***
Разные существа используют разные органы чувств. Это касается и людей. Кому-то проще воспринимать все на слух, кому-то — на взгляд. У Курта с детства были проблемы со зрением — переходный период школьных дразнилок и шуточек про «четырехглазого» только обострили многие из них (в основном психологические). Со слухом дела обстояли намного лучше. Музыка — одно из величайших творений человечества. Ничто так не упорядочивает мысли, как стройный нотный ряд, ничто так не наполняет энергией, как несколько часов занятий за роялем или гитарой. Последнее было для него чем-то особенным — рояль проблематично носить с собой и звучит чересчур помпезно. Кроме того, здесь обострялся еще один способ познания реальности — тактильный. В подростковом возрасте Курт открыл в себе острую потребность трогать, щупать, прикасаться. Ему была важна текстура, форма, консистенция, температура. Чем осязаемее объект, тем полнее ощущения. Клавиши в этом плане однозначно проигрывали струнам. Его интересовали биология, химия, отдельные области физики и геометрии. Вопрос о выборе будущей профессии не ставился — родители верили, что из него выйдет прекрасный врач. Жажда знаний и умение трудиться давали шансы поступить в элитный медицинский университет, а редкий талант к учебе и отличные оценки обещали хорошую стипендию. В целом, так и вышло, за исключением определенных… нюансов. Вообще, оглядываясь назад, Курт понимал, что первые двадцать лет были самыми светлыми в его жизни. Он благодарил за это родителей, учителей, профессоров и удивительную генетическую особенность — молодой гений оказался на удивление скромным для своего объективно незаурядного ума. Может, даже чересчур… Впрочем, будь он еще скромнее, возможно, не влез бы во всю эту авантюру с Озкорп! «И не познакомился бы с Ричардом». Курт украдкой глянул в сторону Питера. Парень собирал тетрадки и ручки в рюкзак — уже поздно, ему пора домой. Костлявый, долговязый, неуклюжий. Неоперившийся птенец, но когда подрастет, будет таким же высоким и статным, как его отец. Дик бы гордился им… «Не стоит». Сентиментальность тут лишняя, по крайней мере, сейчас. Они с мальчиком еще найдут время поговорить — обсудить спорные моменты, обменяться сведениями. Поделиться воспоминаниями, в конце концов. Кертис в этом плане представляет просто кладезь информации, Питер точно захочет его послушать. Он был только рад поделиться драгоценнейшими частичками памяти… и не только ими. — Ну, вроде все, — мальчишка закинул рюкзак на спину. Подергал лямки, потоптался на месте. «Какое же чудо». — До понедельника, сэр. — До понедельника, Питер, — слабо улыбнулся Курт, едва держав широкий зевок. — Отдохни хорошенько. — Вам бы тоже было неплохо, — неловко выпалил Питер, смущенно замялся. — Вы какой-то… бледный. Простите. До чего очарователен. «Жаль, родители этого не видят». Переборов вязкую усталость, Курт встал из-за рабочего стола — проводить юношу до двери. У него никогда не будет своих детей, но ничто не мешает ему заботиться о чужих. За ним долг не только перед друзьями, но и перед эволюцией. Профессиональная деформация, никуда от нее не денешься. Собирая папки и документы со стола, Курт рассматривал блестящий стальной замок на портфеле. Рассматривал и думал о серебряном брелоке в широкой загорелой руке. О самой руке. Теплой, шершавой… Веки дрогнули. «Не спать, доктор Коннорс. Не спать». Сегодня точно нельзя. Я уеду на пару недель… «Куда?» — они говорили на русском, и Курт в силу ограниченности знаний был вынужден изъясняться немногословно. «По делам, — Влад щадил его, тоже говорил кратко и подчеркнуто просто. — Работа. Батя просил». «Хорошо, — ничего хорошего, нутро словно проткнули ледяной иглой. — Я буду ждать». «Я заеду за тобой вечером?» — глаза темные-темные и внимательные, как… Конечно, заедет. Как иначе? В кармане пискнул мобильник. Курт не стал отвечать — он поспешно собрал все, что осталось на столе, и захлопнул портфель. Усталость притупилась, в горле стало суше. Бесконечные этажи башни «Озкорп» пролетели перед глазами, как блики фонарей на стекле машины. Зеленый интерьер в сумерках отдавал чем-то едким, тревожным. «Корпорация зла». Кертис улыбнулся. У Влада голос — мед с молоком. А машина подержанная, русской марки. Сам парень называл ее просто Жигуль и безмерно ею гордился. «Ретро. Раритет. Кучу бабла вбухал, чтобы через океан перевезти. Ни о чем не жалею. Садись, академик, прокачу!..» Она ждала его через улицу. Черная, с широкой белой полосой на капоте. Боковые окна затонированы. Влад не терпел лишнего внимания, и Кертис обожал его за это (то есть и за это в том числе). — Замерз? — спросил парень, едва дрожащий Курт забрался в салон. В Нью-Йорке прошел дождь, было прохладно. — Давай сюда руку. Смехотворная в своей неуклюжести попытка замаскировать желание под беспокойство. Едва ладонь Курта оказалась под подбитой мехом кожаной курткой, как ему в щеку ткнулись холодные губы. Рычаг коробки передач больно ткнулся в живот. Очки угрожающе покосились на переносице. «Плевать». Курт замотал головой, ища его прикосновений. Его тепла. Его… До боли знакомый запах ударил в нос, и он окончательно потерялся в размытой блеклой дымке. Долгое воздержание не есть хорошо — никогда. И эти загребущие руки — тоже. — Были бы как в прошлый раз, — «Как он умудряется говорить?!» — Около Бронкса. Ну лан. Тоже неплохо. Влад притиснул к себе и зарылся лицом в шею. Пахло дубленой кожей, одеколоном и чем-то еще, чем-то таким… м-м-м… Кертис прижался щекой к его волосам (густые, жесткие, черные, как смоль), кое-как высвободив руку, запустил в них пальцы. Несколько волосков тут же запутались вокруг серебряного кольца. На кой оно тебе? «Чтобы практикантки не лезли». Он не обязан афишировать свою личную жизнь, но небольшой намек… почему бы нет? Курт ценил деликатность. — Выхлопотал у бати выходной, — шепнул Влад в ухо. — Побыть с тобой напоследок. — Куда ты, — слова не шли, язык еле ворочался, — поедешь? — В соседний штат, — холодный кончик носа мазнул по основанию челюсти. — Доставить надо одну вещицу. — Просто чудесно, — просто ужасно. Хотелось выть, грудь нарывало так, словно Влад уже уехал. «Соберись, доктор. Соберись», — Сколько лишних часов для сна… — Сколько лишних часов на постельке под солнышком, — хохотнул парень, пустив мурашки по загривку, — моя ящерка. Подлый прием. Курт должен был его ткнуть. Вместо этого он поцеловал его в лоб и отстранился со словами: — И никаких голодных барсуков. Влад с хохотом завел машину. Курт с некоторым усилием перевел взгляд в окно. После человеческого тепла ему в салоне стало холодно. Ему в принципе очень часто бывало холодно. «Прямо как ящерице». Влад подметил все и до мельчайших деталей: и то, что у него вечно холодные ноги/кончики ушей/носа/пальцев, и то, что он вечно кутается в пару плащей разом, и то, что любит подолгу лежать на солнце поздним утром или ранним вечером… Впрочем, клички формировались постепенно и сорвались с губ далеко не сразу, как пришли на ум. Родоначальником данного направления флирта по праву мог считать себя Влад — парень первый заметил, как много Курт перенял от своих подопытных. Сам же он говорил, что безмерно любит… барсуков. «Они милые. И могут прокусить тебе руку насквозь. И неприхотливые. Ящериц едят… Вам не страшно?» Нет, не страшно. И тогда, и в особенности сейчас Курту было хорошо. Исключительно хорошо. — Я заеду кое-куда? — спросил Влад. — Да, конечно, — ответил Курт. Отражение Влада в окне — точно белесый призрачный силуэт в непроницаемом мраке. Ударившись в религиозность, можно представить, что это его новообретенный ангел-хранитель. Старый исчез уже давным-давно. На той проклятой стройке, под той проклятой балкой. Тогда Курта тоже окружил мрак, и это было к лучшему — он не увидел, во что осколки строительного мусора превратили его правую руку. Его просто вырубило из-за болевого шока, а очнулся он уже на больничной койке. Во рту стало горько. Влад, помнится, спросил, как быстро он приспособился жить «одной левой». «Год учился владеть. Три — обтесывал умение, оттачивал ловкость. Все оставшиеся — мирился с мыслью, что нормально жонглировать никогда не научусь». «Для этого есть ноги. И нос». «Вы уж определитесь, Владимир, ящерица я или морской котик. Нужно хотеть учиться. А мне, как беру в руку шарики, хочется…». Его немногочисленных друзей эта способность забавляла. Курт научился совсем чуточку, а потом был перестройка этого чертового коттеджа… Стоило сразу заметить, насколько хлипкими были строительные леса и отвратительными — меры безопасности. Приятель остался цел, но после они практически не общались. Кертиса грыз стыд за свою категоричность, но потом взгляд падал на то, что осталось от его руки, и… «Мерзкий обрубок». Курт вздрогнул, поняв, что чуть не уснул. Машина притормаживала у обочины. Он огляделся. Булочная, кофейня (закрыто). Аптека. — Посиди тут, — бросил Влад. — Я быстро. Курт слабо кивнул. Он пригрелся — сидения, обтянутые синтетическим бежевым мехом, пахли Владом. Кертис смотрел, как парень вразвалку идет к аптеке. Крепкие плечи, мощная спина, мясистые бедра, сильные ноги, широкие ладони и стопы. Влад двигался не слишком изящно, но нисколько этого не стеснялся. Стеснительность в принципе не его черта. В аптеке Влад указал на какие-то упаковки в стеклянной витрине. Курт сощурился, пытаясь разглядеть, что это такое. Разглядел, и в горле снова стало тесно и сухо. Аптекарь что-то спросила. Влад улыбнулся, покивал. Ткнул пальцем в цветные тюбики рядом с упаковками. Аптекарь что-то сказала. Влад какое-то время тер подбородок. Потом начал водить пальцем от одного к другому — «эники-беники…» — и наконец махнул рукой. Аптекарь передала ему оба. Курт поерзал. Влад вернулся в машину, быстро вставил ключ. Слишком быстро. Курту нужно было больше времени, чтобы с собой совладать. — Останови, — просипел он. Влад молча свернул к обочине. Выбрал самый темный угол близ одинокого сквера. Он парень смекалистый. Умный. Чуткий… Курт набросился на него, как будто и не обнимал до этого. Сердце колотилось, как бешеное. Влад отвечал вдумчивее. У него на языке остался привкус кофе с корицей. Ничего вкуснее придумать было нельзя. — Да ты охренел, старик, — хрипло хмыкнул Влад, отстранившись. — В прямом смысле. Курт в ответ смог только поцеловать его еще раз. Попробуй тут не охренеть. Их первый поцелуй был смазанным, коротким, а вот второй — чувственным, долгим. Они не могли оторваться друг от друга не меньше получаса. Я так и мечтал с тобой, шептал потом Влад в теплой темноте салона. В одно дыхание. Долго-долго. Как можно было не поцеловать его за это вновь?.. — Ну, все, — прошептал Влад, мягко отталкивая его на сидение. — До дома-то хоть дотерпи. — Мне так стыдно, — прошептал Курт. Это было ложью только отчасти. — Доктор наук, почти профессор… — Не паясничай, профессор, — хмыкнул парень, заводя мотор. — Наигранная непорочность тебе не идет. И меня не впечатлит. Еще бы. Сколько формул, примеров и графиков они успели вывести за долгие ночи прошедшего месяца — не сосчитать. Курт с досадой отметил, что подзабыл учебную программу. Он придерживался добровольного целибата уже больше двадцати лет. Примерно с тех пор как лишился руки. Может, чуть-чуть меньше. …Мерзкий обрубок… Курт включил проигрыватель. Старый рок, Led Zeppelin, Stairway to Heaven. То, что нужно. Влад любил современный метал, но без проблем распробовал его любимые песни. Он пробовал все, что Курт любил. Песню они допевали в один голос. Едва его дом показался на горизонте, Курт почувствовал небывалый прилив сил. Его потряхивало. — Чайку? — спросил Влад, когда они добрались до прихожей. Вот теперь его можно было с чистой совестью ткнуть. Парень только рассмеялся, вскинув руки в притворном страхе. Все-все, ты победил, старик. За это его было необходимо поставить в угол. — Давай хоть ополоснемся, что ли, — шепнул Влад ему в губы спустя несколько минут. — Иди первым, — хрипло сказал Курт. — Мне надо… Что ему там надо, Влад не стал дослушивать — настала очередь профессора стоять в углу. В спальне совмещенной с рабочим кабинетом, Курт дрожащей рукой вытащил бумаги из портфеля и сунул их в шкафчик стола. Ему стоит разобрать их как-нибудь на днях. Желательно на этих выходных. Но тут Влад вышел из ванной в своей любимой футболке с барсуком и расклешенных шортах. Босой. С потяжелевших от влаги волос капало. — Помойся как следует, — бросил он как бы между прочим. Подобрав куртку с пола, принялся шарить во внутренних карманах. — Барсук сегодня голодный. И злой. Вода казалась горячее обычного — наверное, он замерз. Душ совмещался с ванной, но Курт любил стоять под обжигающими струями. У него была особая слабость к теплу. И к рельефной стенке позади него. И к аморфным мыслям о том, что будет минут через… да черт их знает. Откровенно говоря, это немного пугающе. Новые отношения стали чересчур мощным ударом для психики. Курт не был уверен, что все происходящее — нормально. Но отказаться — как можно? Одиночество сводило с ума. Левая рука, дорогая помощница, не решала всех проблем. Перспектива «одноразовых» связей не прельщала: важно ведь не только физическое единение. Курт выбрался из душа, когда кожа на пальцах сморщилась, и начала кружиться голова. Впрочем, на выходе головокружение никуда не пропало. Совсем наоборот. — Ультратонкие, со смазкой… — хмуря густые брови, бурчал Влад под нос. — Наденьте на… а потом… серьезно? Это пособие для слепых? А где точки?.. О, вылез! Я уже собирался тебя спасать. Чего так долго? — Отогревался, — улыбнулся Курт. — В террариуме отключили отопление. Кертис надел белую майку и широкие спальные штаны (Влад любил эту одежду). Влад сидел на кровати — и по нему невозможно было сказать, что он возбужден. Он буднично отложил пачку с презервативами на тумбочку. Оглядел скучающим взглядом. И рывком поднял Кертиса в воздух, обхватив за бедра. Курт вцепился ему в плечо (он был готов, Влад так часто делал). «…Помню, как впервые взял ящерицу на руки. Маман — в ужасе, я — в экстазе. Эта крошка казалась такой большой, теплой, красивой…» Шершавые пальцы впились в кожу. Губы пощекотали бок, живот, низ живота, прикусили через ткань. Влад осторожно усадил его на кровать, положил тяжелую руку на грудь и надавил. Курт послушно лег на спину, запрокинул голову. Пальцы приподняли край майки. Теплое влажное прикосновение… Губы? Язык?.. Руки дернули за пояс. Мир помутнел, и Курт закрыл глаза. Влад — настоящий охотник: сначала обследует территорию, а потом уже строит стратегии. Когда он прикусил внутреннею сторону бедра, Курт дернул ногой и фыркнул. Щекотно! Парень лизнул нежный сгиб, где бедро переходило в пах. Кертис чувствовал его улыбку — и дыхание, ерошащее жесткие волоски. Фу, как неприлично… У Влада нет стыда, и в этом плане они отчасти похожи. Просто Кертис старался придерживаться приличий, считая неправильным выбивать людей из колеи без повода. Влад далеко не так пунктуален. «…Вот зачем ты это сказал? Хорошо еще, что она не поняла, что ты вообще имел в виду». «Чего хорошего? Значит, правда — у нее склероз!» «Побойся моего дьявола. Заражение вирусом Эпштейна-Барра не имеет почти никакого отношения к рассеянному склерозу! Где ты этого набрался?» «У Тети Вики». «…Я так полагаю, ты не про человека». «Неа. Так, о чем там я?.. Ах, да. Барсуки…» Губы коснулись лобка. Веки дрогнули. Глупое «аккуратней, не подавись» застряло в горле. Пока Влад примерялся, Курт лежал неподвижно. Первые капли пота выступили над губой. Бедра ныли. Влад нашарил руку, потянул вниз, «какие густые волосы, какие жесткие…» Влад начал, он подстроился. Страх причинить боль держал в узде, Курт был напряжен, как перетянутая струна. Его пальцы перебирали темные локоны давним, слегка подзабытым жестом. Внезапно он почувствовал это. Всего на миг — но почувствовал. Его правая рука, пальцы, перебирающие режущие подушечки струны… «Фантомная боль». Первые годы она навещала часто. Потом постепенно прошла, а не так давно вернулась. Видимо, возраст, нездоровый образ жизни, стресс. Это не очень хорошо, откровенно говоря. Но это нечто удивительное, если быть честным. — Влад, — предостерегающе шепнул Курт. И Влад отстранился. Навис над ним, волосы упали ему на лицо, но Курт все равно видел мерцающие глаза и поблескивающие губы. Врачи не брезгливы — Курт потянулся к нему. — Хочу тебя в этой майке, — шепнул Влад, дернув за белую ткань. — Промокнет насквозь, — прохрипел Кертис, гладя колючую от щетины щеку. — Охеренно правда? — ухмыльнулся Влад. Полная капитуляция — эта развратная ухмылочка, точь-в-точь повторяющая выражение мордочки барсука на футболке… Влад — его властелин и бог. Когда шершавые ладони легли на бедра, Кертис развел ноги пошире. — Где там?.. — прохрипел Влад, оглянувшись. — Какого?.. Я че?.. Да ла-адно!.. Смазка упала на пол, закатилась под кровать, и какое-то время Кертису пришлось пролежать с раскинутыми (говоря словами Влада) ляжками, пока парень ползал где-то внизу, приглушенно матерясь сквозь зубы. Хихикать Курт старался так, чтобы Влад не заметил. — Харэ ржать, — но он все равно заметил. — Я не ржу, — «я посмеиваюсь». — Иди сюда. Со смазкой дело пошло легче. Курт закинул руку Владу на плечо. Влад подхватил его под спину. Сначала в ход пошли ладони (шершавые, горячие, скользкие), но довольно быстро этого стало мало. Они переплели ноги. — Кертис… Курт… — Влад… Володя… «Так-то я Володя. Или Вова, но не называй меня так, ладно? Владами у нас Владиславов зовут. Но маман приказала говорить, что я Влад». Они гуляли по парку. Горело солнце, было жарко. Они болтали ни о чем и немного о личном. Уровень доверия позволял. Уровень любопытства подзуживал. «Почему?» — спросил Курт. Ему хотелось знать о Владе все и чуточку сверху. Он чувствовал, что влюблен. Не понимал только еще насколько. «Потому что не поймут, — Влад мягко улыбался ему. Первая ласточка. Первый намек на что-то большее. — Мол, эти американцы «володю» не выговорят. Привыкли давать детям собачьи клички…» Рекс, Джек, Крис — «у меня так в деревне собак называют». Курт изобразил благодушное снисхождение — роль чудаковатого англичанина, которую он играючи нацепил с первого же свидания, очень в этом помогла. Акцент скрыть тяжело. Влад поразительно быстро его раскусил. «Не шотландец… не из Лондона… Уэльс?». Курту не было обидно. Ему было свободно и легко. Кончик носа терся о мягкую ткань. Барсук потемнел, посерел, смялся. Чужое дыхание обжигало шею. Курт сильнее сжал ноги. Боль прострелила мышцу левого бедра, но почти тут же утихла. Еще ближе. Еще быстрее. Совсем скоро, совсем, совсем, ну!.. Влад сжал его рубашку. Смял до треска. Прикусил. Неожиданно ткнулся носом в подмышку. У Курта вырвался смех. Короткий, громкий. Щекотно! Он дернул парня за волосы. Парень придавил его к кровати. — Влад… — Курт… — Милый мой… — Еба-а-ать… — Володя… — Моя ящерка. Удовольствие скрутило судорогой. Курт почувствовал липкую теплую влагу, вплеснувшуюся на их животы, и с мученическим вздохом расслабил ноги. Влад упал сверху, тяжелый, мокрый, горячий. Сердце стучало под горлом. — Неплохо, — прохрипел Влад. Тихо рассмеялся. — Для первого раза прям ничего. Курт поцеловал его в висок. Покряхтев и поохав, они подползли повыше, к подушкам. Влад прижался животом к его левому боку. — Я видел, как ты на меня смотрел, — сказал он. — Мы с Кицом в контрах уже месяц. Кажется, я сообщил тебе об этом… да, как раз месяц назад. Но могу ошибаться. Эпенштейн-де-Бар, сам знаешь… — Прости, дорогой. Инстинкты, — Курт выдавил улыбку. Неубедительную, он сам понимал. «Гланц молод. Хорош собой. И полноценен». — Ничего не могу поделать. — Разве рептилии ревнуют? — Рептилии борются за партнеров, — они переплели пальцы. — И борются довольно яростно. — Угу, боевой геккон, верю, — Курт хотел хлопнуть его по лбу, но Влад извернулся и чмокнул его в щеку. — Учитывая комплекцию противников, бой вышел бы впечатляющий — хоть и с предсказуемым итогом. — Барсук слопал бы обоих? — Не, только одного, — парень расхохотался и смял его в объятиях. — Самого жирненького. Ну, что ты там? Отошел? «Более чем». Влад оседлал его, и Курта вдавило в матрас («до чего приятная тяжесть»). Он приподнял подбородок и приоткрыл губы. Влад улыбался, пока его целовал. — Подкинь-ка, — попросил он, указав на тумбочку. Грязная уловка. Парень и сам мог дотянуться, но ему хотелось, чтобы мужчина послушался. Чтобы сделал, как он хочет. Курту пришлось поднапрячься, чтобы взять упаковку левой рукой с тумбочки около правой стороны кровати. Влад в два рывка содрал защитную пленку. — Можем без этого, — предложил он. — Как хочешь. — Хочу, чтобы тебе было комфортно, — пробормотал Кертис. — Комфортно? — хохотнул Влад. И резко упал на него, выдавив тонкий вздох. — Какие мы слова помним. Ну, ничего. Сейчас забудем. Отсутствие руки — правой, рабочей руки — приносило множество неудобств. Курт не мог одновременно обнимать и раздевать, растягивать и ласкать, отвлекая от боли. Он даже равновесие держал с трудом. Потому Влад делал все сам: одна его рука лежала на груди, другая — была заведена за спину. Со лба тек пот. Губы были плотно сжаты. Курт гладил его, стремясь свести неприятные ощущения к минимуму. — Пыхтишь совсем как барсучок, — улыбнулся он дрожащими губами. Влад сдавленно засмеялся. Кашлянул — сбилось дыхание. Замер. Тяжело вдохнул. Продолжил. Курт сел, переборов слабость, приобнял, погладил заведенную назад руку. — Я хочу, — выдохнул тихо-тихо. Влад хмыкнул. И убрал руку. Коснулся его шеи, щеки. Зарылся пальцами в волосы на затылке. Курт помедлил — хватает ли смазки? — и скользнул внутрь. Аккуратно, осторожно. С чисто профессиональной деликатностью. После первого раза сдержаться проще — кровавое марево поблекло — но все равно было жарко. Туго. Чертовски. «Господи, помоги мне». Курт прижался щекой к чужому виску. В постели любовники всегда становятся одного роста… — Подкинь-ка, — на ломаном русском попросил Курт. — Злопамятный, — фыркнул Влад. Ультратонкие. «Как бы не порвались». В их случае это не критично, но все равно неприятно. Влад раскатал презерватив, и Курт обхватил его щеку рукой и поцеловал. Яростно, даже грубовато слегка… — Ревнивец, — с нежностью выдохнул Влад ему в губы. — Мой боевой ревнивый геккон. Курт не ожидал, что от таких простых слов так сильно покраснеет. Крепко зажмурившись, он согнул внутри Влада пальцы. Мелочная месть. Влад выдал что-то среднее между стоном и смехом. — Обопрись, — прохрипел, тяжело дыша. — Обопрись на спинку. Ровную, плоскую, невысокую. Курт возблагодарил свой выбор кровати — в противном случае, он стер бы спину до крови. Влад приподнялся. — Подержи, — шепот, прошедший по нервам куском металла. Ему дали лишь мгновение на передышку. Мгновение, чтобы привыкнуть, подготовиться и ответить. Влад снова взял быстрый темп, и Курт был слишком ошеломлен, чтобы ему противиться. Марево вернулось. Рубашка промокла насквозь. Курт гладил Влада: сильную шею, твердый живот, напряженные бедра. Пальцы путались в жестких волосах на груди и паху, большой палец стер первую выступившую каплю, и размазал по всей длине. Влад запрокинул голову. Как же быстро он… — Не спеши, — шипение настоящей рептилии. — Не спеши, милый, не спеши. Влад будто не услышал, пришлось все брать в свои руки. «Руку. К несчастью». Курт рывком притянул парня к себе. Было тяжело: деревянная спинка неприятно давила на верхний шейный позвонок, а нос Влада — на левый висок. Громкое пыхтение щекотало щеку. Курт мягко погладил парня по спине, словно беспокойное животное, взъерошил загривок. Поцеловал в щеку, в подбородок, надолго припал к шее. Влад начал елозить, неуклюже переставляя руки, бесцельно мотая головой. Барсуки — существа, не отличающиеся особой ловкостью. Она нужна им только в моменты смертельной опасности, а до того они ходят вразвалку, катаются по земле и с удовольствием роют. Всегда. Везде. Влад не рыл, но пальцы у него были крайне подвижные — он с удовольствием прищипывал Курта за обвисшую кожу или наеденный за время сидячей работы жирок. А еще любил покусывать и «тыкаться» носом, куда попадет. Особенно в шею. Или в живот. Или в подмышку. Неугомонный зверек… «Почему барсук?» «А почему ящерицы?» Курт дернул бедрами на пробу. Поджал губы: тяжко, но приятно. Горячо. Тесно. Влад, пыхтя, поменял положение. «Вот так», — шепнул в ухо. Курт с улыбкой кивнул. «Почему парк?» «Есть места получше?» Плавно, медленно. Нелегко — за годы лабораторной работы Курт потерял форму. Вскоре он стал пыхтеть едва ли ни громче, чем Влад. Пот пропитал простыни, майка была похожа на половую тряпку. Влад млел. Его веки подрагивали. Он тонко поскуливал. Сбивчиво шептал. Плавно, доктор. Медленно… «Почему вы позвонили?» «Мне показалось, что вы…» — Люблю, — просипел Влад. В груди екнуло, и Курт почувствовал, что подступает. Хотелось быстрее, резче, но он терпел. Зато потом будет ярче, сильнее… Влад нашел его губы. Они были соленые. Он пах… пах… — Люблю, — повторил парень, слизывая пот с его подбородка. — Люблю, Курт. «Барсуки моногамны, ты знаешь?» Жар опалил с шеи до живота. Влад поймал его стон, втянул язык в рот. Положил руки на грудь. Приподнялся. Опустился. И снова. И снова, снова, снова… До последней капли. Когда стало больно, Курт остановил его. Влад глубоко вздохнул. И упал сбоку. С правого боку — если Курт захочет на него лечь, ему будет удобнее. Мир плыл. Кертис облизал губы. Переборов слабость, навалился на парня сверху, нашел его губы и не отпускал долго — так, что легкие начали болеть. «Как ты пахнешь. Как ты безумно пахнешь, милый мой». Курт попытался сказать это вслух, но вышел какой-то инфернальный хрип. Барсуки сильно пахнут, и запах у них специфический. Так же было у Влада. Его запах был… чисто его. Как запах яблок. Или запах травы, моря, мокрых листьев, мускуса, пота, спермы. Ни на что не похожий. Ни с чем не сравнимый. Курт вдыхал его полной грудью, спускаясь поцелуями вниз по телу. Только на пятом десятке он осознал, что обоняние для него не менее важно, чем слух и тактильное ощущение. Волоски в паху были еще жестче. Даже завивались немного. Рука у Влада тяжелая. И уверенная. Он не спросил — он запустил пальцы в его волосы. Курт расслабил горло. Нехватку практического опыта нужно было скорейше наверстывать. И он старался, старался как мог. Врачи не брезгливы — Курт не отстранился, когда почувствовал дрожь. Влад стер то, что попало на подбородок. Слизал. Он любил лизаться. «Барсук сегодня голодный». Изнутри кольнуло. «Не сейчас. Чуть попозже». Курт растянулся на Владе, положив голову ему на плечо. Влад гладил его по спине, ероша тяжелым дыханием волосы. Острое желание сменила тягучая истома. Колючий подбородок, тонкий шрам близ ключицы, родимое пятно на плече. Соски темные и твердые, живот плоский и рельефный. Курт любил рельеф. Обожал. И обожал Влада. Каждую пору, каждую мышцу, каждый волосок, нерв и сосуд, каждую косточку, выпирающую из-под смуглой кожи. «Да я вроде бы не особо широкий…» Обманщик. Широкий, большой, сильный. Богатырь. Может быть, из-за этого Курт сошел с ума? Соскучился по вот такой, мужественной красоте? Ведь его взгляд прилип к Владу сразу. Он следил, как парень после рабочего дня покидает лабораторию, как спускается по эскалатору, как садится в машину. Следил, смотрел, впитывал — и таял. С самых первых дней. Курт не верил в подобные чувства. Не верил, что в его организме когда-нибудь начнут протекать такие химические реакции. Слишком поздно. Слишком невероятно. Однако теория вероятности крайне шаткая штука, когда дело касается половой привязанности. Одному генетическому отбору известно, какие черты вызовут мощное ответное влечение. Анализ сложен, фактически бессмыслен. Курт не хотел анализировать — он хотел наслаждаться реакцией своего организма. И хотел, чтобы Влад наслаждался вместе с ним. Он уже был готов, и Курт в замешательстве заморгал — так быстро? «Мне немного надо, — сказал Влад тогда, в машине, около Бронкса, в их самый первый раз. — Тебя одного. И хватит». Как после такого можно его не желать?.. А вот человеку за сорок потребовалось некоторое время. Несколько минут, но они казались вечностью. Подвижные пальцы парня тут очень пригодились, Курту даже пришлось по ним хлопнуть — «хватит, перебор». Влад ухмыльнулся. Темные глаза мерцали в полумраке. Карие, почти черные. Влад говорил, это от предков — каких-то кочевников… что-то со степями… Курт плохо помнил. Его вело. Он развел парню ноги и вошел. Влад вздрогнул, моргнул, уголки его губ дернулись — вот и вся реакция. Курта прошило так, что ему пришлось замереть на какое-то время. Не хватало еще опозориться. «Горячо. Мокро. Черт, я забыл снять презерватив…» Доведенный до исступления, Курт почти сорвал с себя майку. Черт, да. Наверное, змея именно так себя чувствует, когда сбрасывает старую шкуру. Живота коснулись шершавые руки. Сильные ноги обвились вокруг, крепкие, тяжелые, точно стальные. Влад откинул со лба потную прядь. — Давай пожестче, — прохрипел он. — Не из стекла — не разобьюсь. Это верно. Из гранита, мрамора, любой другой горной породы, но точно не из стекла. Эта мысль сорвала тормоза. Словно невидимый ошейник открепили от цепи. Истому смел голод. Рука быстро начала соскальзывать с дрожащего бедра. Горело вокруг. Горело внутри. Великолепно. Прекрасно. Изумительно. — Влад… Как громко стучало сердце, когда он впервые ему звонил. Как дрожали руки после разговора. Как пела душа, когда Влад сказал: «Ну, эм. Да. В смысле. Я свободен». Когда впервые улыбнулся, впервые рассмеялся. Взял за руку. Купил любимый кофе. Поддержал разговор на любимую тему. Притащил под то дерево через ограждения, топь и колючие заросли. Они сидели на пригорке, несли какую-то чушь… Лучше не пей. Если начнешь падать, упадешь прямо в воду. А я не успею поймать — буду хватать по привычке-то за правую и… «Не переживай. Я в тебя вцеплюсь». И он вцепился. Вцепился, как клещ, как паразит. — Влад. — Как давно он хрипит на одной ноте? — Влад, Володя, мой милый, Володенька… Лицо парня исказилось. За один миг — за одно слово — Влад стал казаться совсем юным, почти ровесником Питера. У него с Коннорсом десять лет разницы. Обычно это едва заметно, но сейчас… Курт впился в беззащитно приоткрытые губы. Есть еще вариант… ну, это совсем уже. «Что?» Володенька. Так меня звала мама. Не «маман». Ты тоже можешь звать. Только… пореже, ладно? Сердце заныло сильнее. К жажде и голоду добавилась чувственность. Желание говорить. Влад умел говорить. Невыносимо кратко, невероятно просто он брал словами за душу. Барсуки моногамны, ты знаешь? Сейчас такое редко встретишь. Меня это удивляет. Это же очень удобно! Нашел и живешь. Долго-долго. Будь я барсуком… Это был просто наиочевиднейший намек. — Володя… — Какой жалкий скулеж. — Володенька… — Я сам с собой разберусь, — прошептал Влад. — Потом. Когда ты закончишь. — Володя… — Давай-давай, — ласковая ладонь легла на затылок, — заканчивай. Весь дрожишь… Ящерка моя… Барсуки едят ящериц, но я знаю дурачка, которую ящерку полюбил. Да, так и было Курт до сих пор помнил вкус того поцелуя — вкус кофе с миндальным молоком из одного термоса. Заходящее солнце золотило их лица, ветер был холодным, а руки Влад — теплыми-теплыми… Курт шмыгнул носом. И громко ахнул — Влад сжал его соски и держал до самого конца, пока он дрожал и выгибался, изливаясь. «Великий Господь». Глухая темнота. Мокрое твердое тело. Минута тишины. И Курт скатился с Влада на кровать. Стянул презерватив, неловко завязал и скинул на пол. Мусорное ведро стояло под рабочим столом — слишком далеко, у него не было сил. Он лег на живот. В висках пульс. Во рту сухость. Глазам жарко. Его била дрожь, но тяжелая рука легла на спину, заставив замереть. Влад провел по линии позвоночника, погладил между лопаток. Убрал руку. Пауза. Курт знал, что парень смотрит на него. Рассматривает. «Не говори ничего. Умоляю. Не произноси ни слова». Пустое. Если он даже попросит, Влад проигнорирует. Это не причиняет боли. Это за гранью любых мыслимых ощущений. — Моя ящерка, — хриплый сипловатый голос. — Красивый. Такой красивый. Неужели не видишь? — Не вижу, — выдавил Курт. — Я закрыл глаза. Тихий смех вызвал легкую щекотку под языком. Влад накрыл его собой и поцеловал в шею. А потом ниже. Ниже, ниже, ниже. Первый поцелуй — первый позвонок. Второй. Третий. Четвертый. На пятом Курт сбился. Пальцы пощекотали бока, он дернулся. Щекотно… Поясницы вместо губ коснулся язык. Копчик парень прикусил. «Где подушка? Под одеялом? Кто запихнул ее под одеяло?..» Курт зарылся лицом прямо в покрывало. Ноги одеревенели, Влад развел их с некоторым усилием. Тепло. Влажно. Сначала дыхание, потом язык. Скользкий, гибкий. Горячий. Черт. Блять. Влад молчал, пока Курт был сверху. Сейчас будет материться, наверное, как сапожник… «Как думаете, сложно ли содержать ящерицу?» «Смотря какую. Но я бы не советовал. Слишком специфичный вид». «Уж, думаю, не специфичней барсуков с бабуинами». «Откуда ты?..» «У бати свой зоопарк. И питомник. Наша семья любит зверушек… во многих смыслах». Кончик носа холодный. Вот куда он лезет? Слишком глубоко. Слишком… слишком… «Успокойся. Лежи». Влад так и сказал в первый раз. Успокойся. Я тебя и после канализации всего облизал бы. От такой перспективы передергивало. Проклятье. Это нереально. Да не может быть такого! «Великий Господь, как хорошо». Курт выгнул спину. Раз уж на дно, так на дно. Шея горела. Горели щеки. Вот и кто у нас вечно голодный? Он, Курт. Понятное дело. Повышенное либидо далеко не всегда приносит исключительно удовольствие. Когда тебе негде его потратить, оно превращается в муку. Обычно Курт терпел и потом выделял себе отдельный день. Дрочильное воскресенье? Хе-хе. Я бы глянул. «Дурак». Не воскресенье — суббота обычно. И то, как получится… Его сверхжадная чувственность требовала выхода. Он старался сублимировать в творчество и учебу, позже — в науку. Когда… все случилось, он был подавлен. Надеялся, что желание пройдет. Но стало только хуже. Теперь к не проходящей потребности добавились стыд, страх отказа и боль вынужденного воздержания. Вообще, ему хватало двух-трех относительно долгих половых актов. Но сегодня… Скорее всего, это из-за перспективы скорого расставания. Весьма продолжительного. Пару недель… Влад приподнял его. Погладил. Ущипнул. Палец шершавый. Шершавый, черт бы его мать. Вкупе со смазкой это будет… надо все-таки достать подушку. Это получилось не с первого раза — но получилось. Влад не помогал — Влад отвлекал. Довольный барсук сцапал верткую ящерку. Говорят, у этих зверушек острые когти. У Влада они всегда подстрижены — и даже подпилены немного. Аня, наверное, постаралась. «Доктор, вы поверьте мне, человеку, который эту вошь верченую знает, как облупленную. Не выйдет из нее академик. Ни по биологии, ни по химии, ни по любой другой «ии». Не помогут ей советы, не будет толку от исправленных ошибок. Она рассеянная, ленивая, неаккуратная, взбалмошная, вспыльчивая, вечно витает в облаках. Ей нужна творческая профессия. Пусть идет в актерку или музыкалку». «И, тем не менее, за ней сохраняется право выбора». «Ага, родители, видимо, решили, как вы. А злой старший брат решил так: буду этой бодливой козочке рога ломать каждый раз, как начнет че-то мекать». «Вы жестокий». «Неа, я заботливый». — Вот блять, — выдал Влад после продолжительной паузы. — Вот сука. Курт уперся лбом в подушку. Его потянули назад, и он сцепил зубы. Твердо. Жарко. Много. Стон собрался в груди, прошел через горло, но так и не вырвался изо рта. Влад лег на него. Так близко. Так глубоко. Кожа к коже. Тело к телу. Губы мазнули по загривку. В постели любовники всегда… — Блять, Курт, — русский мат превосходен. В исполнении Влада — особенно. — Блять, ебать, Кертис, это… Ебать. Ох, ебать. Когда любишь, учишься понимать с полуслова. Грудь снова заболела — никаких сравнений с легким дискомфортом проникновения. Горячие губы жгли спину. Черт. Зубы прихватили за загривок. Проклятье. Член задел простату. Блять. Курт глухо зашипел. Видимо, сжался — Влад выдал целый куплет отборных матерных выражений. — Резинка… сука… не мешает? «Как дыхания хватает?» Курт мотнул головой (он вообще ее не чувствовал). Выгнул шею. Влад. Володя. Володенька… Слова лились шепотом и выпаливались хрипом. Кажется, Влад тоже что-то шептал. Это было быстро и жарко, великолепно и больно. Плевать на тело — рассудок ныл. Губы скользнули к плечу. Правому. Рвано, по разу, спустились к… «…Иди на хер, калека ебаный! Мне тошно смотреть на твой мерзкий обрубок!» Еще там было что-то про нарочитую беспомощность, чувство жалости и дутую принципиальность. Про слабохарактерность, ничтожность, «тупую прическу», «унылую рожу», про то, что в постели он «холодный, как змея», и прочее, прочее, прочее. Момент надрыва. Бубон лопнул, и все полилось наружу. Курт тогда тоже наговорил много лишнего. Не надо вспоминать. Не надо. «…мерзкий обрубок…» Влад так не считает. Он такого не скажет. «…калека ебаный…» Никогда! Его затрясло. Жалкий. Жалкий, беспомощный калека. Родители говорили ему, что не произошло ничего страшного. Они убеждали его, что таких, как он, полным-полно. Ему еще повезло — люди живут без обеих рук, ног, а то и вовсе лежат, как овощи, пуская слюни. Балка пережала руку, это правда, но зато спасла голову от осколков. Он в себе. Его мозг цел. Он жив. Все хорошо. Хорошо, хорошо, хорошо… «Господь. Великий Господь». Когда любишь, учишься понимать с полуслова. Влад обхватил его обеими руками. Рывком поднял, усадил на колени. Нашел губы. Поцеловал. Поцеловал, поцеловал, поцеловал. В чужом глазу соринку видим, а в своём — бревна не замечаем. Ты калека из-за руки, а он — из-за ума. И это намного хуже… В темноте ночи, в надрывном мареве, в окружении жара, боли и наслаждения наружу выходит все, что копилось годами — в том числе то, что пугает, ломает и сводит с ума. Он не может играть на гитаре. Он не может жонглировать, держать несколько вещей разом, нормально взбираться по лестнице и еще кучу, кучу всего. Ему просто отрезали руку. Ему просто отрезали его часть. Одну из важнейших частей. Он узнал это, когда стало слишком поздно — когда от костей, мышц и жил остался лишь воздух. Когда он еще был под сильными обезболивающими, он попросил мать показать ему свою руку. Любую — изрезанную, искромсанную, превратившуюся в кусок гниющего мяса. Он хотел увидеть. Он видел ее уже несколько ночей. Мать погладила его по волосам и убаюкала ласковым голосом. Она была напугана. Все вокруг либо пугались, либо грустнели, либо смеялись, глядя на его увечье. Последний роман стал последней каплей. Быстрый секс, быстрые проблемы. Любовник высказался достаточно доходчиво и красноречиво. О каких отношениях он смеет мечтать? О каком уважении? Счастье, будущем?.. «До чего же ты мнительный… Залижу все, что расчешешь. У барсуков слюна целебная. Кусай все, до чего дотянешься. У барсуков шкура крепкая… Я с тобой. Я рядом. Сколько вытерпишь. Веришь?..» Курт выдохнул слово — единственно-верный ответ. Сильные руки сжали крепче. Они вместе упали на кровать — безвольная груда плоти и костей. Влад поцеловал его в макушку. — Ты как? — тихо-тихо, словно боясь разбудить, спросил он. — Все? Звенящая тишина. Скорее всего, звон из-за давления. Запах заменил кислород. Такой густой, почти осязаемый. Ни одной мысли. Пустота… и жар. Притихший, но готовый вот-вот охватить снова. Такое случалось с ним редко. Такое требовало усилий. Порой мучительных — прямо как в этот раз. Влад ничего не сказал. Когда любишь, понять можно и без слов. Перевернул на спину. Раскрасневшийся, взмокший, уставший… Желанный, нужный, один-единственный. Курт открылся ему, и Влад спустился к нему. Оставил поцелуй на руке. На правой руке. На грубом мерзком обрубке, на который противно смотреть. Влад прижался губами. Лизнул. Потерся носом. Лизнул. Поцеловал чуть выше, в плечо. …Красивый как черт… всего облизал бы… Теперь настал черед Курта оплетать, обнимать ногами. Ему было проще — он легкий, гибкий. И правда как ящерица. «…холодный, как змея…» Обожаю змей. Рептилий… Я вообще люблю зверей. Это моя страсть… Моя ящерка… Влад подхватил под спину, прижал к постели и уткнулся носом в шею. Курт закинул руку на крепкие плечи. Вцепился, вцепился мертвой хваткой. Он все бы отдал, чтобы обнять Влада обеими руками. Он бы все отдал… Все, что угодно… В этот раз его пронзали насквозь. Каждое движение — вспышка под плотно сомкнутыми веками. Слова не важны — важны лишь тела и разумы. Беспорядочные рывки. Кожа липнет к коже. Дыхание обжигает шею. «Твой. Твой для тебя, как ты для меня». Потому что от прикосновений хочется млеть. Потому что от расставания хочется выть. Потому что инстинкты вопят, изводят. «Бери. Не отпускай. Держи!» И он держал. В последний раз финал самый мощный. И самый внезапный. Точно ушат кипятка в самое нутро. Крик ободрал горло. Давление так подскочило, что потемнело в глазах. Несколько ударов сердца — несколько бесконечностей, полных блаженства. «Все. Вот теперь точно все». Чужое дыхание. Влажный поцелуй. Еще один. И еще. Влад притиснул его к себе. — Моя ящерка, — поцелуй в ключицу, в ухо, в нос, — родная, красивая, м-м-м, — прилив нежности, с Владом всегда так после долгого секса, надо успеть насладиться, — так бы и съел. Затискал бы, как… Ой. Ой-ой-ой… Еб твою! — Что… — Не голос — хрип мертвеца. — Что случилось? — Я идиот, вот что случилось! — прорычал Влад. Холод и легкая боль выбили из Курта сорванный вздох. Странное какое-то ощущение… — Презик. Я забыл про презик! Сука! А. Так вот, что это такое. Курт положил дрожащую руку на живот. Собрал немного спермы и растер между пальцами. Подумать только, сколько семенной жидкости за этот месяц они потратили впустую. Сколько детей могло родиться на свет… «Из меня все равно вышел бы не лучший отец». И ужасный муж, учитывая образ жизни и сексуальную ориентацию. Но он все равно испытывал легкое чувство вины. Не перед теоретическими детьми — перед своим видом. Основная функция любого индивидуума — передача генетического набора следующим поколениям. Какой генетический набор передаст он? А главное — как? И в чем заключается в таком случае его основная функция?.. Влад вытянулся около него. — Баран, — пропыхтел он, откинув голову на подушку. — Прости. — Все хорошо, — шепнул Курт. — Мне даже… приятно. Кертис потянулся к Владу, положил голову на грудь и закинул ногу на живот. Влад, помедлив, обнял его за плечи. Взял за руку и переплел пальцы. — Хочешь пить? — прошептал, пощекотав губами висок. В горле было сухо, но Курт не хотел, чтобы Влад вставал. Не сейчас. Тусклый свет от ночника золотит кожу, а пот и семя медленно остывают на их телах. Курт чувствовал, что глаза слипаются, и бросил мутный взгляд на будильник. Без пятнадцати четыре. «Опять прокувыркались всю ночь». Не так, как в прошлые ночи, однако. В прошлые было просто весело, и признания не вырывались из груди с таким… надрывом. Видимо, долгое расставание… — Володя, — еле слышно просипел Курт. — Надо сходить в ванну. — Надо. — И поменять постель. Она вся мокрая. — Ага. Поменяем. Не хотелось. Не хотелось никуда идти, не хотелось ничего менять. Хотелось просто лежать. Вместе, близко-близко. Пока тепло еще не ушло, а запах не выветрился. Курт поглаживал большим пальцем руку парня. Загорелую, сильную, мускулистую. Интересно, в каком спортзале Влад занимается? Может, когда на работе выйдет свободная минутка, ему сходить вместе с ним? Хотя бы попытаться. Тихое дыхание незаметно перетекло в сопение. — Володя? — Курт приподнял голову. Улыбнулся — Влад спал. Рот приоткрыт. Ресницы трепещут. Его можно было растолкать — он был бы не против. Курт молча натянул на них одеяло. Опять положил голову Владу на грудь. Прикрыл глаза. И утонул в темноте, как в рассыпчатом зыбучем песке.***
У Курта были весьма непростые отношения с утром. Первый час после пробуждения был для него невыносимо мучителен. Болела голова. Был заложен нос. Иногда в горле першило. Если позволяло время, он вставал не сразу — отлеживался, часто на той стороне кровати, на которую падали солнечные лучи. И в этот раз он собирался поступить также. Выходной, суббота, долгожданный отдых… пока не вспомнил, что заснул не один. Кровать была пуста. Место рядом с ним холодное. Курт сел рывком. Зашипел и поморщился от резкой боли, прострелившей затылок. Во рту стоял просто отвратительный привкус. Тело ныло. Глаза жгло. Ему было все равно. «Где Влад?» Место рядом с ним холодное… Встать было еще тяжелее, чем сесть. Он не стал искать одежду — обернулся покрывалом. В висках стучала кровь. В горле стучало сердце. Прихрамывая, Кертис поспешил на кухню, совмещенную с залом. Я уеду на пару недель. Но ведь не сейчас же. Или он решил отправиться пораньше? Тогда почему не сказал? Почему не разбудил? Почему не оставил записку или…? Влад был в прихожей. Чистил его туфли. Сердце словно выпустили из раскаленных клещей. — Что ты делаешь? — просипел Курт. — Ох, ты ж!.. Влад вскинул голову — и со всего размаху ударился макушкой о невысокий стол, под которым сидел. — Осторожней, — с хриплым смешком сказал Кертис. — Сильно ушибся? — Херня, — Влад посмотрел на него с всегдашней широкой ухмылкой и показал щетку. — Обувь вся запылилась. — Ты, — Курту потребовалось заминка, чтобы задать этот вопрос, — уже уходишь? — Почему? В понедельник отъезд. — Влад поставил туфли на подставку под столиком, отложил щетку и встал, вытирая руки о штаны. Кроме них, на нем была новая футболка. Все с тем же барсуком. — Не бойся, не сбегу. Молча, по крайней мере. «Какой догадливый». — Ничего, я это уже проходил, — хмыкнул Кертис. — Мой бывший ушел по-английски. — Разве? — Влад нахмурился. — А как же блистательный финальный монолог? — Это было накануне, — под светом яркого солнца, рядом с помятым, взъерошенным Володей все былое казалось сущей ерундой. — Он сбежал утром, даже записки не оставил. Видимо, хотел, чтобы последнее слово осталось за ним. — Детский сад, — сухо заметил Влад. — Не знаю, как там со словом, но последнее впечатление о нем осталось. И какое! Сука гребаная… Ладно, не будем об этом дерьме. Пошли на кухню, я есть хочу. И играться, видимо, тоже. Не успел Курт и шага сделать, как ему на пояс легла тяжелая ладонь. Тело среагировало даже быстрее, чем мозг — Курт обвил подхватившего его на руки Влада за шею и рассмеялся. Громко, ярко. Необычайно легко. Влад принес его на кухню, поставил перед тумбочкой с электрическим чайником и, бодро чмокнув в щеку, сказал: — Завтрак готовишь ты. Я всю последнюю неделю на тебя вкалываю. Долой неоплачиваемый труд! Курт не сдержал нежной улыбки. Он хотел поцеловать Влада, но тот в последнюю секунду увернулся и в два прыжка оказался на ближайшем стуле. Вскинул густую бровь. — Чего стоим? Жрать охота. Ящерка полдня храпела — я уж решил, что она впала в спячку. Я хочу сосиски с сыром и начиненный перец. И чай с малиной. Тот, который ты варил недавно. «Все, что только пожелаешь». Они ели из одной тарелки и пили из одной кружки. Влад кормил и поил его с рук, хвастался победой сестры в литературном конкурсе — «районный уровень!» — и гладил по руке. То и дело целовал, прижимался щекой к культе. Его парень. «Барсуки моногамны». Даже не вериться. Не может все быть настолько хорошо.