Пазлы

Это было летом, когда Дом вальяжно раскинулся на берегу грязноватого морского залива, и в хохоте и визге плескающихся состайников Курильщик вдруг зацепился взглядом за Чёрного. Поймал его глаза — бледно-голубые, светлее неба, и ещё пшеничные ресницы, слишком длинные для брутального Чёрного. И ещё немного нос. Ну и тонкие розовые губы тоже. До кучи. Поймал и запаковал аккуратно в черепную коробку, перевязал бантиком и поставил зачем-то на самую почетную полку в памяти. Рядом с маминым голосом и запахом родной квартиры. Осознал то, что натворил, но испугаться не успел, потому что Чёрный каким-то образом оказался рядом с коляской и брови сдвинул: — А ты чего одетый сидишь? Пошли купаться. Курильщик словил (машинально!) рельефные кубики пресса на чужом голом животе и бросил выразительный взгляд на свои ноги: — Как я, по-твоему, буду плавать? — Не проблема. — отрезал Чёрный, и Курильщик запечатлел на подкорке его тёплые сильные руки, когда Чёрный подхватил его, как девчонку, и понёс к воде. — Нет, Чёрный, я же одетый, не надо, нет! Я плавать не умею! — заорал он, осознав опасность быть сейчас же искупанным. — Я же мокрый буду! Чёрный! Давай хотя бы завтра, а? Чёрный!! — Курильщик перешел на визг, когда увидел, что его ноги болтаются где-то в сантиметре от воды, и схватился за шею Чёрного, желая оказаться как можно выше. Чёрный вздохнул как-то странно, постоял ещё немного, видимо, желая поизводить Курильщика, но потом развернулся и потопал в сторону берега. — Но чтобы завтра был готов, ясно? Буду тебя плавать учить. И на следующий день Курильщик понял, что попал. Он собирал Чёрного у себя в голове, как пазл. Выхватывал себе каждый его кусочек, будь то любое слово, сказанное его голосом; его плечи, руки, шея, за которые Курильщик в панике хватался, пуская пузыри и глотая соленую морскую воду; его усмешка, когда он видел, как Курильщик боится утонуть на метровой глубине; его запах, когда он нёс изможденного Курильщика на берег, а тот утыкался носом ему в шею.  Он собирал взгляды Чёрного, эмоции, движения. Трясся над ними, как заядлый коллекционер. Складывал в особую шкатулку и доставал поздними вечерами, когда был уверен, что никто не увидит, не схватит его тайны. Часами любовался и складывал в большой пазл под названием Чёрный. Рисовал его. Пытался карандашом впечатать в мёртвую бумагу живого Чёрного. С запахом, голосом и мыслями. Ничего не получалось. Чёрный переставал быть Чёрным, становился лишь картинкой. Курильщику нужен был совсем другой, живой, тёплый и немножко угловатый. Чтобы колючий ёжик светлых волос можно было потрогать, а шею обвить руками. Так получалось только с настоящим. И это было проблемой. Он думал об этом под холодными улыбками ночных звёзд, лёжа спиной на прогнивших досках старенького пирса, слыша слева дыхание Чёрного. Тот в последнее время впал в странно романтическое настроение, и вот полчаса назад вытряхнул Курильщика из тёплой кровати и привёз к морю. И теперь они лежали рядом, слушая ворчание прибоя и лениво собирая звезды в созвездия. — А вон там — Большой пёс, смотри, твоё! — Курильщик попытался пальцем показать, где именно, но Чёрный спутался в водовороте звёзд и перевернулся набок, привалившись к Курильщику вплотную: — На, покажи моим пальцем. С моего ракурса, а то непонятно, куда ты тыкаешь. Курильщик трепетно считал тепло от его тела и длинные пальцы, когда взял руку Чёрного и принялся водить по небосводу, надеясь, что собственная рука не сильно будет дрожать. Но Чёрный заметил и приподнялся на локте: — Холодно что ли? Прости, не подумал. И не успел Курильщик возразить, как оказался в сидячем положении, закутанным в кофту, которую Чёрный мгновение назад стянул с себя, оставшись в одной майке. — А тебе не будет холодно? — протянул Курильщик. Чёрный пожал плечами. Тогда Курильщик с бешено колотящимся сердцем притянул его к себе и накрыл кофтой обоих. Повернулся к Чёрному и задохнулся от близости его лица. А Чёрный как-то странно вздохнул. Опять. А потом собрал выдох Курильщика с его губ своими. И пазл разлетелся яркими красками на мелкие кусочки, а Курильщик стал собирать новый пазл — нового Чёрного, нежного и аккуратного, целующегося чуть неловко и впервые, ловящего чужие рваные вдохи и костлявые руки, Чёрного, щекочуще выдыхающего в шею и забирающегося пальцами в шевелюру, которого можно обнимать и собирать в созвездия родинки на спине и груди, считывать губами ямочки на щеках в редких, но зато искренних улыбках. И целовать, целовать в веки, в щеки, в губы. Обсыпать ласками шею и плечи и прижиматься всем телом, открываясь, и вот он я, забирай меня всего, ничего для тебя не жалко, лишь бы это не оказалось сном. Лишь бы пазл не рассыпался. Он не помнит, когда уснул. Зато помнит волну паники, когда не почувствовал рядом Чёрного, проснувшись все там же, на пирсе. И помнит бьющее по глазам счастье, когда мокрый Чёрный, появившись в поле зрения, улыбнулся ему: — Думал, я сбежал? Я просто искупаться ходил. И подарил отпечаток своих влажных губ на заспанной щеке.