***
Скрипнула дверь. Александр оказался в кабинете. — Вы хотели меня видеть, Михаил Юрьевич? — голос был уставшим. — Да, Сашенька, хотел, — нарочито спокойно ответил Москва, — еще я хотел бы знать, почему тебя снова не было на партсобрании?! В конце предложения мужчина сорвался на крик. Удар по столу не заставил себя долго ждать. Александр вздрогнул. — Что ты дергаешься, Невский? Отвечай, где ты был? — красные глаза прожигали лицо допрашиваемого. Ленинград не хотел ничего говорить, ведь любой ответ будет принят в штыки. Молчать же, как и врать, просто опасно, поэтому выбора не оставалось. — Я не пришел, потому что мне нечего рассказать нового, после прошлого собрания ничего не произошло, — произнес Невский. Он не упомянул, что это не единственная причина. Ему не хотелось лишний раз испытывать терпение столицы. Такой ответ, конечно, не устроил. Московский встал из-за стола и двинулся в сторону Александра. — Правда? Интересно-интересно, а может дело в том, что ты не уважаешь партию или, — мужчина подошел почти вплотную, — меня?! Дышать стало нечем, чужие руки сдавили шею. На ней все еще оставались синяки с прошлых выходных, когда Михаил приезжал в Ленинград. Теперь поверх появятся новые. — Н-нет, кха, уваж-жаю, — прошептал Невский, собирая весь воздух, что у него остался. Руки пропали с шеи. Александр закашлялся, пытаясь восстановить дыхание. От недостатка кислорода закружилась голова, мужчина начал крениться в сторону. Упасть ему не дали: подхватили и усадили на стул, стоящий рядом. — Саш, ты живой? Извини меня, погорячился, — на удивление ласково сказал Московский, Ленинград такие резкие смены настроения очень пугали, — я просто не могу понять, почему же ты не можешь быть, как другие наши однопартийцы? Возьмем тот же Ульяновск. Исполнительная, работает за десятерых, на собрания все приезжает, еще и таких, как ты, помогает мне наставить на путь истинный… От таких расписываний чужих достоинств раньше в Невском бы взыграла жгучая ревность, но сейчас из-за усталости и головокружения от нее осталась жалкая тень. — Если в твоем окружении есть такие хорошие и правильные, я-то тебе зачем? Приезжай в свободное время к Ульяновску, а не ко мне, — голос становился все тише и тише, — оставь меня, пожалуйста. Как бы тяжело не было это говорить, Александру, правда, хотелось спокойствия, хотелось жизни без Московского, без любви, от которой больно. — Что? — Михаил не понял, почему разговор свелся к этому. Вдруг в его голове что-то перемкнуло, он вспомнил взгляд абсолютного восхищения Свияжской и выдал, — знаешь, а ты прав. Можешь идти, но больше не пропускай собрания, иначе я приставлю к тебе кого-нибудь. Невский встал со стула, вышел из кабинета. Он должен был радоваться, что его так просто отпустили. Почему же в глазах стояли слезы?***
Собрания должны были проводиться всю неделю: всех за один день не выслушаешь. Приходить полагалось всем, поэтому Алина снова была в конференц-зале. Она выспалась, была полна сил и энергии, а потому задавала вопросы и делала заметки в записной книжке с особым рвением. Не заметить ее сияющие глаза было сложно. — Так, спасибо, товарищ Уралов, можете занять свое место. Остальных, кто сегодня выступает, выслушаем после перерыва, — объявил Москва, после чего встал со своего места, как бы подавая пример присутствующим. Свияжская не спешила уходить: есть совсем не хочется, а вот дописать несколько строчек — очень даже. — Алин, ты идешь? — голос Самары раздался над головой. — Да-да, Насть, сейчас. Не ждите меня, я догоню, — Ульяновск посмотрела на подругу, та лишь пожала плечами и ушла вместе с еще несколькими воплощениями. Зал опустел. Свияжская не очень любила тишину, так хотелось каких-нибудь звуков. Видимо, именно поэтому сзади раздались тяжелые шаги, отбивающие марш. Алина даже не обернулась. Мало ли кто-то что-то забыл? — Товарищ Свияжская, почему же вы не на обеде? — услышать Московского было неожиданно. На столько, что девушка, подскочив с места, развернулась к столице. — Ох, Михаил Юрьевич, я уже собиралась. Только дописать хотела, — сказала, едва не запнувшись в словах: голова немного кружилась. Вставать так резко было плохой затеей. — Ваша отдача работе вызывает уважение, немногие с такой страстью делают что-либо, — полуулыбка показалась на губах Москвы. — Спасибо, но не вижу в этом ничего особенного. Я же стараюсь для нашей страны и нашего народа, — Ульяновск зарделась. Конечно, не каждый день ее нахваливает сам Михаил Юрьевич! Мужчина снова заметил этот взгляд. Вкупе с покрасневшими щеками все казалось совсем очевидно. Медлить Московский не любил, а потому… Алина почувствовала чужие губы на своих. Что? Почему столица ее целует, а главное зачем? Это награда такая? Или что вообще происходит? Вопросы метались в голове, пока руки уже отталкивали мужчину от себя. — Товарищ Московский, что вы творите?! — ошалелый взгляд скрыть не получилось, да и голос ее уже выдал. Непонимание на лице всезнающего начальника видеть было странно. Хотя его действия тоже вводили в ступор. Свияжская, конечно, знала, что он сошел с ума от власти — красные глаза тому в подтверждение — но не думала, что настолько. Когда она его видела на собраниях, он вел себя так же, как и до Советского Союза. Может только немного перегибал палку, но он же теперь столица, начальник, так что это неудивительно. — Михаил Юрьевич, зачем вы это сделали? — мыслительный поток в голове нужно прекращать, лучше спросить обо всем, чем додумывать. — Ульяновск, я полагал, что нравлюсь вам. Вот и решил сделать первый шаг, так сказать, — Михаил снова был собран, будто ничего и не было. — Вы правы, вы мне нравитесь. Я вас даже, возможно, люблю в какой-то мере, — Алина не особо понимала, что ей говорить, — но все же не стоило делать, как вы сказали, «первый шаг». Вы-то меня не любите. — С чего вы это взяли? — Я считаю, что вы не способны любить. Ой, кто ее за язык тянул… Алина пожалела, что решила высказать свое настоящее мнение. Теперь уже поздно что-то менять. Будь, что будет. — Вы, правда, так думаете? — голос Москвы был убийственно холодным, девушка слегка напряглась в ожидании, например, удара. — Да, — врать уже не было смысла. — Что ж, я вас понял. Извините за это небольшое недоразумение, — Михаил отошел в сторону, предлагая Алине уйти. Именно это она и сделала. Ее уже заждались друзья. Идя по коридору, Свияжская думала о том, что же сподвигло столицу целовать ее. На самом деле. Не верилось в то, что Московский хотел «сделать первый шаг», а потом спокойно принял реакцию и слова Алины. Как бы ни хотелось, правду она не узнает никогда. Как и никогда не признается, что было бы приятно получить еще один поцелуй Москвы.***
Стук в дверь не предвещал ничего хорошего. Александр посмотрел в глазок, тяжело вздохнул, но открыл. — Товарищ Московский, я же просил вас… — вместо приветствия начал Ленинград, но был перебит. — Саша, что ты так меня зовешь? Имя забыл? — Михаил явно был в хорошем расположении духа, даже слишком хорошем, — пустишь за порог-то? Такой Миша, улыбающийся и говорящий с усмешкой, был похож на себя старого, но это было лишь иллюзией. Через некоторое время безумие снова поглотит мужчину. Невский хотел бы вытолкнуть столицу из квартиры, захлопнуть перед носом дверь и видеться только вынужденно и по работе. Хотел бы, да не мог: скучал так сильно. Они не пересекались после череды собраний месяц. Все это время Александра ломало, он ревновал, проклинал, скучал, ненавидел, любил. Весь ворох чувств и эмоций, которые, как он думал, выжгло революцией и последующими годами, снова ожил, забился птицей. Ленинград отошел, пропуская пришедшего внутрь квартиры. Москва прошагал в кухню, где по-хозяйски поставил чайник и сел на стул. Щелчок замка, усталый вздох, и Невский оказался рядом. — Сашенька, прости меня, — в какой раз за этот век он извиняется? — прости за то, что мог допустить мысль, будто мне нужен кто-то кроме тебя, — «будто я нужен кому-то кроме тебя», читалось во взгляде, казалось, чуть посиневших алых глаз, — хотя эта мысль была с твоей подачи… Да не важно. Прощаешь? Снова у него просят прощения. Сколько это будет еще продолжаться? На этот вопрос никто из них двоих не ответит. Когда это закончится? Наверное, когда Саша перестанет прощать. Сейчас у него плохо с выдержкой, а потому: — Прощаю. Ленинград подхватывают и обнимают до хруста костей. Пусть Москва и не способен любить, Саша и его любовь все равно останутся с ним. Навсегда.