Водоворот

Навести порядок в захваченной крепости на Тол Сирион оказалось не так-то просто. Раздражало в ней буквально все – опустошенные оружейные, сожженные кладовые с припасами, взорванная отступающими нолдор и кое-как залатанная чарами подпорная стена. Чары приходилось регулярно обновлять, иначе вся западная часть благополучно рухнула бы в Сирион. Туда, где вечно крутился большой, плюющийся пеной водоворот. Гортхаур неожиданно полюбил в него смотреть. Будто закручивающая спиралью вода уносила ненадолго и гложущие темного майа невеселые мысли. Быть первым и самым верным учеником владыки Мелькора в блаженные валинорские дни теперь казалось не в пример проще, чем быть его наместником и правой рукой сейчас. Раздражала необходимость торчать здесь – затычкой в узком горлышке, прикрывающем прямой путь к Цитадели. Раздражало, что эта на одних заклинаниях держащаяся крепость требовала постоянного внимания и надзора. Раздражали орки, не способные думать самостоятельно и постоянно требующие четких и конкретных приказаний. Наконец, необходимость отдавать эти приказания раздражала. Гортхаур поморщился, огляделся украдкой, удостоверившись, что на крепостной стене никого больше нет, наклонился, опираясь локтями о каменный парапет и заглядывая вниз – в вечное кружение водоворота. Он всегда, с самой юности мира, ощущал себя инструментом, а не рукой. Прекрасным четко отлаженным инструментом, способным исполнить любую порученную работу и исполнить ее хорошо. Будь то верная нота в Хоре Творения, причудливое изделие из золота. Или… Да вот хотя бы Альквалондэ. Как легко и изящно удалось затесаться в ряды взбудораженных речами Феанаро нолдор Первого Дома. Пустить всего одну стрелу, вонзившуюся в горло юному тэлеро. Эльда, захрипев, еще даже не успел упасть на белоснежную палубу корабля, а кровь уже хлынула по улицам Лебединой Гавани. Да, он был прекрасным инструментом. Но необходимость принимать решения самому, действовать, исходя из постоянно меняющейся обстановки, и, тем паче, нести перед Владыкой ответственность за свои решения выматывала. Но особенно раздражало, что все получалось как-то не так. Адан, с которым король Нарготронда был связан клятвой жизни, умер от руки Гортхаура. Но последний из оборонявших Дортонион – Берен из рода Беора – умудрился ускользнуть. Так же, как и половина его рода, уведенная какими-то тайными тропами под бок к Тинголу. Поручение Владыки истребить род Беора под корень так и осталось выполненным не до конца. Как и эта проклятая крепость. С ней тоже все вышло не до конца. Вернее, уже почти вышло. Еще немного, и младший брат короля Нарготронда оказался бы у Гортхаура в руках. Если бы неведомая сила не принесла сюда почти разбитых аглонцев. Гортхаур зарычал от досады, вспомнив собственное изумление, когда через считавшееся непроходимым ущелье хлынули воины в цветах Первого Дома. От неожиданности даже показалось, что их намного больше, чем есть. Гортхаур все-таки быстро сообразил, кто это и откуда, но драгоценное время оказалось потерянным. Ородрет ударил из крепости навстречу родичам и сумел прорвать окружение. Преследовать нолдор по плохо знакомой местности Гортхаур не рискнул. Тогда лучшим вариантом ему показалось занять, наконец, вожделенную крепость. Пока не рухнула. Видит Владыка, уж лучше бы она рухнула. Тогда можно было бы вернуться в Цитадель – к ясным, четким и не требующим размышлений приказам. Рассуждать самому оказалось неожиданно сложно. А водоворот все кружился, унося ненадолго тяжелые отвратительные мысли. Явившемуся прямо к воротам крепости королю Нарготронда с подозрительно знакомым аданом Гортхаур не обрадовался. Нет, справедливости ради, явились они не сами. Их за шиворот притащил патруль, но были эти двое бесконечно подозрительными. Словно что-то замыслили. Гортхауру такие неожиданности не нравились. Никакие неожиданности не нравились, если быть точным. А уж лицо этого эльда не нравилось особенно. Крепость он оглядывал с таким выражением, будто готов был в лучших традициях Феанаро разразиться долгой и прочувственной тирадой с применением только что изобретенных словесных конструкций. И вообще что-то в Финдарато Арафинвионе просто криком кричало о не таком уж и далеком родстве с Пламенным Духом. Возможно, как раз этот взгляд потемневших до грозовой серости глаз. Ощущение собирающейся грозы стало нестерпимым. Гортхаур жестом выгнал из переделанного под тронный зал Главного чертога орков с давешним аданом и настороженно прищурился. Эльда молчал, только глаза у него становились все темнее и темнее. Дожидаться, когда ударит первая молния, Гортхаур не стал. Запел сам, старательно сплетая чары вокруг высокой плечистой фигуры в темном дорожном плаще. Эльда поморщился, прижимая пальцы к виску. Тугая аккуратная коса золотистых волос упала ему на грудь. Гортхаур пел и мысленно никак не мог прогнать настороженность. Все было категорически не так. Воплощенному давно пора было уже рухнуть на не слишком чистый пол, моля о милосердии. Этот же лишь слегка гнулся, как дерево в ураган, но стоял и не произносил ни слова. Только голову слегка наклонил. А потом вскинул ее так резко, словно почувствовал в Песне неуверенность майа. Гортхаур шарахнулся назад, едва не рухнув на спину, когда чужая сила удавкой обернулась вокруг его собственного горла. Сжалась, пережимая не столько дыхание, сколько нечто иное, более глубинное – то, что позволяло черпать силу извне, когда не хватало собственной. Майа захрипел, заскреб пальцами по шее, пытаясь освободиться. А чужой голос только набирал силу – пожалуй, слишком низкий для эльда, но какой-то очень полный, как река по весне, как горный поток после дождя. Точно так же сметающий все преграды у себя на пути. Ноги все-таки подкосились, и Гортхаур рухнул на колени, все еще сражаясь с удавкой на горле. Совсем избавиться от нее не вышло, но слегка ослабить и схватить хоть немного воздуха и силы удалось. Перед глазами прояснилось, но эльда он все равно видел нечетко – в двух измерениях разом. Острое упрямое лицо терялось в дымке. Горели только глаза – бездонные и страшные, как два водоворота. И чужая сила вокруг Гортхаура тоже закручивалась водоворотом. И как-то разом сделалось вдруг спокойно, почти мирно. Как будто Сирион подхватил своим течением – слишком сильным, чтобы ему сопротивляться – и куда-то понес. Куда – уже не так важно. Важно лишь, что противостоять ему он больше не мог. А значит – какой с него спрос? Гортхаур не сразу понял, что эльда замолчал, внимательно разглядывая его лицо. Сияние колдовских глаз слегка утихло. И от этого почему-то захотелось взвыть. −Пой… − собственный голос, сорвавшийся на что-то среднее между стоном и поскуливанием, Гортхаур даже не сразу узнал. – Пой, колдун. Эльда как-то небрежно пожал плечами и запел. Ярость из его голоса ушла. На смену ей явилась незнакомая мягкая вкрадчивость. Будто король Нарготронда знал какой-то важный секрет. Его сила, ощущавшаяся жестким кожаным ремнем на горле, сама собой перетекла в ласковую, но прочную шелковую ленту. Гортхаур и сам не понял, когда именно он сдался. Наверно, все-таки с самого начала, с самых первых нот, пропетых этим чистым полноводным голосом. Сейчас он только откинул голову, открывая горло, и закрыл глаза. Щит аванирэ трескался, как лед по весне, выпуская на свободу… Что-то иное. Что-то, чему безумно нравилось, как крепко и твердо сжимает удавкой шею. Как окрашенная прохладной голубизной чужая сила так же твердо, но до странного аккуратно скользит по плечам. Обвивается вокруг запястий, заставляя развести в стороны руки. Обхватывает тяжело вздымающуюся грудь и живот. В этих путах было до странного хорошо. Настолько хорошо, что отзывалась не только феа, но и хроа. Фану Гортхаур создал себе когда-то просто потому, что так было необходимо, и никогда особенно ее не любил. Хроа эльда накладывала одни сплошные ограничения. Требовала еды, питья, какого-никакого, но отдыха. Ее было легко повредить, испортить. Гортхаур и помыслить не мог, что она способна испытывать удовольствие. Удовольствие рождалось где-то в груди, где поселился странный шар, похожий тех рыб – любимых питомцев Уйнен. Вроде бы и колючий, но от его уколов пробирало быстрыми острыми судорогами, заставляющими вздрагивать и изгибаться в так никуда и не девшихся путах. Это удовольствие плавно спускалось к животу и ниже, колючими иголками пробегалось вдоль хребта – к затылку, заставляя запрокидывать голову. В длинной темной мантии стало нестерпимо жарко, и только путы скользили блаженной водяной прохладой. Штаны давили немилосердно. Безумно захотелось освободить хотя бы одну руку, рвануть проклятую шнуровку, сделать хоть что-то, чтобы унять это горячее, острое, с ума сводящее напряжение. Гортхаур не знал толком, что, но хоть что-нибудь… А Песня все лилась и лилась, причиняя разом и невыносимые муки, и даря блаженное прохладное облегчение. Гортхаур с трудом распахнул глаза и поразился, каким высоким и сильным показался ему вдруг обычный Воплощенный. Фана, окончательно потерявшаяся в ощущениях, почему-то вспомнила волчью ипостась. Захотелось всем собой почувствовать тяжесть чужого хроа, силу чужих рук, укус чужих зубов на напряженном открытом горле. Водоворот закручивался теперь не вокруг, а где-то прямо внутри, стремительно и неотвратимо. Своего крика Гортхаур не услышал. Только успел осознать, что темная воронка сомкнулась прямо над его головой, заставив выгнуться и замереть в неестественной для эрухини позе. Фана, оглушенная свалившимся на нее новым незнакомым чувством, сильным, как штормовая волна, как-то разом перестала ощущаться и распалась дымом. Освободившаяся феа рванулась из этого водоворота прочь. Прочь из этого зала, из этой крепости. От всего – прочь. Финрод перевел дух и устало покачнулся. Горло немилосердно саднило, словно он пел несколько дней кряду. Зато, кажется, сработало. Майа развеялся дымом, и присутствия его Финрод больше не ощущал. В темном запущенном зале он теперь был совершенно один. В груди вновь заклокотала ярость. Его Минас-Тирит, его прекрасная крепость. Что эти твари с ней сделали. Руки сами собой сжались в кулаки. Такое не прощается. Сперва, конечно, надо найти Берена. А дальше… Финрод усмехнулся половиной рта. Пора вернуть Тол Сирион себе. Пока тут все не развалилось. А ту варгоподобную дрянь, гадившую во дворе по всем углам – за шкирку и в водоворот. Пусть поплавает. Надо думать, однажды все-таки утонет.