My Ode Song

      Пока Сынмин смотрит на то, как лапша крутится в кипящей воде от его махинаций лопаткой и истончает аромат специй, забытых давным-давно на полке в углу за стеклянными баночками — всё же нужно их как-то в конце-концов использовать, верно? — на то, как умиротворенно, но слегка игриво пестрит синее пламя из газовой плиты, уже порядком обдавая вместе с пряным паром руки Сынмина теплом — он думает, что настоящая красота прячется в таких мелочах в быту, как этот огонёк — его языки то и дело норовят облизнуть поверхность кастрюли — пока регулирует мощность комфорки…       … Джисок смотрит на Сынмина, сидя за столом. Он не достаёт до пола ногами и немного сонно дрыгает ими, как довольный ребёнок, а из его глаз просачиваются мелкие слезинки-кристаллики каждый раз, когда он продолжительно зевает в свою ладошку. Взгляд Джисока скользит от серой макушки до затылка, от затылка до спины в длинной, свободной футболке, и ему хочется прижаться к Сынмину покрепче, пока он — весь такой домашний, уютный и спокойный, варит им лапшу на двоих. Стоит глубокая ночь, луна прячется за густыми облаками и на небе не видно и звёздочки, а ночник обрамляет своим тёплым светом контуры джисоковых рук, вытянутых во всю длину, что он аж хватается ладонями за противоположный край стола и случайно сдвигает скатерть (чуть не роняя после этого стеклянный кувшин); и совсем чуть-чуть — контуры Сынмина в небольшой дымке.       Другие участники легли давно, но двое не спят, словив бессонницу в не самый подходящий момент. Хотя, Джисок успевает подумать над этим ещё пару раз.       Первый раз, когда у него появляется возможность наблюдать за готовкой О, что молчит баюкающе. Квак кладет на стол щеку и смотрит исподлобья, редко моргая. Его веки то и дело прикрываются. Нет ничего лучше осознания, что бессонница отступает, и после внепланового перекуса он наконец-то ляжет спать. Под мягкое одеяло, на мягкий матрас, прижавшись щекой уже не к деревянному столу, а к немного прохладной подушке. Звучит как рай на земле.       Второй раз, когда тот выключает комфорку, с заботой накладывает им лапшу в тарелки и кладет их на стол. Сынмин садится напротив, и Джисок не может понять — его сердце бьётся так быстро из-за чуть не упавшего кувшина (а это действительно страшно, будить кого-то в такой поздний час, а потом ещё бонусом плестись в магазин за новым — себе яму рыть) или из-за атмосферы ночной посиделки?!       Третий раз, когда Сынмин смеётся так мило в его привычной манере, с лёгким оттенком флирта, глядя себе в тарелку, а Джисок пялит хоть и бесстыдно, но с румянцем — вместо еды пожирает О, — шепчет еле слышно: «Я тебя люблю» И Сынмин замирает.       Пелена усталости вновь исчезает с его глаз, и он смотрит на Джисока в удивлении пару секунд, прежде чем расплыться в тёплой улыбке. О берёт его руки в свои, переплетает их пальцы и чувствует небольшую влагу — не ясно, чьи именно руки вспотели из-за волнения. Может, даже у них двоих. И шепчет в ответ: «Я тебя тоже»       Как будто это давно известная всем истина. Но Джисок смущается и выпаливает признание чуть громче, слегка привставая со своего места. В его голове и в сердце стуком, топотом и табуном проносится: «Я тебя люблю», «Люблю», «Люблю», и сдержать глупую улыбку — непосильная задача!       Джисок моет посуду, пока Сынмин разговаривает с ним ни о чем, оперевшись локтем о холодильник и уронив пару магнитиков на пол.       Джисок ложится в постель, такую же мягкую-мягкую, как он себе и представлял ранее; на мягкого-мягкого Сынмина, что обнял его за торс крепкой хваткой, не намереваясь куда-либо отпускать (а ещё чтобы Джисок не скатился с него ночью, так как кровать одноместная). Джисок вдыхает запах малинового геля для душа, что втерся в кожу О уже, кажется, навсегда, и осевший запах специй щекочет его нос, заставляя чихнуть, как котёнка.       Квак хочет, чтобы сынминов запах отпечатался на нём самом, чтобы сынминов голос был в его ушах на репите. Чтобы их сердца бились в унисон в их грудных клетках, губы стали одним целым; чтобы сынминова кровь текла в его жилах тоже. Сынмин, Сынмин, Сынмин       Джисок хочет утопать в сынминовых свободных футболках, хочет никогда не разъединять их руки. Хочет поцеловать Сынмина в первый раз, увидеть лёгкое смятение на его лице, а затем быть целованным вновь с большей отдачей.       Но пока Джисок не решается. Он лежит на чужой изредка вздымающейся груди, отсчитывая, дабы заснуть, стук, как овечек, перепрыгивающих через забор; смотрит в родное лицо, и всё его тело от макушки до пальцев ног наполняется тёплом и светлой радостью.       На утро Джисок обязательно поцелует Сынмина и пожелает ему доброго пробуждения. Но это на утро.       А теперь Джисок ложится спать. Если бессонница ввалилась к нему в голову, чтобы теперь он мог спать на том, кого любит, то это не такой уж и не подходящий момент!