...Ногам покоя не дает

Когда на улице стоит непроглядная, пустынная, микроволновочная, печная жара, меньше всего хочется сидеть в школе на уроке истории. Плавиться под наглыми лучами солнца, которое назойливым комаром лезет в глаза через закрытые окна, и ничего не спасает от стремительно поднимающейся температуры. Оттягивать воротник рубашки (лучше бы Скар пришел в футболке, как неделю назад), словно это удавка, хомут, затянутый так сильно, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Когда на улице стоит непроглядная, пустынная, микроволновочная, печная жара, меньше всего хочется существовать. Скар подтаявшим мороженым растекается по стулу в кишащей людьми рекреации. — Архонты, надо было убиться еще зимой, — тянет он так, будто слова на его языке уже расплавились, прилипли к небу, не желая отставать, покидать полость рта. Когда по голове ему прилетает тетрадкой, мерзкое наваждение приходится сбросить ненужным грузом. Походным рюкзаком. Жест полного отчаяния: «Пусть меня уже загрызут медведи». — Рано тебе еще, — голос Кадзухи расстилается по воздуху водной гладью, стелется снежным покрывалом после метели. Ох, метель бы сейчас была кстати. — Да, еще не все контрольные написаны, — второй голос заставляет только сдавленно цокнуть, но этот звук тонет, вязнет в слишком жарком воздухе. Хейдзо стоит чуть поодаль, облокотившись спиной на стенку и закинув руки за голову. Словно ему до этой жары нет совершенно никакого дела. Словно он сейчас не сварится в этом адском котле, словно он сам этот котел выплавил. — Что там следующим? — спрашивает Каэдехара тяжелым выдохом. И от его горячего дыхания совсем рядом (расстояние вытянутой руки, Скар, алло), воздух раскаляется докрасна, почти горит. — История, — вяло отвечает Скарамучча, потому что язык в его рту не двигается, отказывается, устраивает демонстрацию, поднимая вверх протестующие лозунги. В ответ раздаются два усталых вздоха. — Тоска, — заключает Хейдзо, и это, пожалуй, единственный раз, когда Скар не может с ним не согласиться. Потому что урок истории хуже Средневековой пытки. Потому что люди Средневековья, когда создавали железную деву, просто не знали, что в будущем их обскачет чертов учитель истории. Потому что уроки Чжун Ли хуже Средневековых пыток, потому что тягучая скука и монотонность его голоса сильнее тисков неказистой железной девы. — Сейчас бы мороженого, — задумчиво тянет Кадзуха, и в груди от этого огонь распространяется только быстрее, как лесной пожар. Одна секунда — и несколько квадратных километров превращаются в тлеющие угли. — Лучше просто кусок льда, — поддерживает его Скар. — Холодильник, — чеканит Хейдзо. — Я бы залез в гребанный холодильник. Минуты перемены, кажется, тоже плавятся от жары, тянутся жвачкой и не хотят заканчиваться. Не то чтобы это плохо, но и не то чтобы хочется и дальше сидеть в зале, полном диких криков учеников средней школы, больше напоминающих видео из разряда «В СТАРОЙ ЗАБРОШЕННОЙ ШАХТЕ БЫЛИ СЛЫШНЫ ЗВУКИ АДА». На уроках Чжун Ли хотя бы тихо. Смертельно скучно и смертельно тихо. Но голос Хейдзо в этом балагане не услышать невозможно. — Слушайте, — и когда он говорит «Слушайте», это значит, что лучше бы это вообще никогда не слышать. Лучше засунуть это все в ящик Пандоры, чтобы истинное зло, сидевшее там, стыдливо уступило место, стойко ощущая свой проигрыш. — Может, в магазин пойдем? — Да, после школы можно было бы… — Да нет же, — Хейдзо всплескивает руками, отчего в лицо летит легкий, едва уловимый ветерок. И Скар хочет возразить ему еще раз, чтобы он сделал так снова. — Сейчас пойдем. — Вместо истории? — спрашивает Кадзуха и, заметив, как Скар провожает взглядом движущиеся руки Хейдзо, коротко вздыхает и принимается махать тетрадкой у Скарамуччи перед лицом. Долгожданный ветер наконец вливается в легкие, неся чистый кислород. Скар закрывает глаза, подавив в себе желание поцеловать Каэдехару прямо сейчас. — История на первом этаже, — Хейдзо жестом указывает на кабинет. — Сейчас или никогда. — Подожди, — Скарамучча даже мягко останавливает тетрадку Кадзухи у своего лица. — Ты хочешь полезть через окно? — осторожно спрашивает, так обычно прощупывают болото. Хейдзо выгибает бровь и усмехается. — Ну а кто ж нас через главный выход пустит? — он скрещивает руки на груди победным жестом. Ни апелляций, ни возражений. Дело выиграно, ваша честь. — Да ладно тебе, — Хейдзо машет рукой, прикрыв глаза. Понимает: он уже победил. Потому что… — Кадзуха, ты пойдешь? О, это запрещенный прием. За такое нахрен дисквалифицируют. — Да, почему нет, — отвечает Каэдехара, и Скар готов найти тысячи причин, чтобы сказать «нет». Но Кадзуха поворачивается к нему, и собственное поражение уже маячит перед глазами белым флагом. — Скар? И он бы мог отказаться. Мог бы, однозначно. Потому что не хочет он проблем. Не хочет разбирательств, упреков учителей. И не потому что он такой правильный. Он хочет просто дожить спокойную школьную жизнь. Но Каэдехара смотрит на него так… нет, так. Он смотрит, и хочется пойти за ним и в магазин, и на крышу, и с нее. А в зеленых глазах Хейдзо бегущая строка «Да никто не заметит». Никто не заметит твои горящие явно не от жары щеки, Скар.

***

«Да ну нет», — думает Скарамучча. Да не может такого быть. Да не может такого быть, чтобы это был самый лучший выход. Да не может такого быть, чтобы Скар позволял себе падать настолько низко. Даже там, на дне Марианской впадины, все морские гады будут озадаченно смотреть вниз на Скарамуччу, который добровольно, самолично привязывает свои ноги к гребанному булыжнику. Потому что у него помутнение рассудка. Однозначно все дело в жаре, она расплавила его мозг, разжижила его в розовую кашицу, лишая возможности рационально мыслить. Потому что ну вот они, сидят себе в кабинете истории, когда до конца перемены еще минут пять. Сидят с собранными рюкзаками, даже не думая доставать учебники с тетрадями. Одноклассники на них косятся, как на идиотов, но это вроде бы и не должно вызывать удивления. Бытовая ситуация. Типичная перемена. Хейдзо возится с оконной рамой, крутя ручку в разные стороны. Возможно, он пытается ее выломать, судя по его резким движениям. Но зеленые глаза настолько уверенны и сосредоточены, что останавливать его Скар не решается. Решается только поторопить. — Ну скоро там? — спрашивает он более нервно, чем хотелось бы, отчего Кадзуха окидывает его слишком мягким взглядом. Взглядом-пледом. Взглядом-зефиром. — Щас, — отрезает Хейдзо, съедая первый слог, отбрасывая его как рудимент. Будто слова тут слишком излишни, будто они не нужны, чтобы понять. Чтобы понять, что это ужасная идея. В итоге окно недовольно поддается, раскрываясь нараспашку и впуская внутрь душный теплый воздух с улицы. — Все, — Хейдзо улыбается, уперев руки в бока. — На выход. — Ура, свобода, — вяло отвечает Каэдехара, поднимаясь с последней парты. — Эй, а вы куда? — из-за спины раздается голос Горо, и Скар недовольно цокает, скрестив руки на груди. Ну конечно, у них будут свидетели. — В магаз, — кажется, жара настолько берет свое, что Хейдзо вообще больше не считает нужным проговаривать слова целиком. Он деловито перекидывает ногу через подоконник, покрепче перехватив рюкзак. Скар чувствует, как уверенность медленно и верно вытекает из его тела. Покидает, как крысы тонущий корабль. — Ой, а можете что-то купить? — раздается откуда-то спереди. — Колу какую-нибудь, ну пожалуйста, — Скарамучча следит за взглядом Кадзухи и натыкается на Еимию, которая развернулась к ним с третьей парты и сложила ладони молитвенным жестом. Каэдехара уже было открывает рот, но Хейдзо его перебивает. — Не, — он ведет плечом и, перекинув вторую ногу через подоконник, почти оказывается на улице, держась за край. — Сама сходи, — и улыбается так заговорщически, словно зовет ее с собой. — Ну и пожалуйста, — Еимия фыркает, будто совсем и не оскорблена. — Прогульщики, — шикает на них беззлобно, но у Скара внутри что-то неприятно колется. Хейдзо между тем уже оказывается на улице, ловко спрыгнув на траву. Оглядывается воровато, но не испуганно, просто проверка, условность, к которой привык. Движения настолько отточенные, будто он всю жизнь только и делал, что спрыгивал с подоконников. — Давайте, не тормозим, — он машет руками, привлекая внимание, и Кадзуха спешно лезет следом. Скар неуверенно смотрит, как уверенно Каэдехара спрыгивает вниз, и остатки смелости покидают бренное тело. Ноги наливаются свинцом, словно по ним пальнули несколько десятков раз. Пальнули, не жалея, и каждый попал в цель. — Скар, ну ты чего там? — Хейдзо цепляется за подоконник и поднимается выше, недовольно шикнув. Смотрит испытующе, пристально. Да так, что ноги и вовсе прирастают к полу. — Шевелись, сейчас звонок будет. — Давай, Скар, — Каэдехара показывается вслед за ним, и в рубиновых глазах можно потеряться, заблудиться без шанса выбраться. И никакая волшебная нить не поможет, остается только ждать появления Минотавра. — А, да, — Скар чертыхается и на ватных ногах подходит к подоконнику. И сейчас впору бы отказаться. Плюнуть на все, никуда не спускаться, остаться в душном кабинете и просидеть уже эту чертову историю. Но Кадзуха смотрит на него. Кадзуха смотрит на него и ждет. И Скар считает это преступлением. Поэтому вздыхает и перекидывает негнущуюся ногу через подоконник. Тот под его весом ненадежно скрипит, будто издевается. Скарамучча мельком кидает взгляд на одноклассников, которые ненавязчиво поглядывают на творящийся беспредел со своих мест, и неуютно ведет плечом. Солнце прицельно палит прямо в макушку, словно прожигает черепную коробку насквозь, словно вкручивается туда шурупом, вбивается осиновым колом. Скар покрепче хватается руками за подоконник. — Скар, давай побыстр- Голос Кадзухи тонет в оглушительной трели звонка. И в омерзительном кульбите, которое сделало сердце Скарамуччи. Кажется, жара почти под тридцать не может иметь столько наглости, чтобы подняться еще выше, но к щекам прилипает вязкий румянец, и Скар почти ощущает, как кожа плавится свечным воском, растекается по реальности лениво и сонно. И он бы уже растекся полностью, превратился бы в одну бесформенную субстанцию от накатившего оцепенения, если бы дверь кабинета не начала открываться. И тут уже у него не остается времени рационально подумать. Да хотя бы просто подумать у него не остается времени. Поэтому он впивается пальцами в подоконник. Поэтому он подтягивает к себе вторую ногу. Поэтому ему не хватает адреналина и сил на то, чтобы поставить ее на твердую опору. Поэтому он запинается об оконную раму. Поэтому он летит вниз. Перепуганные лица одноклассников, промелькнувшие перед глазами на долю секунды, может, и могли бы заставить усмехнуться, если бы все не произошло слишком быстро, а падение не вышло бы слишком болезненным. С глухим стуком он приземляется на бок и тут же скручивается в калачик. Боль импульсом прокатывается по всему телу и остается саднить где-то в плече и колене. Трава неприятно щекочет кожу, жара все еще упрямо прожигает ему роговицу, и Скарамучче с трудом удается открыть глаза. — Архонты, ты в порядке? — Каэдехара склоняется над ним обеспокоенно, закусывает губу и убирает за ухо лезущую в глаза красную прядку. И Скар, если честно, готов вечно падать с подоконников, только бы чаще созерцать такой вид. — Я… да… — Господи, Скар, — лицо Хейдзо возникает перед ним внезапно. В зеленых глазах искры разгорающегося пожара. — Ты чего, совсем ноги не держат? — Скарамучча не находит, что сказать в ответ, потому что Кадзуха за спиной Хейдзо сверлит его вишневыми глазами. Потому что Кадзуха за спиной Хейдзо. Потому что Кадзуха. — Належался? Вставай давай, шевелись! Принимая с готовностью протянутую руку, Скар шатко поднимается на ноги. Бок саднит, а картинка перед глазами все еще слабо расплывается. — Что это было? — в кабинете раздается голос, в котором удивительным образом помешаны растерянность и раздражение. Тяжелые шаги приближаются к окну. — Валим, — только и бросает Хейдзо полушепотом, срываясь с места. В голову медленно затекает осознание, насколько это была плохая идея. Насколько она была непродуманной, глупой, опрометчивой, опасной, рискованной… — Скар, не тормози! И чужая ладонь смыкается на его запястье. Скар с изумлением смотрит на руку, руку Каэдехары, которая тянет его вперед, к дырке в заборе, о которой знают многие старшеклассники. Тянет его в магазин, за мороженым. Тянет его вперед, и ветер нагло ударяет в лицо. Но к щекам все равно иррационально, совершенно алогично приливает краска. И знаете, что? Уже как-то неважно, какой нагоняй они получат завтра в кабинете директора. Уже как-то неважно, что одноклассники будут вспоминать его фееричное падение до конца жизни. Уже как-то неважно, что они прогуливают. Важно то, что Кадзуха держит его за руку. Важно то, что Скару больше не жарко.