ли с девушкой или по классике «традиционные» отношения — Судьба самостоятельно раскладывает нужные карты, путает и распутывает клубки красных нитей, что потом обвяжутся морскими неразрывными узлами на запястьях и зажгут контуры татуировок при контакте с родственной душой.       Недовольных таких положением дел совсем немного, подавляющее большинство людей земного шара с радостью ожидает встретить соулмейта с идентичной татуировкой, которая при встрече запульсирует, прошьёт током каждое нервное окончание и запустит сердце в бешеном ритме до невыносимой тахикардии, влияющей на человеческий организм отрицательно, быстрее изнашивая отвечающий за жизнь орган, однако кардиограммы этих людей всегда показывают синусовый ритм и столбцы в пределах нормы.       Не иначе, как подарок Судьбы — избежать болезней сердечно-сосудистой системы, имея вторую половинку, ведь та обычно склонна трепать нервы, восстанавливающиеся крайне медленно, что тоже не очень хорошо сказывается на организме. Любой студент медицинского учебного заведения подтвердит: что со второй половинкой плаваешь на волнах постоянного напряжения и думаешь, как бы не сторчаться от лопнувших ниточек терпения и выдержки от непомерной нагрузки на организм, что без неё — кофе с энергетиками литрами поглощаешь, ищешь источник хоть какого-то успокоения в сигаретах, но те бьют по лёгким чернотой и никотиновой зависимостью в целом, и вот уже к поискам родственной души, бродящей неизвестно в каких краях, прилагаются новые и новые проблемы вместе со счетами в кругленькую сумму в поликлинике.       Сплошной гемор так жить, но люди справляются. Ко всему может привыкнуть человек, как таракан, в любой среде обитания найдёт комфортные условия, если сам того захочет.       Но единственное, что хочет Пит на данный момент времени, — провалиться сквозь пол любимого университетского кафе прямо на глазах лучшего друга, лишь бы никогда не испытывать весь тот эмоциональный спектр от дозы помноженного на смущение возмущения, окрасившего щёки в неистовый маковый, до желания вскрыться канцелярским ножом в надежде никогда в жизни больше не ходить на пары к одному конкретному преподавателю.       Чертовски невыносимому, вредному и хитрому, способному тяжёлым взглядом и дыру прожечь во мнущихся у плакатов с названиями всех человеческих костей на латыни студентов, а именно — лечебников сорок третьей группы. И с титаническим спокойствием, будто ничего ему не стоит, отыметь этим самым взглядом жгучих карих, по-лисьи прищуренных глаз, на всех поверхностях и в разных позах одного конкретного Пита Понгсакорна Сэнгтама, не очень понимающего, чем так его персона не приглянулась (или наоборот запала в душу до желания сделать харакири на глазах у сотни учащихся во имя Будды и собственного спокойствия) господину Вегасу, временно заменяющему основного преподавателя патологической анатомии, ушедшего на больничный под похоронный вой студентов, на себе прочувствовавших тяжесть получения знаний после лайтовых пар, где самое сложное — проверочная работа. Однако и она ничто по сравнению с целым коллоквиумом по пройденным темам чуть ли не каждую лекцию, от которого даже заядлые отличники, идущие на красный диплом, готовы на стены лезть от ужаса.       Пит тоже воет с одногруппниками за компанию чуть ли не громче всех на полную Луну. Не столько от ужаса оказаться заваленным на сессии этим мужчиной и обречь себя на позор скатиться с хорошиста до неуча, сколько понять для самого себя в один не очень хороший момент, что, кажется, его родственная душа совсем рядом: смотрит с противоположной стороны аудитории карими бесстыжими и ухмыляется, да так, что желание хорошенько дать по зубам и подпортить улыбочку наглую не исчезает ни на третий день, ни на пятый. Даже когда выходит из аудитории на перерыве как можно быстрее, задерживается ненароком на четко выраженных скулах, волевом подбородке и изгибе наверняка чувственных губ, за что начинает себя ненавидеть сильнее, подгонять быстрее и ни в коем случае не подходить к столу ближе, чем на полметра.       Лишь бы не терзать себя подавляемой здравым смыслом надеждой оказаться соулмейтом господина Вегаса.       Так не бывает ведь, да? В любом мире, даже самом ванильном и кислотно-сахарном, не все желания и мечты подлежат исполнению, а розовые очки слетают быстрее вылетевших из памяти с первого курса зазубренных, казалось, пословиц на латыни: это всё пустое ничто и стабильность, придуманная во имя Равновесия Вселенной.       Нет причин не верить в стабильность и не быть убеждённым в глупости своих нерадужных мыслей, отнесясь к своей теории скептически, включив мозги и выключив сердце, отбивающее чечётку в присутствии мужчины чаще обычного…       Излишний рационализм когда-то станет причиной ранней Питовой смерти, по мнению лучшего друга, плавающего в любви к своему соулмейту, любящему Порша не меньше, и в чём-то его слова можно принять за истину, но у каждого своё мнение на этот счёт, разные взгляды и не всегда шарики не едут за ролики на постоянной основе, как это бывает спустя четыре кружки кофе после двух литров энергетика в два часа ночи за переписыванием конспектов по отвратной патологической анатомии, которая скоро начнёт в кошмарах Питу сниться вместе с главным мучителем, чьи длинные пальцы вот-вот сомкнутся на горле нерадивого студента, сонную артерию перекроют и оставят без кислорода: задушат за постоянные заикания во время ответов на вопросы и тупость, срывающуся с губ вместе с домашним заданием, словно так необходимо каверкать лёгкие названия заболеваний нервной системы и путать артрит с артрозом на каждом занятии под едкие Вегасовские комментарии и сочувствующие взгляды одногруппников, отделавшихся к звонку испугом и парой седых прядей.       Там не то, что пряди седые, — там похоронный марш заиграет раньше, чем лечебники сорок третьей группы получат диплом и выпустятся.       Однако это просто смешно. И нелепо. Нет ничего хуже оказаться в очередной раз у разбитого корыта, зная заранее, что ничего хорошего из этого всего не выйдет. Нет причин надеяться на счастливый конец, ведь его пишет пьяный биполярник с искаженным понятием «счастья», а у Купидона зрение полторашка в минусе и прицел сбит — стрелы летят не по адресу.       Не к тому.       Не должны стрелы любви лететь к своему преподавателю (пусть даже временному) от его же студента, заикающегося от нервов и мечтающего в его присутствии выйти в любое свободное окно, иначе тахикардия разорвёт всё тело на ошмётки, душа завоет, а сердце вновь окажется растоптанным пыльными безумно дорогими ботинками.       Плавали — знаем, как это отвратительно: получить сердечную крошку под рёбрами очередными отказом, когда в ту пору мыслей о соулмейте не было, а понравившийся парень не входил в категорию «счастливчиков Судьбы», имея чистое тело без следов чернильных линий где-либо и тяжёлую руку, но то не так больно по сравнению с грубым отказом и насмешками, сопровождающими Пита ещё около года.       Глупо называть светлые, до боли искренние чувства одного человека к другому грязью, мерзкими, недостойными существовать в этом теле, которому лучше всего исчезнуть с лица Земли и никогда никому не признаваться в «неправильной» любви.       Нет неправильной любви, есть люди неправильные: моралисты для мозга костей, для кого любое отклонение от вложенного совкового воспитания недостойно существовать, для них такие люди, выбравшие свой пол, а не противоположный, — психи ненормальные, коим самое место в диспансере для душевнобольных.       Из-за таких личностей вообще не хочется никого любить, лишь со стеной слиться и глушить все чувства в себе, зная прекрасно о накопительном эффекте, в большинстве случаев обернувшимся большим взрывом — нервным срывом, когда всё тщательно скрываемое некуда девать и оно вырывается наружу вместе с внутренними демонами, приносящими больше проблем, чем пользы.       Кстати, о демонах.       Один такой сейчас прямо напротив сидит, сверкает широкой улыбочкой так, что не прикопаешься и даже не пнёшь лодыжку под столом — жутко нервирует. Пит тут душу изливает, наивно полагая, что Поршу хватит ума не веселиться от его рассказов, не тянущих на категорию «радости полные штаны», но куда там — Киттисават в три погибели сгибается и спустя пару секунд оглушает помещение громким хохотом, пугая влюблённую пару за соседним столиком, тут же упорхнувших подальше от «невоспитанной молодёжи», за что Пит чуть ли не со стула скатывается как можно ниже, стараясь уменьшиться в размерах во избежание позора.       С такими друзьями, как Порш, и цирк не нужен, так как один клоун и юморист в одном лице уже есть. Не заскучаешь, каждый день становясь свидетелем акробатических номеров под звуки умирающей от истерического припадка чайки, да и какая скука может быть в медицинском институте, где имеют нервную систему только так, чаще всего без контрацепции и смазки — на грани садизма с переходом в мазохизм. Пит ощущает себя примерно также: боль от нагрузки на уставшие к концу четвертой пары мозги отрезвляет и не даёт по поводу нахлынувших чувств и ноющего левого запястья загоняться.       Однако не всегда учёба в силах перекрыть моральную расчленёнку, наоборот, чем чаще ставят предмет, тем сильнее тяга к этому мужчине, с каждой парой будто невыносимее становившегося. Напирает сильнее, задаёт больше, чем можно выучить, ходит туда-сюда по душной аудитории, следя, чтобы не списали вдруг, и каждый раз останавливается именно у парты, за которой сидит Пит с первого курса, заглядывает в тетрадку, склоняясь как можно ниже и почти утыкаясь носом в алеющие с каждой секундой щёки, пока вбитая под кожу роза с окровавленными лепестками за длинным рукавом белого халата не воспламеняет каждый нерв, как сегодня.       Студенческие нервы на пределе, в голове рушатся Вавилонская башня и падают метеориты, ломая всю выдержку, и вот уже спустя десять секунд всё летит к чертям: подскакивая и чудом каким-то не попадая по аристократическому носу затылком, Пит уносится из аудитории под непонимающие вопли одногруппников с судорожно бьющимся в темнице из рёбер сердцем, прикладывая ладони к щекам, лишь бы так краснота в глаза не бросалась никому, а холодные мокрые пальцы охладят огненную кожу.       Не наивно ли полагать, что отсюда вытекут проблемы? Об этом переживается в самую последнюю очередь. Самое главное правило…       — Не проебись, Пит, Будды ради прошу тебя, — прекративший смеяться Порш не делает лучше своими советами. Нога на ноге, руки на груди скрещены аки ревнивая жена встречает загулявшего мужа после недельной попойки, и Питу от этого хочется натурально завыть, и уже без разницы на поситителей и их мнение. Всё, крыша окончательно скоро уедет и не вернётся. — Я тебе серьёзно говорю, не стоит упускать такой шанс. Сегодня как раз четырнадцатое февраля — День Влюбленных, самое время признаться своему крашу (в твоём случае — соулмейту) в том, что он тебе нравится, ну а дальше там мир-секс-жвачка-дружба по классике.       Со всеми переживаниями и мыслями совсем из головы вылетела столь знаменательная для кого-то дата, отмеченная красным сердечком в календаре, когда количество парочек на квадратный метр увеличивается, в воздухе пахнет любовью и нежностью, ванильными пироженными и капучино с тремя ложками сахара, от которого на зубах хрустит, а от атмосферы всеобщего сюсюканья тянет освободить желудок прилюдно и сказать: «Только не поебитесь прямо на улице, тут же дети». Не потому что ханжа и хочешь всем испортить настроение, когда у самого нет ни настроения, ни второй половинки, нет: слишком всё прекрасно, как затишье перед бурей, пугает несколько и заставляет поднапрячься.       И не такая это уж и хорошая дата, выпавшая на понедельник — тяжёлый день трудовой недели и пары с восьми часов, на которые приходится ехать через весь город за два часа до начала из-за проклятых пробок в утренний час пик, слушая одновременно и записанную на диктофон лекцию, и ругательства таксистов, ибо «понабирают всяких долбоёбов».       — Я не думаю, что это хорошая идея, Порш, — покачав головой, Пит откидывается на спинку стула и прикрывает глаза: как же все надоело и усталость от всего и сразу ложится на плечи гробовой доской. — Во-первых, я студент, а господин Вегас — преподаватель, и нам не стоит нарушать Устав, в котором чёрным по белому сказано о невозможности такого рода отношений между данными категориями лиц, иначе дисциплинарное взыскание и административка обеспечена обоим. Во-вторых…       — Херня полная, — отмахнувшись от Пита, как от зудящего под ухом надоедливого комара, и утянув в рот крекер из чужой тарелки, Киттисават внимательно смотрит на друга несколько секунд, кажущихся вечностью, и вздыхает, мигом растеряв всю беспечность. — В чём-то ты действительно прав, ладно, но, Пит, ты же сам говорил, что господин Казино или как его там временно заменяет преподавателя, пока тот на больничном, и на этом его полномочия всё. Его сфера деятельности не связана с университетом, больше с рабочим местом — поликлиникой, а это совсем другое дело. Шанс у тебя есть в любом случае, раз татуировка дала о себе знать.       — Но…       Трудно признавать чужую правоту, но ещё сложнее понимать наличие шанса, обрушившегося громом среди ясного неба. И дело даже не в пульсирующей розочке, дающей о себе знать в особо напряжённые моменты рядом с Вегасом, не в нежелании вступать в отношения и не в боязни попасть под прицел издёвок, встать на администрационный контроль за связь с кем-то из педсостава.       Дело в страхе. Как бы не ныли вбитые самой Судьбой под кожу чернила, как бы не заходилось в ритме тахикардии сердце и не подкашивались ноги от сокрушительных волн доминантности господина Вегаса, страх оказаться отвергнутым своей родственной душой сидит гораздо глубже, чем казалось, и не вытащить его никакими клешнями из глубин ревущей в три ручья широкой души.       — Так чего ты боишься, Пит? Ты бежишь от отношений, потому что боишься, памятуя о том, что случилось с тем парнем, разбившим твоё сердце? Или не веришь, что твоя родственная душа — буквально секс-символ всего университета, которого даже натуралы хотят? — теперь Порш реально напирает, кажется, настрой друга уловив, что станет поводом для шуток на ближайшее столетие, пока не найдётся более интересная тема для приколов. — И я не шучу. От него исходят вайбы папочки, а у тебя налицо daddy issues и пунктик на постарше. Сколько там ему, говоришь, лет? Двадцать шесть?       — Вообще-то тридцать, — Пит поспешно закрывает рот ладонью, но сказанного не воротишь назад, как бы ни пытался скрыть, что знаешь чуть больше, чем кажется, а Киттисавату только повод дай — к стенке прижмёт и вызнает всё. Любопытный слишком и затычка в каждой бочке, но Пит за это друга и любит.       Правда, любовь эта граничит с желанием оторвать Поршу длинный язык и затолкать в обнаглевшую задницу.       — Восемь лет разницы — это не так критично, как кажется. Сейчас деды под семьдесят женятся на двадцатилетках и никто не удивляется, а тут всё по самому чесночному чесноку. Так что завязывай хандрить, пиши валентинку и дуй к своему Лас-Вегасу, — улыбка Порша слишком широкая, глаза светятся слепящим счастьем, и на секунду кажется, что перед тобой сидит самое невинное существо на планете. Но это только кажется. Невинность и Киттисават — параллельные, которые никогда не пересекутся, и Питу порой интересно, как же этого человека с языком без костей и шилом в причинном месте до сих пор не побили. Или секция бокса своё дело делает, или же у парня сногсшибательная, льющаяся через края, харизма.       В какой-то степени слова Порша можно интерпретировать призывом к действию, но взять себя в руки всё ещё сложно. Нет ни выдержки, ни сил подняться со стула и отправиться в университет, конкретно — в преподавательскую, где прямо сейчас, по идее, должен находиться нужный человек и заниматься делами, если ещё не уехал в поликлинику на приём.       И в этот момент как назло в голове рождается образ Вегаса в белом халате. Чертовски горячий образ, с обнажёнными руками из-за закатанной наверх тугой ткани, и потому с четко очерченными играющими под кожей мышцами, с тонкими длинными пальцами, между которыми играючи гуляет простой карандаш, который через несколько мучительных долгих секунд окажется зажат распухшими — искусанными на нервной почве — губами, обнажившими идеальные белые зубы, по которым далёкая от рационализма сторона Пита мечтает провести языком и вообще попробовать этот идеальный рот на вкус, пока другая сторона бьётся в историческом припадке и жаждет убраться от этого безобразия, сжаться в комок и молить о пощаде над нервной системой, рушащейся к чертям собачьим.       Питу плохо. Питу нужна неотложка будет такими темпами, если мысли заведут вот-вот не туда, куда нужно, и мозги, доведённые тремя подряд лекциями обо всех возможных желтухах, подкинут более безобразные образы мужчины, выводящего из себя одним своим присутствием, что будет очень не очень для здоровья.       Нервные клетки не восстанавливаются (очень медленно), возврату и обмену не подлежат глаза и зубы, если кое-кто надумает их всё же выбить, — так гласит народная мудрость, и почему хотя бы один чёртов день в году не последовать совету умудрённых опытом людей и не рискнуть своими частями тела и без того подмоченной репутацией. Хуже уже быть всё равно не может, наверное, друг обязательно спросит, как всё прошло, а врать наблюдательному Поршу — главному собирателю слухов и сплетен из проверенных источников — не очень хочется, да и не по совести получится, у Пита с этим отношения особые.       Но в могилу совесть точно рано или поздно сведёт, как и следование советам всяких юмористов.       Ведь дальше происходит как в самых отвратительных клишированных сериалах для подростков, когда эпичные моменты замедляют специально и показывают на повторе, давая возможность зрителю насладиться (или ужаснуться, зависит от жанра и задумки).       Но на повторе Пит не станет точно смотреть, особенно со стороны, как собственные ноги при подъёме со стула путаются и задевают носками кед друг друга, отчего вдруг гравитация просто теряет свой смысл вопреки всем законам физики, занося тело в сторону и куда-то вперёд, пронося перед глазами бешеной каруселью все моменты недолгой жизни, пока опора внезапно не появляется и позволяет уткнуться носом во что-то твёрдое, пахнувшее особенно приятно, но очень-очень знакомо…       Так, что прошибает током и колючими мурашками везде, где касаются чужие руки, сжимащие скрытую толстовской талию, но даже так по коже пускают разряды электричества горячие пальцы, кажущиеся самой правильной на свете вещью всё ещё дезориентированному Питу, начинающему понимать происходящее, стоит только на чистых рефлексах опустить ладони ниже и поместить их на запястья, одно из которых обжигает до костей при контакте с розочкой.       И не нужно опускать глаза ниже, чтобы во всей красе рассмотреть идеальную, как под копирку, идентичность небрежных, струящихся легко и будто беспечно к выступающим венам на сгибе штрихов лепестков и капающих с них капелек, собирающихся в маленькие лужицы у основания ладони.       Жгучих до дрожи, болезненных, агонирующих в местах соприкосновений кожи к коже под гробовое молчание и остановившееся время только для двоих.       В такие моменты многое кругом теряет смысл, оставляя место только для тех, кому предначертано Судьбой быть вместе или просто быть, в моменте слиться и одним целым стать под мигом пропавшие звуки и потерявшие краски очертания места, где они находятся. Всё кругом не имеет значения, оно пустое и пыльное, как песчинки мироздания.       У Пита перед глазами плывет вся жизнь вместе с пространством, но все мысли занимает смотрящий внимательно, как обычно на лекциях, Вегас.       Только в этот раз всё по-другому.       Вегас с искорками веселья в лисьих из-за разреза глазах, в которых только и делать, что тонуть с привязанными к ногам гирями и с камнем на шее, повязанным собственноручно.       Вегас с растрёпанными из-за ветра отросшими волосами, спадающими на глаза длинными прядями, собственные пальцы к которым тянутся сами и осторожно убирают за уши, открывая обзор на родинки ближе к нижнему веку, идентичные собственным поцелуям звёзд на коже в тех же местах.       Вегас с улыбкой, становящейся шире и добрее, с милыми до визга ямочками, накрывать которые губами и целовать до онемения кажется самой правильной в этой чёртовой Вселенной вещью.       Вегас. Вегас-Вегас-Вегас.       Один лишь он имеет значение сейчас в застывшем пространстве и времени; в нотках рассеявшегося напряжения, пропитавшего воздух искрами особого дня календаря до витающих сердечек перед влюблённо смотрящими глазами.       Продлить момент бы этот навсегда, зациклить на кадрах видеоплёнки для потомков, но не всему хорошему длиться вечно.       Атмосфера рассеивается медленно, но ощутимо, бьёт под дых со всей силы и в реальность суровую возвращает резко, врываясь в уши гулом на заднем фоне, заставив судорожно вдыхать спасительный кислород в попытках осознать происходящее, что это не сон вовсе, а сжимающий Пита Вегас не галлюцинация вовсе, а вполне себе реальный, живой и тёплый, как большая плюшевая игрушка, обнимать которую доставляет огромное удовольствие не только детям.       Но смущения всё равно больше, оно переполняет нутро и на рецепторах играет нотками того самого ванильного капучино с тремя ложками сахара, хрустящего на зубах так противно, но тонкий вкус горечи делает ситуацию лучше, хоть и не убирает красноту со щёк — усиливает её в геометрической прогрессии. И ладошки потеют не потому, что душно.       Потому что огонь выжигает каждую клетку тела, струится по венам магмой и обволакивает сердце, чей гул в ушах и висках отдаётся громом среди ясного неба.       Тахикардия износит орган раньше, чем Понгсакорн выпустится и пойдёт работать по специальности, — голый факт и чистая правда.       Но какое значение это имеет сейчас, когда в руках находится долгожданное счастье, смотрящее так, что воздух покидает лёгкие, ноги дрожат, как после хорошего секс-марафона, на месте не держат и грозят уронить, из-за чего откровенно ведёт на тактильность: набираясь неизвестно откуда взявшейся смелости, придавшей сил двигаться вперёд, Пит с шумным вздохом накрывает губами ямочку, получая руки на своих плечах и ответное касание в уголок губ просто потому что ситуация слишком выходит за рамки, в которые себя так долго приходилось вгонять, и потому так плевать на нормы морали и то, что как минимум неприлично нежничать на глазах всяких любопытных особ.       В какой-то момент Пит приходящим в себя ещё не до конца атрофированным серым веществом понимает, что оказывается на улице вдали от чужих глаз. Февральский холод пробирается сквозь лёгкую ткань и жалит бока, но тёплая Вегасовская куртка тут же оказывается на плечах и это… Будто правильно. Будто так и задумано кем-то Свыше, и оттого не менее смущающе — Сэнгтам бьёт рекорды, ведь столько краснеть зелёным первоклассником на линейке не доводилось за всю жизнь, но сегодняшний день одно сплошное исключение из правил.       Это всё Вегаса вина, оказавшегося совсем случайно рядом, и звёзды сошлись именно таким образом, что тот наклоняет голову и касается губами лба, убирая со лба чёлку и тем самым доводя Пита до микро-инфаркта.       — Температуры вроде нет, а лицо гиперемировано, — вроде и лёгкое беспокойство, но улыбка всё равно ощутима покрытой мурашками кожей. — Или настолько смущён, что теперь смотреть на меня не можешь?       И вот как тут можно вообще что-то говорить разумное, когда интересуются с такой очевидной интонацией?       Кошмар и ужас, но раз уж карты все на руках, остаётся только раскрыть комбинацию, а дальше по ситуации действовать: радоваться выигрышу — взаимности — и умчаться в лиловый закат к счастью; или оплакивать отказ от соулмейта в дальнем тёмном уголке своей пустой квартире и ненавидеть весь этот мир за фокусы с соулмейтами.       — Это я от вашей харизмы голову теряю, не обращайте внимания.       —Это ты мне таким любопытным способом в любви признаться решил, дорогой мой студент?       — Вы невыносимый любитель перебивать, господин Вегас, но я все равно скажу, а дальше решайте сами, что со мной делать,— если уж позориться, то до конца, отец бы им гордился сейчас, если бы вернулся с хлебом спустя тринадцать лет. — У меня daddy issues, а вы просто оказались моим идеальным типом мужчины и к тому же предначертанным мне Судьбой, раз у нас даже татуировки при контакте горят. Да, вот такой вот я тугодум не только на ваших парах, только недавно понял, что к чему, рьяно отрицал происходящее и не верил, что причина моей тахикардии — это вы, а не кто-то другой. Я вообще хотел сказать, что вы нравитесь мне, господин Вегас, кажется, я даже вас люблю всем своим сердцем, — обхватив широкую ладонь, прикладывает к грудной клетке туда, где между третьим и пятым стучит причина всех бед и по совместительству отвечающий за жизнь орган.       Молчание вновь погружает пространство в вакуум, что уже банально становится страшно. Даже после небольших шагов друг к другу и действий, говорящих «Да», есть вероятность получить отрицательный ответ, и от этого каждая клеточка тела напрягается, в горле встаёт ёдкий комок, который невозможно проглотить или выплюнуть, а в уголках глаз начинают наворачиваться слёзы горечи, вот-вот готовые пролиться водопадом по щекам.       Это невыносимо — находиться в состоянии пороховой бочки, что в любой момент взорвётся и уничтожит всё вокруг мощной волной, включая Пита со своими признаниями в любви в День грёбаных Влюбленных к своему преподавателю.       И зачем всё это было нужно? Чтобы душу излить и оказаться под бетонной плитой молчания долго раздумывающего над ответом Вегаса, хотя ответ тут в принципе и не нужен. Всё и так очевидно, а мягкая улыбка, медленно появляющаяся на губах, только это подтверждает.       — Да или нет? Так каков ваш положительный ответ, господин Вегас? — сдерживать себя больше нет сил, и дразнить мужчину Питу ничего не мешает — маленькое возмездие за показательное раздумывание только веселит Вегаса ещё больше, как и вся ситуация в целом.       Интересный же соулмейт достался вредному медицинскому работнику, чьё сердце, оказывается, ещё не до конца покрылось льдом безразличия и зимней стужей, раз откликается на чувства. Вся соль тут даже не в физиологических и психических процессах, к которым каким-то образом ещё с рождения примешались высшие силы в виде какой-то там Судьбы, наделившей Корнвита цветком страсти на коже, реагировавшего бурно на некоего студента, краснеющего чаще, чем организм получает необходимую никотиновую дозу.       Пит — это просто Пит, какой он есть. С детским очарованием и целым вихрем чувств в ониксовых радужках невероятных глаз, покоривших даже Вегаса, чья погасшая надежда найти себе того самого разгорелась с новой силой ещё в день первой встречи.       — С тобой мой ответ всегда да, а остальное пусть катится в адские котлы.       Можно ведь позволить себе быть счастливым в одном моменте сплетения разгоревшихся лесным пожаром душ и ласкового касания губ друг к другу, говорившего куда больше громких слов и длинных признаний в очевидном.       Можно просто не смотреть назад и идти вперёд, держа в руке руку того, кого ждал всю жизнь, с кем судьбы повенчаны навеки.       И нет ничего лучше, чем задыхаться от касаний, из робких постепенно переходящих в уверенные и до мурашек приятные, от которых кислорода нет, а от бьющимся в унисон сердец не останется ничего, кроме результатов кардиограммы, что станут неким напоминанием.       Не бойтесь искать свою родственную душу. Кто знает, как сойдутся ваши дороги на жизненном пути, главное — во все времена и в любых обстоятельствах — просто быть счастливым.