Рис

      «Цзян Чэнь — взрослый» — приходил к простому выводу ребёнок спустя дни и недели наблюдения за мужчиной. Он воплощал собой образ именно такого взрослого, которого только может представить ребёнок. Сложно было сказать сразу, сколько ему лет, ориентируясь лишь по внешности. Его руки большие, сильные, особенно в сравнении с маленькими детскими, ещё не коснулась паутинка взбухших синих вен, не тронули морщины, а кожа не стала сухой, дряблой или по крайней мере не собиралась легко в некрасивые складки. Он уже переступил ту черту, когда каждые прошедшие год или два могли существенно отразиться на внешности, и словно бы застыл во времени, подобно каменному изваянию. Лишь изредка тёр глаза, жмурился и подносил бумажку с какой-то инструкцией, напечатанной особенно мелким шрифтом, ближе к свету, стараясь лучше рассмотреть вереницу сложных, многоуровневых кандзи. Были ли это проблемы со зрением, знаменующие подходящую старость, или просто следствие долгой работы за ноутбуком? Сложно было дать ответ.       Однако большое количество работы, горящие сроки и невыполнимые планы начальства являлись ещё одним критерием, который позволял отличить взрослого от беззаботного пока что студента. Ребёнок наблюдал за мужчиной и со временем лишь убеждался в том, что мир взрослых тускл и сер, отчасти уныл, ведь так скучно подчиняться глупым правилам режима дня, проводить часы за заполнением разнообразных документов.       С переездом сюда Цзинь Жулань перестал чувствовать хоть что-то похожее на тепло и уют. Пропитанный теплом и лаской бабушкин голос сменился холодным тоном, в котором порой отчётливо слышались нотки приказа. Мягкие объятья и нежная её улыбка — всё это кануло в прошлое, потерялось в цепи прошедших дни. Касаться чужой руки только лишь с целью перейти широкую дорогу с летящими по ней автомобилями. «Я сам!» — даже самый маленький протест подавлялся на корню, а руку крепко, больно сжимали. Взгляд его суровый Цзинь Лин не любил, инстинктивно ёжась. Идти против него — словно сражаться, вооружившись катаной, с иностранцем, что держит наготове револьвер. Глупо и безрезультатно. Лучше покориться, провести разумную политику взаимоотношений и лишний раз не смотреть на других таких же скучных и занятых взрослых, словно надеясь, что они заметят, помогут, спасут и в конце концов вернут к бабушке. Как будто действия Цзян Чэня хоть в чём-то противоречили общепринятым нормам.       Чтобы бороться, нужны силы. Пища — это тот источник, из которого люди столетиями получали необходимую энергию, сначала тяжело работая на рисовых полях. Женщины, согнувшись, высаживали маленькие пока не съедобные рисовые росточки во влажную почву. Летом необходимо соблюдать водный баланс на полях, вовремя подавая с помощью различных устройств воду. Непростой процесс молотьбы и обдирания риса ожидал на крайнем этапе выращивания зерновой культуры. Делать это могли как вручную, так и с помощью лёгкого устройства, которое, однако, лишь на несколько процентов упрощал ручной труд, не заменяя его полностью. Множество этапов от проращивания рассады до обдирания, сопровождающиеся нелёгким трудом крестьян прошлого, — всё это лишь для того, чтобы за обедом обязательно стояла пиала с рисом. Цзинь Лин не знал, как сейчас происходит выращивание риса, который в прошлом был доступен лишь самурайскому классу. В магазинах продавались большие мешки различной весовой и ценовой категории. Однако практически невозможно было отыскать неочищенный, коричневый рис, который в прошлом, не менее как двести лет назад, мог составлять основу рациона какого-нибудь зажиточного крестьянина, в то время как простые довольствовались пожинками сухих культур.       Цзинь Жулань внимательно смотрел на белый клейкий рис, что небольшой красивой горкой уместился в пиалке. Рядом на тарелочке хек. Он почти без костей, а потому ему, ребёнку, проще всего с ним сладить. Не обходится без маринованных овощей: ломтики редьки и немного моркови. Где-то в холодильнике среди прочих продуктов спрятались забродившие бобы — натто. Мальчик спустя долгие минуты в лёгкой нерешительности берёт палочки и, произнеся тихое «итадакимас», приступает к еде.       В последнее время, может быть, под влиянием уроков этики в школе, он стал задумываться о многом. В частности, о благодарности. Должен ли он быть благодарным человеку, который забрал его у бабушки и подарил новый дом, стены которого были словно высечены изо льда? Идущее из кухни тепло практически не ощущалось. Закутавшись в одеяло, не удавалось согреться. Душа мальчика словно все недели проживания тут оказалась погребена под толстым слоем снега. Ещё немножко — и покроется ледяной коркой, а сам мальчик перестанет тянуться к теплу и свету, привыкнув подчиняться правилам и механически выполнять домашнюю работу. Он должен быть благодарен за пищу, однако при мысли об этом пропадал аппетит. Он ведь не просил, не хотел. Овощи, маринованные в рисовых отрубях, всегда чуточку горчат. От мыслей о том, что он должен благодарить его за еду, начинает горчить и рыба, которая должна иметь сладковатый привкус из-за соевого соуса и небольшого количества мёда. Только рис сохраняет нейтральный вкус. Цзинь Жулань думает, что не хочет впредь быть обязанным чем-то этому человеку, а потому принимает решение отныне довольствоваться лишь небольшой пиалой риса. Людям в прошлом, если верить детской энциклопедии, этого вполне хватало. — Всё в порядке? — слышится сверху привычный грубоватый, но сейчас с нотками лёгкого беспокойства голос, и мальчик поднимает взгляд от тарелки.       Последующие дни, фактически вся следующая неделя, медленно тянущаяся от того момента принятия решения, не отличались от всех прошлых дней даже самыми малыми деталями. Ничего не изменилось в тот момент, когда Цзинь Жулань за ужином не прикоснулся к соленьям. Он лишь с грустью смотрел, как чужие палочки хватают ломтики его дайкона, чтобы они не пропадали, ведь по заверениям самого ребёнка не было никакого желания есть их. Он удостоился лишь чуть удивлённого взгляда, когда не стал есть натто, выложив пугающие своей консистенцией бобы сверху на рис. Цзян Чэнь смотрел на него внимательно, но ничего не говорил ни в тот день, ни в последующие. Мальчик не знал, какою реакцию хотел видеть. Злость или попытки уговорить поесть? Что-нибудь кроме пустого равнодушия. — А? — Он чуть вздрагивает. — Всё нормально, — и вновь уткнул взгляд в тарелку, перебирая палочками белые рисинки.       Хотел бы он, чтобы сказанные слова оказались правдой. Чтобы он, как в первые дни этой злосчастной недели, быстро съедал свою порцию и быстро же убегал из кухни, прячась в комнате. В неё дядя заходил крайне редко. Желал повернуть время вспять и отказаться от принятия подобного решения, заменив его на злое «спасибо». Тогда в животе не поселилась бы неприятная тяжесть, не ускользал по крохам от него аппетит и силы бегать, прыгать не покидали бы его с такой скоростью. Почему так происходит? Мальчик порой чувствовал себя столетним стариком, с трудом находя силы для школы и выполнения домашних заданий. Всё чаще после обеда он предпочитал свернуться калачиком под одеялом, хотя висков его ещё не коснулась седина и даже, более того, не начал меняться организм, превращая ребёнка в юношу. Школьные друзья, списывая всё на усталость, уговорили пойти в выходные в парк, дабы развеяться и отдохнуть от утомительных школьных будней. Цзинь Жулань согласился. Ребята были единственным, что в событиях переезда на новое место оказалось хорошим. Добрые и весёлые, они дарили другу то самое недостающее дома тепло. С ними он в полной мере мог почувствовать себя нужным.       Однако выходной для мальчика начался слишком рано. Старый будильник, словно прошедший сквозь десятилетия, будучи родом из 70-х годов ХХ века, с неприятным громким звонком, в тот момент показывал четыре часа утра. Землю ещё не тронули первые лучи солнца, множество цветочков, растущих на улице в соседских горшках, ещё не начали распускаться, тянуть свои листочки к солнышку. Мирно спали коты где-то под деревьями, и лишь хозяева собак нехотя собирались на первую прогулку со своими питомцами. Тем не менее ни разбитый кошкой соседский горшок, ни лающая во дворе чужая собака не являлись причиной столь раннего пробуждения мальчика. Утро, которое впору было бы перепутать с ночью, началось для него внезапно с режущей боли где-то внизу живота.       Никогда такого не приходилось ему испытывать прежде. Поход в уборную не только не принёс облегчения, но оказалось, что при напряжении мышц живота становилось в разы хуже. Осторожно ступая босыми ногами по коридору, стараясь не делать резких движений, мальчик пробирался в свою комнату. Он хотел бы разбудить мужчину и тем более позволить ему узнать о внезапно появившейся боли. Показаться перед ним слабым, отступить от своей позиции «я сам» казалось Цзинь Лину самым страшным. Еле слышно скрипнула плохо смазанная дверь в комнату. Он медленно опустился на футон и постарался расслабиться, дышать медленно. Так действительно казалось, что становится легче. Если не шевелиться, если замереть, то уже к рассвету всё должно пройти. Неловко он пытался погладить живот, как-то всегда делала бабушка, однако при неосторожном нажатии рези возвращались. Сколько он так пролежал, сказать тяжело. Ещё несколько раз он пытался сходить в уборную, прокрадывался на кухню в надежде напиться воды, возможно, избавиться от этой невыносимой тяжести внутри. Касаясь живота, он чувствовал, насколько тот был твёрдым, словно набитый рисом мешок. Он всё ещё старался не плакать, но глаза уже были на мокром место от боли, от усталости, от желания наконец уснуть. Он дышал тяжело и громко, почти всхлипывая, накрылся с головой одеялом, лелея надежду, что так его никто не услышит и не заметит.       Цзян Чэнь привык просыпаться рано в любой день. Тяжело было сказать, было это следствием установленного ещё в годы службы в силах самообороны режима или просто по природе своей он являлся жаворонком, предпочитая так же рано уходить ко сну. Сегодняшний день, как и все прочие, начался с неприятной трели будильника, который он то ли снова забыл отключить, то ли оставил заведённым специально. Выходной день, обычно менее насыщенный, нежели рабочий, обещал поглотить его чередой домашних забот. Самые банальные дела, такие как стирка, уборка, глажка, готовка с расчётом на дни вперёд, так как вечера по обыкновению были заняты работой. Порой он действительно жалел об отсутствии девушки в своей жизни. Однако с чисто практической точки зрения. Ей можно было бы делегировать если не все, то минимум половину домашних обязанностей. Мальчишка же, которого по возрасту уже можно было полноценно привлекать ко всему связанному с домашними делами, воспринимался пока что мужчиной не более чем помехой. Легче самому приготовить мисо-суп, чем следить, чтобы этот ребёнок не обжёгся, не обварился в кипятке. Хватит с него поддерживать порядок в собственной комнате, в которую Цзян Чэнь заходил чаще всего лишь с целью проверить качество выполненной уборки и домашнее задание.       Однако сегодня в тиши тёмной квартиры, за шорохом футона и постельного белья мужчине слышались странные звуки, словно кто-то то ли скулит, то ли плачет. Хотелось бы отмахнуться, списать на соседскую собаку, которая отчаянно просилась на прогулку, но спустя минуты послышался её лай и громкий кошачий крик. Значит, не она. Настораживало, что более отчётливыми становились звуки, если находиться в непосредственной близости от комнаты воспитанника. Цзинь Лин в выходные не имел привычки вставать рано и к завтраку приходил сонный, в пижаме, что прощалось ему, если то был не рабочий день. И сейчас подобные звуки вызывали в сердце мужчины слишком явное беспокойство. Всё ли с ним в порядке? В последние дни мальчик казался вялым, долго ковырялся в рисе, прежде чем его доесть, и только вчера впервые за неделю выразил желание погулять в парке с друзьями. Цзян Чэню это было только на руку. Удобно в одиночестве заниматься делами, когда никто не лезет под руку. Дверь тихо поскрипывает, Цзинь Лин мгновенно замер, прислушиваясь. Он весь в напряжении сжался, ощущая, как возобновились страшные рези в животе. На мгновение, кажется, всё стихает. За попытками наладить дыхание, немного уснуть он совсем не замечал шороха постельного в соседней комнате, щелчка выключателя и чужих шагов, несмотря на тонкие, кажется, сделанные из одного картона, стены. И сейчас он медленно выдыхает, думая, что скрип был лишь частичкой сна, спустя долгие часы ему удалось немного вздремнуть. Однако чужое прикосновение к плечу и ощущение того, как тянут одеяло, не оставляет сомнений в том, что происходящее полностью реально. — Всё в порядке? — стандартная японская фраза и явное беспокойство в голосе. — В порядке, — звучит это слишком жалко и неправдоподобно. Цзинь Жулань пытается вернуть одеяло, свернуться в комок, но от резких движений кто-то снова как мечом полоснул по животу — и мальчик кривится от боли. В руки он не даётся — стоит Вань Иню протянуть ладонь, в неё тут же вцепляются чужие пальцы, царапая обкусанными ногтями. Цзинь Жулань держит крепко; ей-богу, и откуда в одном маленьком племяннике столько силы? — У меня ничего не болит, — выдыхает Цзинь Жулань, взгляд у него затравленный и мокрые ресницы слиплись от непролитых слёз. — Я правда не вру. Когда он снова пытается его коснуться, Цзинь Жулань кричит — он просит и требует, запинается и захлёбывается: «Пожалуйста, не надо!» и «Отпусти меня, отпусти!» Они так и замирают, вцепившись друг в друга: Цзинь Жулань, часто дышащий, кусающий губы — только бы не начать позорно, по-детски всхлипывать, Вань Инь — злой и уставший. — Не надо, — выдыхает Цзинь Жулань в последний раз, накрывая его руку мокрой горячей ладонью, — ему кажется, на эту короткую, почти бесполезную попытку вырваться он растратил все силы — и теперь под взглядом Вань Иня ему остаётся только замереть. Накачанной ядом мышью, которую собираются проглотить, как добычу.       Руки у мужчины тёплые, почти горячие, и напряжённого живота он касался аккуратно. Цзинь Жулань лишь рвано выдыхал. Он всё ещё не мог восстановить дыхание после случившейся истерики. Прикосновения заставили сорваться с губ тихий болезненный стон. Живот при каждом надавливании словно бы резали ножом. Крупные слёзы, плохо видимые в предрассветных сумерках, катились по детским щекам. Своей маленькой ручонкой он касался чужой и не требовал, а скорее просил: хватит, не надо. И дядя внемлил детской просьбе. — Сколько дней? Цзинь Жулань не смотрел на него. Он быстрыми и неловкими движениями поправлял ночную футболку. — Пять?.. — еле слышно. Это скорее похоже на вопрос. На мгновение взгляд дяди показался задумчивым, словно бы тот считал в уме дни прошедшей недели. Он тяжело вздохнул и посмотрел на мальчика с плохо скрываемой жалостью. Цзинь Жулань лишь слабо поёжился. — Дурак, — получилось и не страшно, и не грозно, как это должно было быть. Скорее, становилось похоже на разочарование. Он слабо качал головой, наверное, в уме выстраивая цепочку последующих действий. Отчего-то желания, сил ругаться и кричать сейчас не было. — Ну, не разводи тут сырость. — Цзинь Лин спешно вытер рукавом всё ещё бегущие по щекам слёзы. Сейчас пока даже самый осторожный подох отдавался слабой болью. Вань Инь думал, что совершенно не умеет успокаивать детей. — Ничего, всё поправимо. Сейчас сделаем клизму и станет легче, — он пытался ободряюще улыбнуться, чуть сжал руку мальчика. — Разговор о правильном питании нужно будет тоже провести позже, — это больше похоже на мысли вслух. Дядя уже встаёт, чтобы уйти на кухню готовить раствор, как Цзинь Жулань вновь подаёт голос. Цзинь Жуланю кажется, что по его коже почти ощутимо ползут липкие, холодные мурашки. — Нет, — он вжимается спиной в стену, пытаясь отстраниться от чужих прикосновений: — Нет, не надо, я не хочу! Всё само пройдёт, я обещаю. Я не буду жаловаться, только пожалуйста, не нужно! На секунду ему кажется, что дядя сейчас его ударит, — настолько его взгляд отдаёт холодной сталью. Но Вань Инь только устало выдыхает и крепче сжимает его запястье — не уйти. — Этим могу заняться я, — говорит он, и тон его холодный и почти болезненно острый. — А может совершенно чужой тебе человек, которому будет плевать, поверь, на слёзы. У которого, будь уверен, слишком много дел, чтобы обращать внимание на твои сопли. Это не просто угроза. Это обещание — боли и страха, почти сверхъестественного ужаса. Цзинь Жулань боится Цзян Чэня, но ещё больше его пугают больницы. — Я не хочу, — потерянно тянет Цзинь Жулань — упираясь не столько по-настоящему, сколько по инерции, и Вань Инь неожиданно почти по-доброму (почти) хмыкает: — К тому же, у тебя выходной — а кто хочет торчать в свой выходной в поликлиннике?       В конце концов Цзян Чэнь смягчается. Ему тяжело смотреть на ребёнка, захлёбывающегося собственными слезами, полузадушенно всхлипывающего и отчаянно прижимающего руки к животу. Он не умел злиться на того, кому так отчаянно плохо. Ладонь легла на чужое, маленькое подрагивающее плечо, и мальчик по привычке готов был отшатнуться, но застыл на долгие минуты. Видно, что мужчина старался подобрать слова, пытается начать говорить, но получилось всё равно коряво, и Цзинь Жулань ему почти не верил. — Послушай, это просто вода. Подогрею до комнатной температуры и добавлю немного мыла. Будет неприятно, но не больно. Совсем маленьким делают, и никто не плачет. Цзинь Жулань слушал внимательно. В его представлении вода и мыло были совсем безобидные, но в таком сочетании в подобной ситуации пугали. Мальчик не понимал, не хотел понимать, почему нельзя обойтись без таких… крайних мер. Он всё ещё про себя повторял «не хочу, не буду», но выбор, перед которым его поставил дядя, заставлял согласиться, медленно кивнуть. — Почему так больно? — Цзинь Лин всё-таки решился задать волнующий его вопрос. — Я ведь не ел чипсов и снеков… Вы ведь говорили, что от них плохо будет. — Рис, — дядя медленно выдыхает. — Он скрепляет. Его полезно есть при отравлении. Сейчас твой кишечник им полностью забит. Поэтому важно есть не только рис, но и рыбу, овощи, как засоленные, так и свежие, натто, мисо-суп, лапшу. Понимаешь, рацион должен быть разнообразным. — Но ведь в прошлом люди питались им… и ничего. Вань Инь не может удержаться от короткого смешка. — Если у тебя в энциклопедии описаны лишь этапы выращивания риса, то это не значит, что люди питались только им. Да и скудный рацион тоже часто имел свои последствия. Бич прошлого — недостаток витамина В1, что вело к болезни бери-бери. Потому советую несколько раз подумать, прежде чем воспроизводить подобные пищевые привычки в реальность.       Цзинь Жулань ничего не ответил, лишь отвёл взгляд куда-то в сторону. Может, ему было отчасти стыдно за незнание простых исторических истин. Не разобравшись как следует, он довёл себя до такого состояния, а если бы продолжил, то всё наверняка кончилось бы больницей и лечением болезни намного серьёзнее. Он лежал, глядя вслед дяде, более не препятствуя, не возражая. Старался не думать о ближайшем будущем. Сквозь тонкие стены до него доносился звук льющейся воды, чужие шаги и стук дверец буфета, поскрипывание дверей, петли которых уже давно следовало немного смазать, но мужчина то ли не считал нужным это делать, то ли просто не умел.       Когда дядя вернулся, можно было сказать, что мальчик смирился со своей участью. Почти. Он всё равно ощущал, как сердце от страха в грудной клетке, словно невольная птица, бьётся быстро-быстро. Внимательно следил за каждым действием мужчины и чувствовал, как загорелись щёки, стоило просьбе снять всё, оставшись лишь в футболке, сорваться с чужих губ. Он был благодарен за приказ отвернуться к стенке и свернуться в клубочек, как котёнок. Так было немного менее стыдно, хотя дядя тоже мальчик и вроде как в происходящем не было ничего предосудительного. Было только холодно. По крайней мере, Цзинь Жулань пытался убедить себя именно в этом. Он дрожит вовсе не из-за страха. Было противно. Какая-то мазь из ванной с неприятным, словно из прошлого века названием «вазелин», оказалась жирной и скользкой. Было неприятно и странно. Цзинь Жулань жмурился и рефлекторно зажимался, ощущая, как в кишечник поступает вода. Сначала не больно, но вскоре рези стали ощущаться слишком отчётливо. Он просил прекратить, и его почти услышали, перекрыв воду. Дядя касался живота осторожно, не надавливая в этот раз, а чуть поглаживая. Мальчик не понимал, как это работает. Почему, когда гладят взрослые, всегда становится легче? — Потерпи ещё немного, — голос у мужчины сейчас неожиданно мягкий. Цзинь Жулань не успел ничего сказать, как вновь почувствовал внутри воду. Он старался не хныкать, не скулить, будто потерявшийся щенок, а как взрослый дышать глубоко и ровно, но получалось не всегда, и дыхание то и дело срывалось. Мальчик слышал, как дядя шептал что-то ласковое и успокаивающее, продолжая немного поглаживать. Может быть, совсем немного это и задевало гордость Цзинь Лина, но сейчас впервые за долгие месяцы он чувствовал исходящее от мужчины тепло. Цзинь Жулань смотрел куда-то в стену, размышляя: почему подарить немного тепла и ласки Цзян Чэнь не может в другой, более бытовой ситуации? Почему не может тронуть ласково и сказать доброе слово? Может быть, не хотел или просто не умел. Не знал, как вести себя с маленьким ёжиком, который норовил оспорить любое его слово.       Закончилась вода как-то незаметно. Конечно, пришлось полежать ещё несколько минут, но Цзинь Жуланю за его хорошее поведение обещали приготовить что-то вкусное из овощей. После всего мальчику открутили тёплую воду в душе, чтобы он имел возможность помыться и немного расслабиться в тепле, постояв под тёплыми струями. Переодевшись в чистое, Цзинь Жулань поспешил вновь скрыться за дверь своей комнаты. Только развороченный футон, сбившаяся простынь напоминала о столь непривычном начале дня. Будильник показывал половину седьмого утра. Кажется, можно было подремать ещё чуточку до восьми. Сейчас он чувствовал себя намного лучше, чем всю прошлую неделю. Ушла неприятная тяжесть, только разморённого тёплым душем мальчика немного клонило в сон. Он шмыганул под одеяло, с наслаждением ворочаясь, стараясь принять удобную позу и отмечая, что больше не больно. Прежде чем уснуть, Цзинь Жулань подумал, что позже надо будет поблагодарить мужчину, что помог, что подлечил. Было ведь на самом деле не страшно. Может быть, сегодня стоило остаться дома и помочь ему с домашними делами. Однако эта мысль обрывалась на середине. Мальчик незаметно погрузился в сон.