В унисон

Не сейчас, только не сейчас, Господи, пожалуйста, одолжи мне еще хоть минуту с ними, с ним. Минуту, Ты же милостив, так ни о чем другом не молю Тебя       В какой-то момент ему показалось, что повторяющийся шепот превратился в крик, что эхом отражался от стен церкви и ввинчивался в перепонки, добираясь иглами до мозга. Когда боль стала нестерпимой, Николас все же открыл глаза и с удивлением уставился на алтарь.       Больше не жглось пулевое, не болело натруженное Крестом плечо, не отзывалось наждачкой горло при каждом вздохе.       Николас рывком вскочил на ноги, впервые ощущая такую легкость в теле, сделал неуверенный шаг к алтарю, желая не то окропить его слезами счастья, не то воздать молитву, но в последний момент эгоизм победил — ему до рези в глазах захотелось увидеть это лохматое бедствие, сказать, что всё обошлось, а может и что-то сверх этого, что таилось так долго внутри души. И Николас обернулся.       Только чтобы увидеть самого себя, безвольно осевшего на коленях перед тлеющей сигаретой. Какая же Ты сволочь, Господи       Стоило признать, изощренная шутка небес пришлась ему по вкусу — теперь в нагрудном кармане находилась бесконечная пачка сигарет, а про жар, холод, голод и жажду можно было забыть. Непривычным было лишь то, что Каратель теперь оттягивал механическое плечо, но так Николасу было хоть немного спокойнее.       Теперь он не отходил от Вэша ни на шаг и мог позволить себе долгие взгляды, которые при жизни кидал только исподтишка, прикосновения, хоть и неосязаемые ни одним из них, и много-много слов поддержки, заботы… и любви.       О да, Николас теперь признавался Вэшу в любви везде и всегда, в толпе бара и в тёмном номере, когда Вэш спал и когда завтракал с девочками, как будто ненароком оставляя пустым четвёртый стул рядом с собой. Это было самым любимым моментом Вульфвуда. Всё как будто осталось прежним, они просто сидели все вместе и болтали о планах на день. Лишь в краткие паузы, которые заменяли собой минуты молчания, Николас разворачивался к Вэшу, каждый раз неизменно заглядывая тому в глаза и повторяя одно и тоже. Я люблю тебя. Не грусти       Из всех слов Николас повторял эти чаще всего, а беспокойными ночами, пока Вэш кутался в одеяло, всхлипывая от кошмаров, сидел на коленях перед кроватью, утирал несуществующими пальцами крупные слёзы и добавлял «Не плачь, любимый».       И пусть Николас понимал, что его всегда могут забрать, но не мог себе отказать в злорадстве, упиваясь иронией ситуации и надеясь, что Он тоже это видит. Посмотри, какого грешника Ты оставил тут на вечность вместо минуты, о которой я молил Тебя. Теперь я стану болью в висках его, страшной тенью во тьме за ним, жгучим виски в его бутылке и на языке. Я буду идти за ним безмолвно след в след ту бесконечность, которую он позволит мне пройти вместе. А Ты будешь наблюдать за этой содомией. Один-один, аминь       Эту самодельную молитву Вульфвуд полюбил всем сердцем, особенно упиваясь своим положением, когда с губ Вэша срывалось дрожащее Никол-ах-ас, а он сам опирался механической рукой на стенку душа, жмурясь и стараясь сдержать стоны. За эти картины Николас готов был умереть ещё хоть сотню раз, и плевать, насколько это было бы больно.       После битвы близнецов, когда Николас голосом отчаяния продрался через утончившуюся грань реальности и спасением коснулся Вэша, надежда прочно засела внутри осколками. А страх перед вечным скитанием не пугал — главное, что они вместе, ведь станции живут ужасно долго, да и у Вульфвуда есть, наверное, всё время этой адской пустоши.       За следующую сотню лет Николас постепенно растерял свои воспоминания о том, что когда-то он был один — полуголодное детство, ужасающие тренировки, обжигающее плечи солнце, свист пуль. Николас без жалости расстался с этим, выбросил из головы, а ещё через полвека в голове остались всего несколько человек, один из которых, кажется, проходил через то же самое. Два потерянных, до невозможности глупых добряка, обречённых было скитаться по умирающему миру в попытках спасти его. Но карты сменились, словно оказались в руках ловкого крупье, который обманул уже тысячи безмозглых пьяниц, но неожиданно решил смилостивиться и выдал хорошую комбинацию для них двоих. Случайная пара королей против злобных, но одиноких тузов. Исход очевиден даже идиоту.       Николас им не был, а потому ни разу даже не помыслил ругаться на то, что стал призраком. Ведь теперь он дышал в унисон с самым близким человеком без страха быть пойманным. Он стал шорохом песка и шумом ветра за спиной странника, всё идущего одному ему известной тропой; тенью густой он укрывал от солнца загрубевшую кожу среди скал и обломков. Если бы только Николас мог сделать больше, лишь бы облегчить тёплую грусть в этих ультрамариновых глазах, спасти Вэша от одинокой дороги и падений. Но даже если бы он мог стать парашютом, он бы всё равно не смог открыться.       Поэтому Николасу оставалось лишь быть рядом до самого конца.       Он остро почувствовал, когда наступил этот конец. Опустился на колено перед Вэшем, который тяжко осел на валун, хрипло вздыхая. Под его кожей еле заметно свернули алым узоры, и священник болезненно поджал губы. Ну вот и все, да, Вэш?       Николас потёр переносицу, горестно хмыкнув, и поднял глаза, встречаясь с ошалелым взглядом напротив. — Нико…       Им обоим хватило нескольких мгновений, чтобы принять — на осознание нет времени. Вульфвуд рычит в попытке коснуться, но застывает. Вэш качает головой, игнорируя собственные слёзы, и улыбается. — Лыбишься как в старые добрые. — Ты… пришёл за мной? — надежда сочится солью из вспыхнувших алым глаз, и Николас по привычке тянется пальцами к чужим щекам. Лицо Вэша мокрое и бугристое от времени и песка, но Вульфвуд клянётся себе, что не трогал ничего лучше. — Я всегда был тут. Прости, что не сказал тебе этого раньше, — Николас старается не обращать внимание на черноту, что поднимается от кончиков пальцев Вэша, который зачарованно смотрит ему в глаза. — Неудачно всё как-то вышло, да? Надо будет повторить. — Обязательно, — всхлипывает сквозь улыбку Вэш немеющими губами. Мгновение — и лёгкий ветер начинает рассеивать его в пыль. Николасу кажется, он сходит с ума, ведь посмертное обещание эхом заполняет его голову. Ему приходится закрыть глаза, чтобы не видеть, как оседает на камне потертый и выцветший красный плащ, потерявший хозяина. Николас скорее понимает, а не чувствует, как земля исчезает из-под ног, а тело окутывает неосязаемое тепло. — И я повторю. Ради нас. Повторю столько раз, сколько потребуется, чтобы сказать тебе всё лично.

Я буду делать для тебя бестолкового это

И снова, и снова