Some porns from me

      На улице уже довольно темно; по большей части из-за налитых тёмно-серых облаков закрывающих собою закат, не позволяя ни единому лучику просочиться сквозь густую заволочившую небеса пелену. Ветер выл на высоте водонапорной башни, проникая сквозь щели старых пластин, капли словно упрямый град, отбивали чечётку на крыше башни, разнося шумно отчеканивающиеся от металлических стен эхо.       Многие нормальные люди назвали бы подобные условия непригодными для жилья, ведь это было дико неудобно и местами довольно прохладно, но Вакок, помимо того, что он не нормальный человек, любил башню — его первый и единственный настоящий дом. Захламлённый, старый, с последним оставшимся обитателем, но дом. На самом деле, без Дотки здесь стало до странного спокойно: никаких безудержных криков, вечного страха, отчуждённых взглядов и стойкого запаха алкоголя в затхлом воздухе.       Может быть… даже слишком спокойно.       Потрескавшийся звук колонок старого пузатого телевизора, перебивал заносчивое вездесущее эхо, заполняя пространство вокруг голосами из какого-то скучного ситкома. Вакок лениво следил за происходящим на небольшом блеклом экране, подперев ладонью щёку рассасывая во рту круглый леденец, отдающий приторно-сладким послевкусием земляники. Пальцы его второй руки подгребали к своему пушистому бедру цветастую пачку с этими конфетами, завёрнутыми в кружевные белые обёртки; иррационально трепали зазубренные края. Не хотелось рассыпать по полу чужой подарок — в конце концов ему не часто что-то дарили.       Мультяшка звучно цокнул языком, перекатывая сладость из одной щеки в другую, чувствуя то, как от сладости почти горчит. Множество распакованный обёрток валялись подле дивана белыми хлопьями. Покупая это в подарок, Дота с присущей ей детской непосредственностью надеялась, что Вакоку понравится. И ему понравилось. На самом деле ему бы понравилось что угодно от неё, в конце концов это Дота.       Якок бесстрастно наблюдает за мельтешащими на экране людьми, почти расплывающимися перед полуприкрытыми в скучающем выражении лица глазами; ему приходилось сегодня видеть эту невзрачную массовку сначала всю ночь, а затем и весь день на работе. Всё те же совсем незапоминающиеся, похожие друг на друга безликие картонки. Осточертело, ей богу. Он натужно медленно отводит усталый взгляд и делает усилие над собой, чтобы поднять руку и потереть саднящие от бессонных суток глаза. Его локоть случайно задевает одну из ног Вакока, скользит по смоляному меху, заставляя младшего вздрогнуть.       Почти также отдалённо как голоса из телевизора, Уорнер наконец-то ясно чувствует на своих коленях немеющую тяжесть, — Вакок просто неисправим, он всегда любил перекидывать через него лапы, лёжа на диване. И Якок мог только догадываться почему у его названного брата выработалась столь неудобная привычка, к которой тот так часто бесстыдно прибегал.       Да, видимо теперь из-за ливня он застрял с Вакоком здесь на неопределённое время. А ведь мог в это время сейчас отдыхать. Вот дёрнул же чёрт за ногу старшего, когда тот согласился передать Вакоку конфеты. Наверное, порой он слишком мягок, далеко не так категоричен как следовало бы быть. Это действительно сложно. Перед просьбами Доты становится трудно устоять, когда она смотрит на него умоляюще, такая открытая, излучающая эту светлую непорочную ауру.       Якок уже слишком испорчен, осквернён ошибками, ему не хочется отравлять своим копящимся негативом близких, обременяя своими проблемами и ненужными ссорами. Он пойдёт на что угодно, лишь бы не испортить всё вновь, поэтому без тени сомнения говорит ей — да, суёт пачку в рабочий рюкзак и накидывает его на спину под искреннюю улыбку младшей сестры.       Из мыслей его выкидывает, словно на холодный берег волны, несвойственная тишина, которую он не сразу замечает за треском старого телевизора. На миг всё будто бы замолкает, уши Якко рефлекторно навостряются, выжидающе, в безмолвной мольбе. В томительном ожидании, пока Якок прислушивается к постепенно замолкающим стучащим каплям, будто проходит целая вечность. Это почти даёт надежду.       Казалось бы — вот он долгожданный просвет.       Но как обычно, ему просто не может так легко повести. Не успевает Якок обрадоваться, как вдруг стук дождя по крыше же, словно раззадоривается; звучит чаще и громче прежнего, бесперебойным шумом, отзываясь внутри стуком упавшего сердца. Якок застывает на секунду, а затем хмурится и изнемождённо вздыхая — почти неслышно из-за какофонии звуков, откидываясь на спинку дивана с продавленными пружинами. Это точно проклятье.       Чёртов закон подлости.       Затылок саднит от удара об диван, но его мысли далеки от этого. Якок просто не может остаться здесь на ночь. Идя на работу, в целях собственной безопасности по очевидным причинам, он обычно не берёт с собой ничего компрометирующего, того что можно найти, поймать с поличным. Это было бы слишком рискованно. А успокаивающее шаткие нервы лекарство, к большому сожалению, само по себе имеет дурную привычку выветриваться из организма со временем.       Расписанный балками тёмный потолок для Якока сейчас, как никогда кажется самым интересным что он когда-либо видел. Он отчётливо слышит стук пульса, неприязненную ломку, вызванную этим несвойственным для него мировосприятием. Тянущиеся издевательски долго минуты, заставляют чувствовать это чужеродное состояние особо остро, особо дразняще мучительно. Ему нужно отвлечься. На что угодно. Иначе он сейчас сойдёт с ума.        Идут минуты, слышно тиканье настенных часов и сменяющиеся градации голосов на заднем плане. Мягкое спокойствие, свойственное ему, переходит в отчаянное, колючее разочарование. Якок кривит губы, продолжая сохранять невозмутимый вид, однако его хвост изгибается и начинает иррационально бить кончиком тревожно по потрескавшейся обивке дивана, циклично, почти в такт барабанящему по крыше ливню. Глупая обсессивная привычка.       На мгновенье скользкая конфета во рту застывает. Краем глаза, не поворачивая головы, Вакок в полутьме освещаемой лишь телевизором, подмечает то, насколько его муж кажется чем-то обеспокоенным, можно сказать даже нервным. Такие вещи сложно не заметить в эмоциональном спектре Якока, ведь обычно, даже скучая — он всё также выглядит бесстрастно, пусть и погружённый в свои мысли. Сейчас же, игнорировать суетливый взгляд Якока, явно обеспокоенного чем-то, становится невозможным. И совершенно очевидно, что причина резкой смены настроения является разошедшийся на улице ливень.       Однако в голове не складывается, что-то, чего он искренне не понимает, либо отчаянно отказывается понимать, — что плохого в том, если они будут вместе ещё немного? Почему это так заботит Якока? Эти мысли так эгоистичны, так неочевидно эгоистичны. Внутри неприятно колет, до болезненного знакомо, вороша пережитки прошлых тревог. Мысли копятся, ощутимо тяжелеют, заставляя нервно грызть конфету, пока Вакок наконец-то не решает прервать томительную тишину. — Эй, а чего мы молчим?       Вдруг негромкий голос Вакока, заглушённый леденцом во рту, прорезает перестуки дождя. Это заставляет Якока вздрогнуть, его хвост застывает в воздухе, прекращая движение и мягко припадает к дивану. Точно кошачий. Не опуская вскинутой на спинку дивана головы, он шумно втягивает охлаждённый дождём воздух в лёгкие, прикрывая глаза. — Тишина может быть полезной.       Ложь. Ещё бы секунда и Якок сошёл с ума от этого томительного ожидания, давящего на психику, похлеще любого участкового, направляющего на тебя лампу в допросной. Вакок приподнимает несуществующую бровь, не утруждая себя мыслями о том, насколько это правда. С этим точно нужно что-то делать. Он демонстративно по-ребячески закатывает глаза, перекатываясь на спину, заставляя пружины внутри дивана скрипеть под его весом. Его пальцы всё ещё крепко сжимают упаковку с леденцами. — Нихуя подобного, это же дико скучно!       Якок устало усмехается этому проявлению детской вредности с его стороны, совсем немного — только краешком губ. Многих могла раздражать манера Вакока капризничать, вести себя безрассудно, Якоку по какой-то причине это казалось по-своему очаровательным. Может не зря говорят, что в любимом человеке не замечают недостатков? Что ж, по крайней мере он застрял здесь с Вакоком, это не самый худший вариант. Взгляд пронзительных глаз старшего, вдруг пересекается со взглядом брата, что всё время неотрывно пялился на него, будто стремясь угадать по нейтральному выражению лица его настроение. — Ну ладно. Тогда ты чего молчал?       В голосе Якока обескураживающая лукавость, в глазах знакомый блеск. На мгновенье кажется, что Вакок опешил от подобного вопроса, потеряв взгляд в складках собственного свитера. Но это лишь невинная попытка разорвать зрительный контакт; только лишь из-за абсурдной очевидности последующего ответа. Мультяшка неловко смеётся, широко улыбаясь. — Вообще-то я сосу. Видишь?       Всего на долю секунды из его рта высовывается тёмно-малиновый язычок с небольшой сферой ярко-красного цвета на нём. Отчасти, красители конфеты окрасили его рот, поэтому кажется будто бы его язык светлее чем обычно. Якок медлит, прежде чем беззвучно засмеяться, чувствуя необходимое в данной ситуации отвлечение. Словно смещая на второй план это муторно-неприятного чувство чужеродности, заменяя его знакомым дурачеством. — А когда ты не сосёшь?       Многозначительный взгляд говорит больше, чем могли бы сказать любые слова. Вакок едва ли не поперхнулся конфетой, широко распахнув глаза и выглядя шокированным шуткой Якока, который, как казалось выглядел более чем удовлетворённо реакцией мужа. Вакок фыркает, сгибая колено и игриво, слегка пиная его по мордахе. — Разве что когда сосёшь ты! — Ты же в курсе, что не то как оно работает?       Вакок недоумённо хлопает глаза секунду, прежде чем не расхохотаться. Правду говорят, смех может быть заразительным и совершенно точно поднимает настроение. Якок хрипло смеётся вместе с ним, уже куда менее устало. Вакок сразу же понял, что выдал глупость, но это оказалось слишком забавным, чтобы поправлять. Когда они оба достигают лимита, Вакок рвано вдыхает воздух, пытаясь отдышаться, с прежней улыбкой. На губах Якока же расцветает его обычная лукавая улыбка — та самая, которая заставляет всех вокруг сходить с ума; и как бы не пытался Вакок сопротивляться, он почувствовал как знакомое чувство смущения омывает его щёки тёмным румянцем.       Эти незначительные крошечные вещи, которые он подмечает в муже, которые чертовски нравятся ему. Однако у Вакока, собаки этакой, свои принципы — он против того, чтобы старший довольствовался чужим смущением, вызванным им. Он не позволит, чисто из вредности. Мультяшка отворачивает голову, чувствуя спутанный мех на кремовой щеке, отчаянно скрывая своё смущение за недовольством. — Ты убиваешь всё веселье, ты же в курсе?       Бурчит Вакок в притворном негодовании, но Якок видит его насквозь; это слишком очевидно по его зардевшимся щёчкам. Слишком пушистым для такого лысого существа. Он лукаво усмехается, не в силах сдержаться и треплет младшего Уорнера за потеплевшую щёку, почти издевательски, наблюдая за тем как щурится и ёрзает Вакок, пытаясь выпустить своё лицо из плена. — Просто я всегда прав, признай это.       Самодовольно заявляет Якок, сжимая щёку брата, почти по-хозяйски. — Никогда!       Вакок замахивается сжимая упаковку и слегка шлёпает ею по мордахе брата, заставляя того наконец-то разжать свои шаловливые пальцы и перестать терзать его личико. Низкий уровень лекарства в крови, легко позволяет Якоку реагировать несколько быстрее, чем обычно — он успевает схватить Вакока за запястье, шебуршащая пачка обмякает в воздухе. Старший беззлобно клыкасто усмехается. — Я щас заберу твои конфеты.       Возмущённый резкий выдох вырывается из лёгких, когда Вакок приподнимается на локте, оттолкнувшись, вырвав свою руку из чужой хватки. Этими леденцами он уж точно не захотел бы делиться, какими бы приторными они ни были. Угольные глаза Вакока с вкраплинками синего, грозно зыркают в сторону беспечно улыбающегося Якока, его хвост агрессивно рассекает воздух позади. — Ты маниуплятор!! Я запихну всё себе в рот и ты всосёшь!       У Вакока на самом деле никогда не получалось быть достаточно грозным, ни для кого — все принимали его либо за запутавшегося ребёнка, либо за забавного крошечного ухажёра. Во многом благодаря его некудышному росту и по-детскому несерьёзной мордахе. Возможно поэтому никто особо серьёзно не воспринимал его домогательства как реальное нарушение закона, оставляя без должного внимания. Этого наглого пухляша скорее хотелось агрессивно почесать за ушком, чем обвинить в харассменте.       И всё же вопреки ожиданиям младшего, Якок совершенно неожиданно улыбается, загадочно, прищуривая кошачьи подведённые стрелками хитрые глаза. Вакок знает этот тревожный взгляд, предвещающий нечто безрассудное — и ему он отнюдь не нравится. Якок неожиданно сталкивает их мокрые носы, извечно по-юношески хрипловатый голос Якока понижается на октаву, когда он шепчет лукаво. — Звучит как отличный план~ — Чт-.       Не успевает Вакок что-либо возразить, как чувствует что его увлекают за собой, притягивая под челюсть и резко затыкая поцелуем. От неожиданности у него перехватывает дыхание, а конечности немеют, он исступлённо смотрит в упор на целующего его мужа, чувствуя, как внутри поднимается знакомое смущающее смятение. Приходит в себя он только тогда, когда чувствует чужой язык в своём рту, обманчиво ласковый, обводящий и дразнящий его язык. Сотня наэлектризованных уколов пробивают его тело, заставляя жар припадать к щекам, а пульс бешено учащается. Не проходит и секунды, как Якок ловко присваивает леденец себе.       Старший Уорнер, с влажным чмоком, отделяется от его губ. Вакок, совершенно поражённый подобной наглостью, таращится на Якока. В свою очередь он с лукавой улыбкой и совершенно нахальным видом рассасывая, во рту теперь уже его конфету. Цокая языком каждый раз, когда сладость перекатывается из одной щеки в другую. Только сейчас Вакок замечает, что для этого манёвра Якок встал на колени, ткань его брюк утопала в некогда мягком диване. Игриво стуча хвостом в воздухе, словно раззадоренный кот, старший сладко усмехается. — Ммм~ Тебе не стоит шутить со мной.       Шепчет приглушённо Якок с леденцом во рту, его самодовольное выражение мордахи отчётливо видно в свете экрана старого телевизора. Блеклые цвета отражаются и пляшут на его соблазнительном лице чертёнка. Моргнув парочку раз, всё ещё прибывая в недоумении, Вакок хмурится, перегоняя тревожные мысли в голове, чувствуя себя обведённым вокруг пальца. Ну уж нет, не выйдет просто так раздразнить, забрать и беззастенчиво уйти не заплатив ничем. Это дико непростительно!       Всего одно быстрое движение. Вакок едва ли не заставляет брата потерять равновесие, яростно хватаясь за него, впиваясь поцелуем в чужие губы. Очень скоро недовольство копящиеся в Вакоке выплёскивается в страсть, словно поток разгорячённой магмы. Якок бесстыдно отвечает на поцелуй, запуская пальцы в его смоляной мех на затылке, оттягивая. Младший Уорнер и не замечает вовсе, как цепляясь, выпускает из руки пачку леденцов, которые падая на угол дивана, мгновенно летят вниз ко всем чертям, рассыпаясь по полу, закатываясь под стол и диван. От Якока дурманяще пахнет травкой, а это заставляет забыть всё на свете.       И Вакок забывает. Он не обращает внимания ни на что, его мысли заполнены этим приторно-сладким земляничным вкусом, которым ласкает его язык Якок. Это заставляет младшего задыхаться от страсти и отчаянно хвататься за него, впуская когти сквозь латекс, в мягкий мех предплечий. Губы Якока липкие и покрасневшие от настойчивых поцелуев, они делят меж собой несчастный кругляшок конфеты, каждый стремится присвоить его себе. Чрезмерно сладострастный азарт, напоминающий зависимость — столь необходимое для Якока наркотическое воздействие.       Пульс бешено стучит в венах Вакока, заставляя конечности мелко дрожать от переизбытка эмоций, когда старший использует грязный приём, беззастенчиво кусая его губы. Мех на мордачках обоих мокнет, комкуется из-за сладости. Поцелуи на порыве эмоций выходят столь неряшливыми, что каждый раз когда Якок и Вакок отрываются друг от друга, чтобы вздохнуть, набрать немного воздуха, небольшие капли слюны стекают вниз с их губ; смешиваются с тканью, пропитываясь. Липко. Холодная изрешеченная щелями башня теперь ощущается жарче раскачегаринной печки.       Отдаляясь, Якок каждый раз ловит вдохи Вакока, не давая ему достаточно отдышаться, вовлекая в новый поцелуй, заставляя его задыхаться от страсти, вложенной в столь близкий контакт. Он намеренно посасывает его губы, собирая всю сладость, которая случайно капает мимо, проводит мокрую дорожку вниз к шее, слегка оттягивая ворот, слизывая с подбородка, пока полностью раскрасневшийся особо чувствительный Вакок наблюдает за ним, тяжело рвано дыша. Это самоупиенное сладкое чувство напоминающее вкусом и воздействием лсд — точно то, что искал Якок чтобы отвлечься. Здесь и сейчас он обожает это. — Ты… испачкался…~       Шепчет полный первобытного вожделения голос Якока, меж тяжкими вдохами. Его хитрые кошачьи глаза уставленные на Вакока снизу вверх светятся в полумраке жадностью, хвост ладно стелится по дивану, пальцы в подтверждение своих слов, нетерпеливо размазывают сладкую слюну по свитеру. Младший Уорнер не произносит ни слова, лишь его подрагивающие пальцы впиваются в пушистый мех на висках — а большего знака Якоку и не нужно. Он с готовностью припадает языком к его свитеру, тщательно вычищая ворс от сладкой липкости, смакуя каждый миллиметр. Пряный запах копчённой колбасы смешивается с химозным ароматом земляники.       Вакок прикусывает губу, чувствуя, как клык утыкается в тонкий слой меха. Мультяшка и не замечает вовсе, как Якок надавливает на него, заставляя клониться назад, пока вскоре затылок Вакока не утыкается в подлокотник дивана, а лапы ищущие опоры на оплетаются вокруг туловища старшего, смыкаясь у подушечек пальцев, заставляя кремового цвета носки сместиться вниз, оголяя точно такого же цвета шерсть под ними.       Ткань свитера тяжелеет и темнеет от слюны, волочится по меху. Слизнув сладость с губ на последок и лукаво растянув их в широкой улыбке, он совсем без спроса, бесстыдно дёргает за низ свитера, потягивая его вверх, вынуждая мужа поднять руки, подчиниться. Очень скоро свитер оказывается где-то подле дивана, скомканный, безоговорочно забытый. В любой другой ситуации, Вакок чувствовал бы себя обнажённым ужасно незащищённо, постыдно, но только не перед ним.       Якок слегка отдаляется; лишь для того, чтобы полюбоваться разгорячённым телом Вакока. Для него — точно идеальным, каждый плавный изгиб нагого пушистой красивой полноты, открытой для него без остатка, заставляет кровь в венах бурлить, а вожделение, ведомое чистым восхищением и влечением, воспылать с новой силой.       Он прогибается в спине, зарывая пальцы в его меховые бока, ведя неспешную, дразняще-медлительную влажную полосу от груди до растрёпанной, искусанной тысячи раз в порыве страсти чувствительной шеи брата. В последний раз Вакок мог видеть задержанный на себе взгляд: обжигающий, хищный, как у дикой кошки вышедшей на охоту.       В полумраке всего на миллисекунду сверкают словно лезвие, оголённые клыки. Притупленная боль пронзает тело, передёргивает мышцы, будто вонзённый нож, итак смоляную шерсть орашает блестящая чёрная жидкость. По прикушенной губе Вакока стекает струйка чернил, он приглушённо рычит, крепче сводит лапы, иррационально вжимаясь в туловище Якока, чувствуя желанное трение между ними.        Боль очень скоро перерастает в по-извращённому приятное, тянущее мазохисткое чувство, чуждое и одновременно такое знакомое. В такие моменты Вакоку хочется одновременно и обожать Якока, вознося как божество; и яростно впиться пальцами в шею, выбивая всю жизнь без остатка за все эти многочисленные результаты порочной страсти. — Т-ты… уж-жасен…       Шепчет изнемождённо Вакок, хрипло, едва перебарывая себя, чтобы выдавить это из горла. На шее младшего раны любви, на губах старшего сладость смешанная с горечью чернил, которые он с нескрываемым удовольствием слизывает, нахально глядя на брата. Точно хищник на любимую жертву. — Я прекрасен~       Эти два простых слова заставляют Вакока безоговорочно верить, голова слишком туманна чтобы спорить, остаётся лишь снисходительно принять столь простую истину, закатывая глаза в притворном недовольничестве. Для него он действительно прекрасен во всех отношениях, пусть Вакок и не всегда готов признаться об этом вслух из-за своей по-детски глупой вредности и стойкой нелюбви к слащавой романтизации.       Якок сталкивает их лбы, глядя некоторое время в глаза Вакока, в глазах наркомана пляшут дьявольские искры. Любое рациональное мышление давно утонуло в этой вязкой липкой страсти, думать становится физически сложно, поэтому когда Якок слизывает чёрную струйку с нижней губы Вакока, тот не теряясь ни секунды, ворует ещё один настойчивый поцелуй. Поцелуй заставляет рану саднить, покалывать словно сотнями раскалённых иголок, в приязненном извращённом удовольствии, подогревающем страсть, словно бадейка с бензином, кинутая в костёр.       Младший не сопротивляется, когда чувствует во рту перебирающие бесцеремонные пальцы Якока, лишь безмолвно благодарит, что они без этого противного привкуса латекса. Мех Вакока не слишком длинный, но достаточно пушистый, чтобы пальцы утопали в нём, пока старший Уорнер ведёт руками по мягкому телу мужа, терзая его губы новым поцелуем, отвлекая. Шерсть мультяшки разгорячённая, слегка влажная, особенно в том месте, где Вакок крепко прижался перекинутыми через него лапами, создавая с каждым движением это сводящее с ума трение.       Липкие юркие пальцы Якока измазанные их слюной — настойчивые, надавливающие на сладкую точку, а Вакок изнутри слишком чувствительный, чтобы суметь сдержать тяжёлый непроизвольный стон. Старший словно коршун жаждущий крови, впитывает взглядом то, как извивается и пинается лапами в воздухе от его пальцев Вакок, с отчаянным тёмно-малиновым румянцем на щеках. Он щурится, приоткрыв рот и жалобно высунув язычок, глотая разгорячённый воздух, тяжело по-собачьи дыша.       Это кажется восхитительным зрелищем. Вакок куда меньше ростом, а значит и значительно уже. И это всё же определённая проблема, Якоку бы крайне не хотелось причинить ему нежелательной боли; благо предварительные ласки очень помогают упростить весь процесс.       Видимо Вакок чувствует, что ещё немного и ему кажется не хватит самообладания. Рывком приподнимаясь, едва сохраняя равновесие, он нетерпеливыми дрожащими пальцами, находит язычок золотой пряжки. Тянет за него, придерживая, расстёгивая ремень на талии Якока, едва ли не заставляя шлёвки порваться от нерассчёта сил. Якока забавит его настойчивость; крошечный клык закусывает губу, когда тёплые руки растирают чувствительную капающую длину, заставляя старшего мелко дрожать от удовольствия.       Не желая тянуть больше ни секунды, Якок толкает мужа обратно на диван, стягивая с колен ненужную более одежду, заставляя смятые вещи упасть куда-то подле дивана, аккурат возле свитера. Придерживая за бедро нетерпеливо теревшегося об него Вакока, вновь закинувшего лапы на его поясницу, Якоку требуется одно точное примерение, чтобы сделать мягкий, почти осторожный толчок внутрь. В этот момент мир будто бы останавливается — пустеет вокруг всё, не существует стука градоподобного ливня по крыше или клишированных диалогов из ситкома, только они двое.       Якок неторопливо набирает темп, заставляя липкую импровизированную смазку влажно шлёпать каждый раз, когда доходя до упора, движение возобновляется. Его пальцы тёплые на пульсирующей короткой длине, размазывают эякулят по чувствитетельной головке. Вакок шумно глубоко дышит, отчаянно сводя лапы на пояснице мужа, чувствуя, будто бы сейчас потеряет сознание от этой сводящей с ума полноты. Кажется, словно слепящие искры пляшут у него перед глазами, опаляют жаром лицо, заставляют крепко жмуриться от переполняющего удовольствия.       Толчки кажутся неряшливыми, ненасытными, оттого и до ужаса заводящими, заставляющими всё внутри кипеть от искрящейся страсти. До ужаса раскрасневшийся Якок сейчас твёрдо убеждён в том, что и не существовало никогда никаких проблем, что это всё было миражом, воссозданным его больным воспалённым разумом. Был только этот безумно горячий момент слабости, которой они оба не смогли противостоять, поддались — и теперь жадно, словно дикие звери упиваются до конца, голодно вгрызаясь и цепляясь изо всех сил.       Вакоку хочется, чтобы это дурманящее чувство длилось вечно, он сводит лапы крепче, двигается навстречу, почти умоляюще — случайно сбивая периодичный ритм мужа. Дождевой воздух наполнен отчётливым запахом секса, приглушённые стоны и мятежные шлепки тел перебиваются шумом техники и ливня. Старый потёртый диван скрипит, словно подтверждение безоговорочного желания обоих.       Требуется всего несколько минут и Вакок резко замирает, его позвоночник передёргивает дрожь подобная конвульсиям, он щурится и утробно взвывает, вкладывая ощущение чистейшего удовольствия в этот звук. Его когти крепко вцепляются в мех на предплечьях Якко. По инерции откидывая голову назад, он больно ударяется затылком о подлокотник дивана, видя как пляшут искры перед глазами. Отдалённо, будто бы и не с ним вовсе, Вакок чувствует как его мех пропитывает нечто горячее. Всему виной чёртов высокий порог чувствительности.       Видя эту очаровательную картину и чувствуя давление возросшее изнутри, Якок жмурится, совершая финальный настойчивый толчок, корябая когтями бедро Вакока. Шипя, он больше не в силах противиться пику копившихся внутри чувств, которые теперь захлёстывают его с головой, заставляют видеть звёзды в облачную ночь, бьют словно шокером в пятьсот тысяч вольт. На момент всё будто бы затихает — словно уши закладывает.       Внутренности обжигает густая теплота, испытавший оргазм Вакок, едва ли замечает это чувство; его грудь тяжело вздымается, сожмуренные глаза слегка приоткрываются, когда выбившийся из сил Якок плюхается сверху, больше не в силах держать равновесие. Чисто по наитию, Вакок совершает небольшое усилие, чтобы приобнять брата ослабевшими дрожащими руками, уткнувшись мокрым носом ему в ключицу, Якок молча лениво обнимает в ответ. Они лежат так, в тишине, просто переводя дух ещё несколько минут. Это… определённо было нечто.       По очевидным причинам, у Вакока было много партнёров. Ни один из них не желал отвечать ему той же страстной взаимностью, не было у них любви, не было привязанности — ничего кроме пустого похотливого желания, если повезёт, потому что зачастую это даже походило на изнасилование. Так было со всеми. Но только не с Якоком. Здесь не было место обычному животному влечению, за этим стояло что-то гораздо более глубокое, романтическое. Ему так надоело бороться за свою любовь, отчаянно, безуспешно ища взаимности. — Ехехехе… ох вау.       Смеётся приглушённо Якок, его шёпот дрожит, явно преисполненный сладким послевкусием финала. Усталость ярко ощущается прямо сейчас, комфорт этой ситуации заставляет его чувствовать сонливость. Вакок усмехается, его губы самопроизвольно растягиваются в улыбку, что-то внутри прямо сейчас, в столь уязвимый для обоих момент, подначивает произнести такую очевидную, но при этом негласную истину. Он откашливается. — Знаешь… знаешь что?       Спрашивает Вакок сбивчиво, мнётся, не совсем уверенный в том, как сказать эти столь необходимые слова. Слова, преисполненные нежной искренностью, слова, своеобразной благодарности за чужое существование, слова, говорящие ничего и всё одновременно о том, что именно копится в его сердце. — Аа? — ...Я тебя люблю.       С прикрытыми глазами, Якок сонно улыбается, лениво перебирая короткий мех на затылке Вакока, — чувствуя то, как глубоко задели его душу эти три простых, но таких драгоценных сердцу слова. Слова, которые действительно много для него значат. — Как это мило. Я тебя тоже.