Живой

Левый бок затёк и чесался. Миха проснулся, помотал головой по-собачьи и сел. Посидел минуту, внимательно разглядывая сквозь зелёную листву бегущие облака, и встал. Прошёл наугад пару метров, запинаясь за непонятные камни и оградки, и кое-как скумекал, что валялся за каким-то хреном на травке в аккурат за могилой Цоя. — Здоровеньки булы, Витёк! — бодренько отсалютовал лучам звезды по имени Солнце и, сгорбившись, поплёлся по асфальтированной дорожке на выход. В памяти зияла одна огромная дырища, чёрная и блестящая, будто мозаичный памятник, а в носу стоял дым пожарища. Опять, наверное, бомжары урну подожгли. Миха вышел с Богословского, так и не вспомнив, как он тут оказался после… Да, точно, после концерта в «Старом доме»! Миша отбросил со лба длинные тёмные волосы и на автомате двинулся в сторону метро. В карманах совсем обветшавшего плаща нашлась очень странная пачка Парламента, тонкая и изуродованная дурацкой картинкой мёртвого сердца. Горшок пожал плечами и в другом кармане наткнулся на целую «Балтику-девятку». — Ну, жить можно, ё-моё, — он хлебнул из банки, затянулся и резко вспомнил, что у него сегодня концерт в Юбилейном. Миха встал на обочине и вытянул руку, голосуя. Денег не было, но к этому он привык. Уболтает любого водилу, чё он, не Горшок, что ли? Однако резвенькие иномарки пролетали мимо, временами истошно бибикая. Из окна одной какой-то дохлый позёр проорал ему: «Хой! Зачётный косплей!», и преспокойно поехал дальше. — Хуй, блять, тебе, а не хой, — огрызнулся Миха и двинулся к станции своим ходом, тем более что в кармане обнаружился заветный жетончик. В Питере был на удивление погожий денёк. Потрескавшаяся кожа плаща сквозь порванную подкладку неприятно липла к разгоряченному телу. Миха резче шевельнул плечами и со смехом осознал, что под плащом у него нет ни футболки, ни даже белья. Какого хуя он выперся на улицу, в чём мать родила, история умалчивала. Нет, это ж как надо бухать, чтоб всю память отшибло. Впрочем, не впервой. Намешал наверняка всякой хуетени, вот и вырубило. С такими мыслями Миха, запутавшись почему-то в ветках метро, загрузился в вагон, забился подальше в угол и вздохнул. Хоть бы никто не узнал. Пристанут с автографами, а у него руки дрожат, как у припадочного. Вагон попался модный и навороченный. Миха мельком удивился этому факту и упёрся глазами в стену. После пересадки стайка странных девиц наискосок от него смотрела, смотрела, и наконец не утерпела: — Костя? — Чё? — удивлённо вскинул брови Миша, но крики изумления потонули в объявлении станции «Спортивная». Горшок поднялся наверх и чесанул к служебному входу. Уже отсюда были слышны барабаны и приглушённый голос Князя. — Не понял! — взревел Миха. — Этот урюк без меня играет? Двое охранников взирали на него как на привидение. — Мужчина, концерт уже заканчивается. Если хотите, пройдите через главный вход, на пару песен успеете. У вас билет есть? — Какой билет? Вы чё, вообще не вдупляете? Ну и лохи… Я Горшок, блять, это мой концерт! Упакованные в костюмы лбы совсем побелели и залепетали что-то в рацию. Миха устал терпеть, раздвинул их безвольные тела руками и прошёл дальше. На встречу ему грозно двигался полузнакомый респектабельный грузин, широкий и будто постаревший. Шёл-шёл, остановился, схватился за сердце и прислонился к стене. — Блин, мужик, как там тебя? Чё, плохо? Эй, парни, врача! А я на сцену. Какого хуя меня-то не дождались? — Десять лет ж-ждали, — пробормотал Вахтанг и отключился. — Врача, ё-моё! Наконец, человек в синем костюме с оранжевым чемоданчиком прибежал и направился напрямую к Михе. — Не надо, не надо меня трогать, — еле отбился Горшок, создавая вокруг себя привычный мощный хаос, и, решительно смяв все кордоны, почти выперся на сцену. Упёрся в Егорыча и присвистнул: — Ё, ну и рожа у тебя. Ты б, парнишка, завязывал бухать, выглядишь старше меня, ё-моё. Да что ж ты будешь делать, и этот в обморок грохнулся. Вискарь, что ли, палёный был? Тем временем на сцене уже играли вступление Лесника. Миха вывалился туда, огляделся в поисках микрофона, вырвал его со стойки у какого-то смазливого блондина и вдохновенно заорал: — Лалулайла! Всё стихло в одну секунду. Тишина была мёртвой и звенящей. Нарушил её хрип падающего микрофона и стук костей князевской тяжёлой тушки. — Андрей? Андрюха, блять, и ты туда же? — Миша присел на корточки рядом с рухнувшим Князем, беспомощно глянул в зал, который наполовину тоже лежал, схватился за голову и повернулся к Поручику. А, нет, не к Поручику. За барабанами сидел незнакомый молодой парень и сверлил его взглядом. — Ты кто? — тупо спросил Горшок. — Женя. А вы… — Горшок! — рявкнул Миха. — Чё происходит? Где мои все? Яха, Пор, Ренегат, в конце концов? Чё происходит? — В Москве, вроде, — пискнул Женя, медленно съезжая вниз и сливаясь с самым большим барабаном. — С возвращением, Михаил Юрьевич. Спустя полчаса, запертый в самой дальней гримёрке, подальше от одуревших фанатов и сотен слетевшихся сюда журналистов, Горшок раскачивался всем корпусом на стуле и оправдывался перед всеми, кто готов был его слушать: — Ну я ж не знал. У меня в башке 2003-й год. Я не ебу вообще, как, чё… Голова Горшка шла кругом, будто он вертелся в центрифуге, готовясь к полётам в космос. Заботливо сунутая в руку бутылка коньяка не спасала положение ни на йоту. Все вокруг пялились на него, как на неведомую зверушку. Миха скалился и мысленно воздвигал вокруг себя неприступные бастионы. Умер. И воскрес… Это ж надо, а? Память возвращалась медленно и по кусочкам. Охраняемая снаружи дверь резко распахнулась. Миха, дойдя в воспоминаниях до высшей точки, внутренне сжался и сильнее впечатался в стул. — Пустите, нормально всё со мной. Ребятки, ну-ка, выйдите все отсюда. Гримёрка опустела в мгновение ока. Миха встал, собрал все силы и посмотрел Андрею прямо в глаза. Привычно светлые и уверенно-озорные, сейчас они выражали крайнюю степень растерянности, удивления, радости, обиды, злости. — Андрюх, ты садись. На тебе лица нет. — Нет, спасибо, я постою, — Андрей медленно подошёл к нему, дрожащей рукой взял за пальцы, провел по щекам, по носу. — Живой… Быть не может... — Может, Андрюх, ещё как может, — самодовольно улыбнулся Миха и закряхтел в крепких объятиях. Князь лопотал что-то непонятное, вцепившись в кожу плаща, и натурально рыдал. Не сопротивляясь, Миха сопел ему в макушку, и лихорадочно думал, куда бы сбежать через минуту, когда Андрея предсказуемо накроет и он бросится на него с кулаками. Но Князь бить не спешил. Отстранился, поднял вверх указательный палец и просипел: — А я всегда знал. Каждый концерт ждал. — Ну вот. Дождался, значит, дед, — беззубо улыбнулся Миха и полетел на пол, сокрушённый жёстким, властным, рваным и кровавым поцелуем.