Средство защиты от комплексов

С Сынмином что-то не так. С ним всегда что-то было не так. Всегда, сколько он себя помнит. На то были разные причины и методы борьбы с этими странностями соответственно тоже были разными. Самым действенным, наверное, было бы перестать задумываться над этим и перестать слушать окружающих, но он увы так не мог. Сколько не отмахивался, сколько не делал вид, что ему наплевать, из раза в раз всё равно возвращался к одному и тому же состоянию и снова выискивал в себе недостатки. Это всегда было. В далёком детстве, когда Сынмину было ещё пять, он стыдился своих пухлых щёк и сильно переживал об этом, меньше кушал, чтобы они не расстягивались сильнее и незаметно втягивал их, чтобы они визуально уменьшились. Но дети в детском саду всё равно обращали на это внимание, так что он не переставал, даже не смотря на слова матери о том, что это вполне нормально для маленьких детей. А она, конечно, оказалась права и щеки его по мере взросления спали и перестали делать его лицо округлым. И старая привычка скоро отпала. Зато появилась новая: другие дети в младшей школе часто обращали внимание на его слишком широкий лоб. С тех пор, он старался закрывать его волосами, постоянно делал стрижки закрывающие лоб чуть ли не полностью. И это у него осталось на всю жизнь. А в средней школе была уже новая напасть: сверстники считали его толстым и непривлекательным из-за мешковатой одежды и широкой школьной формы, в которых он обычно появлялся где-либо за пределами своего дома. Как итог, он сильно похудел, – в какой-то момент это даже граничило с болезненностью, – и старался меньше есть. И всё вроде как шло хорошо, но общество каждый раз новое, и каждый раз его замашки тоже новые, поэтому в старшей школе окружению не нравились в нем уже другие стороны. На фоне худобы его рост ещё больше выделялся, из-за чего он получал несмываемое клеймо дылды. Из-за этого приходилось часто горбиться и сутулиться, таким образом уменьшая свой рост хотя бы сантиметров на семь. Но это не особо то и помогало. Фантазия у подростков работает отлично, так что каждый придумывал для него своё прозвище. Кем он только не был: и жирафом, и ходулей, и шпалой, а если особенно изощрённо, то обломком телевышки. Удивительно вообще, откуда в юных головах столько ненависти к другим и жажда самоутверждения за их счёт? Откуда такое желание оскорблять других, унижать их за их особенности? На самом деле, это даже не важно. Важно то, что у людей не обязательно должны быть причины, чтобы ненавидеть других людей. Одно лишь их существование может быть достойным поводом, а уж предлог придумать это всегда успеется. А если человек ещё и не подходит под их стандарты в отношении поведения или внешнего вида или всего и сразу, то он становится мишенью без каких-либо раздумий. А Сынмин... А что Сынмин? Не сказать, что он был тихоней и пай-мальчиком, но определенно спокойным и более отстранённым и серьезным, нежели многие другие подростки. Он не любил шумные людных места и вечеринки, предпочитал шумной пьянке в клубе вечер дома с книгой и чашкой ароматного чая и в принципе не понимал логику сверстников относительно курения и выпивки и не считал подобное поведение чем-то крутым. А ещё на тот момент он был полным новичком в плане отношений, ни разу в жизни не сходив на свидание и так и не поцеловавшись ни с кем. И это только подогревало в молодых диких душах желание поиздеваться над ним. К насмешкам из-за роста прибавилось частое упоминание его общей непривлекательности, раз за всё время он так и не знал, как ощущаются отношения. Мол, он просто скучный, серый и вообще малосимпатичный, неказистый такой, вот девушки им и не интересуются. Помнится, даже побежал слушок о том, что раз девушками он не интересуется, то должно быть парнями – да. А появление новенького в их классе это подтвердило. Дахун был довольно красивым, как тогда казалось угрызенному комплексами Сынмину, и почти сразу же он начал проявлять к Киму интерес. Он был добрым, не насмехался и никогда не говорил о его недостатках, что не могло не радовать. Сынмину с каждым днём их общения всё больше казалось, что это любовь. Он бы никогда не осмелился признаться в этом сам, слишком боязно было за их общение, но в один день Дахун просто пришел и признался сам. Признался в теплых чувствах. И Ким ему поверил. Потому что хотел верить. Но стоило ему ответить взаимностью, буквально в мгновение из-за угла появилась компания тех самых парней, которые обычно задирали его, ткнула камерой ему в лицо и со смехом и издёвками удалилась, отбив с Дахуном "пять". На следующий день все в школе знали о том, что тихоня и серая мышка Ким Сынмин, мало того, что гадкий утёнок, так ещё и гей. Это продолжалось до выпуска и, к сожалению, научило Сынмина лишь одному: не доверять людям так просто и не влюбляться в них ни под каким предлогом. Такова его жизнь. Чем дальше, тем больше комплексов. Люди сменяются одни другими, но отношение их не меняется. Не стоит говорить, что у него не было друзей совсем, но близко к себе он никого не подпускал. Потому что боялся вновь порезаться. Лучше одному. Потому что такой вот он, Ким Сынмин, – сотканный из комплексов и неуверенности в себе, со временем обросший шипами язвительности и колкости, но по-прежнему ранимый и слишком чувствительный. И по-прежнему слишком подверженный чужому мнению. С того времени, конечно, многое изменилось. Сейчас, в группе с другими ребятами, он чувствует себя более уверенным. Наверное, ещё пару недель назад, он бы сказал, что вся его закомплексованность прошла, он больше не стесняется себя и не старается скрыть свои недостатки. Но это было пару недель назад. Вероятно из-за большей уверенности, Сынмин возымел новую привычку: время от времени читать комментарии под видео и выступлениями. О себе, разумеется, было интереснее всего. Было любопытно знать, что люди думают о тебе, а комплименты были неплохим стимулом работать и дальше, что было несомненным дополнением. Только пару недель назад в комментариях всё чаще проскакивали нелестные фразы насчёт его улыбки. Хейта, конечно, не избежать, ведь он – часть его работы айдолом. Но замечания насчёт его улыбки были буквально везде. Из всех комментариев о нём, наверное, каждый третий был, о его кривой, некрасивой, странной улыбке. Людям она совершенно не нравилась. Её форма, может зубы или губы, он и сам не знал, с чем конкретно в его улыбке было что-то не так. Но что-то определенно должно было быть, ведь люди бы просто так писать не стали. Сразу вспоминалось то время, когда он носил брекеты. Ведь даже они не спасли положение дел. Сейчас ряд зубов к него ровный, но отношение в его улыбке не улучшилось. Можно сказать, что на данный момент, это было скорее особое обострение ненависти к ней. Только вот в чём дело он так и не понимал. Должно быть, людям просто не нравится, когда он улыбается или выглядит весёлым или счастливым. Видимо так. В любом случае, новый комплекс не заставил себя ждать. Не сказать, что это было чем-то прямо-таки новым для него. Его улыбка и раньше казалась ему не самой привлекательной. Но когда об этом долгое время не упоминают, удаётся уверить себя, что всё не так и плохо, и перестать обращать внимание на свой комплекс. Однако, люди вновь стали говорить о его улыбке и сомнения снова проснулись, как и презрение, и стыд, и злость, и отвращение. Теперь Сынмин старался улыбаться меньше, сдерживал себя от этого, а если и улыбался или смеялся, то прикрывал рот руками или прятал под маской и в ткани одежды. И пусть комментарии поутихли, во многом потому что предмет их обсуждения просто больше не был в их обозрении, но легче почему-то не стало. Он каждый раз возвращался к тому самому видео, с которого всё началось. Каждый раз перечитывал фразы о кривой, несуразной улыбке, до такой степени часто, что многие знал почти наизусть. И от этого выбросить их из своей головы довалось ещё сложнее. Вот и сейчас, сидя на кровати в своей комнате, Сынмин снова и снова бегал глазами по обидным строчкам, вновь и вновь стараясь выискать в своей голове, что же с ним всё-таки не так. За окном уже вечер. Солнце кренилось к горизонту, окрашивая темнеющее небо в алые краски заката. Они отбрасывают блики на светлые стены комнаты, рассеивая её мрак мягким желтоватым свечением. Экран отбрасывает на лицо белый блик, и Сынмин в этой полутьме выглядит как призрак. Он не отрывается от экрана ни на секунду, кажется, даже не моргает, всё бегает глазами по заученным фразам. Кажется, всё его тело начинает затекать от неизменной неудобной позы, но он словно находится в другом мире, совершенно не задумываясь ни над чем, кроме слов перед глазами. Те покрываются плёночкой слез, но он всё равно держится. Эхом в его голове разносится стук в дверь. Он резко вздрагивает, отводя взгляд от смартфона, и косится на дверь. – Я звал всех кушать, - в проёме виднеется темно-русая макушка. В голосе сразу узнается Минхо и Ким неслышно вздыхает, думая, что с ним всё сложнее. С ним всегда всё было сложнее. Потому что Минхо – это Минхо. Такой идеальный, красивый, до безумия прекрасный, невероятный и просто потрясающий. Для Сынмина даже слишком. Потому что это страшно – влюбиться в кого-то настолько совершенного. Особенно когда сам буквально соткан из тонких нитей собственных комплексов, больно колечущих душу каким-то словно мазохистским чувством. Он уже думает, что-нибудь ответить, но Ли продолжает: – Я знаю, что ты уже ел с Чанбином и Хёнджином, но подумал, что может ты захочешь перекусить. Впустишь? - младший почти слышит лёгкую улыбку в чужом голосе и какое-то фантомное тепло разливается в груди, затапливая все островки самобичевания, намытые им за этот вечер. И самому хочется улыбнуться, уголочки губ сами тянутся вверх, словно рефлекторно, но он быстро перехватывает управление собственным организмом на себя, подавляя в себе улыбку и лишь кивает, смаргивая подступающие слезы и надевая защитную маску, скрывающую широкий спектр его эмоций. Старший легко проскальзывает внутрь, прикрывая за собой дверь и усаживается рядом на кровати, протягивая руку вперёд. Только сейчас Сынмин замечает в ней тарелку. - Я принёс апельсинки. - на ней правда лежат кружочки апельсина и парень снова сдерживает себя от улыбки оттого, что Ли принес именно этот фрукт. Но щеки не смотря на все запреты всё равно слегка розовеют, чего не видно в мраке комнаты. Он берёт один кружочек и разламывает кожуру, раскрывая мякоть на манер солнца. – Спасибо, - кивает он, прежде чем укусить кусочек апельсина, окончательно отвлекаясь от всего ранее происходящего. А Минхо снова улыбается, только в этот раз Ким чётко видит это, потому что расстояние между ними меньше метра. И, чёрт возьми, у хёна такая красивая улыбка, что парня просто ведёт. Хочется верить, что когда-нибудь, хоть разочек во всей его жизни, он будет причиной его улыбки. От такой улыбки где-то внутри разливается оазисом нежное чувство. И сколько бы Сынмин не запрещал себе любить Ли Минхо, но попытка прекратить это кажется настоящим преступлением. – Ты же знаешь, что я пришёл не просто так, да? - начинает Ли спустя пару минут. Тогда-то младший возвращается с небес на землю. Конечно, Минхо не пришёл бы к нему просто так в такой манере, – он был слишком тихим и осторожным для обыденности между ними, – у него есть какие-то мысли. У него есть разговор. Серьезный разговор. - Нам нужно поговорить. – О чём? - Ким убирает тарелку с чужих рук на тумбу и поворачивается обратно, откидывая телефон немного в сторону. В этот раз он правда не знает. Но это не делает ситуацию менее волнительной. Он чувствует, как в груди скатывается ком, перекрывающий его дыхание, а в животе завязывается болезненный узел. Так тяжело сдерживаться. Так хочется выплакаться. Но он не может. Не сейчас. Не перед Минхо. Перед кем угодно, но только не перед ним. – Не строй дурочка, Сынмин, - вздыхает тот как-то даже нетерпеливо. - О тебе, конечно. Что с тобой происходит? – А что со мной? - младший строит гримасу искреннего недоумения. Нет, он знает, что с ним. - У меня всё в порядке. - Нет, с ним не всё в порядке. У него ужасная улыбка. Настолько уродливая, что даже Минхо думает, что с ним что-то не то. От такой мысли, парень судорожно сглатывает всхлип, отчаянно рвущийся наружу. Почему же он такой? Почему его улыбка такая? Почему? – Нет, не в порядке. Мне не нравится твоё поведение в последнее время. Что-то случилось, я же вижу, - а Ли будто и правда насквозь смотрит, прожигает его взглядом блестящих невероятно глубоких глаз. Всего видит, как открытую книгу читает. Ему врать бесполезно. Даже здесь он преуспел, и даже тут всё идеально. А Сынмин понять не может, завидует он этому или восхищается. Определенно восхищается, хёном нельзя не восхищаться, он ведь такой, словами не описать, какой прекрасный. Но с другой стороны, проклинает себя за то, что тот такой талантливый, а он не может тщательней скрываться, просто всё у него так выходит, напоказ. - Сынмини, - звучит неимоверно ласково и чужая ладонь ложится на его собственную, поглаживает выпирающие костяшки успокаивающие и чуть сжимает в немом жесте поддержки. - Давай, расскажи мне. Что случилось? Что тебя беспокоит? – Хён... - Сынмин судорожно выдыхает, старается собраться с мыслями, но каждый раз путается, снова и снова теряется в заботливой тревоге, плавающей звёздами в чужих глазах. Дышать тяжелее становится, будто он под воду ушёл, будто потонул он в этом звёздном омуте. А лучше бы потонул. Выдержка трещит по швам, маска спокойствия даёт скол, покрывается трещинами и рассыпается осколками, полосуя сердце острыми краями. Слёзы сами скапливаются в глазах и он больше не контролирует себя. Дрожащий всхлип вылетает наружу, ударяясь о стены и пробивая в его душе новую дыру своей незвучной волной. Он хватается за Минхо быстро, пока тот не успевает ничего сообразить, опутывает руками его спину, вжимается так, словно хочет раствориться в нем, прячет опухающее лицо в чужом плече и давит очередной всхлип. Стыдно, неимоверно стыдно за то, что Минхо пришлось увидеть это. Какой же это позор. Конечно, любовь всей его жизни – сильное выражение, но, кажется, будто он любит его сильнее, чем любил вообще когда-либо кого-либо любил. И эта его самая сильная любовь сейчас видит его, всего помятого и опухшего, с покрасневшим лицом, отчаянно прижимающегося к нему и оголяя перед ним всю свою ничтожность и слабость. И он ждёт чего угодно. Оттолкнёт, накричит, нагрубит, может ударит, просто молча уйдёт, может подождёт, пока Ким успокоится, и больше никогда не подойдёт. Потому что Минхо не знает, что такое слезы. Он идеальный и в нём нет никаких недостатков, нет слёз и пороков. И оттого становится только тяжелее. Его идеальность преклоняет изнутри. Рушит любые надежды, потому что Ким Сынмин, такой закомплексованный и неправильный Ким Сынмин, не может быть достоин такого превосходного и идеального Ли Минхо. А этот идеальный Ли Минхо, действительно идеальный, потому что не отталкивает. Реагирует быстро, обнимает дрожащее тело в ответ, мягко гладит по голове, пальцами рисует узоры на спине и боках, прижимает к себе крепкими руками близко-близко и шепчет что-то совсем не разборчиво тихо, позволяя Киму выплакаться в его плечо. – Ну-ну, тише, Минни, - мягко звучит прямо над ухом, когда дрожащие всхлипы переходят на истошный вой. - Я рядом, всё хорошо. Расскажи мне, что случилось? - А младшему от ласкового тембра ещё больше накрывает. Потому что Минхо с ним сейчас непривычно нежный, не так, как обычно, а по-особенному. – Хён... - плечи его подрагивают и скрывать мысли, бьющие его черепную коробку из раза в раз, переполняя его разум. Так больше невозможно. Это изьедает его изнутри, сжирает, разрушает хрупкие стенки подсознания. Мозг даже не находит сил врать, юлить и скрываться. Потому что от ощущения собственного безобразия хочется разорваться. Расцарапать своё ужасное лицо ногтями, содрать с него кожу, а после просто умереть, и не важно как, не важно, насколько мучительной будет смерть, главное, что никто больше не увидит его отвратительного лица и тошнотворной улыбки. Она ведь правда гадкая. Такая ужасная, что плохо становится от одного её вида. Правда, она ведь настолько омерзительная. - У меня правда такая уродливая улыбка? - слова вырываются сами собой, с хрипом и новым сдавленным всхлипом, с мокрой жалостью и страданиями на мягких щеках. – Минни, - голос старшего звучит так жалостливо и так разочарованно, что младший весь сжимается. Слёзы заполоняют глаза с новой силой. Ну вот, он расстроил хёна, самого любимого хёна, разочаровал его. Опять. Снова сделал только хуже. Снова испортил. Он всегда всё портит. По-другому просто не выходит. Что бы он не делал. Ли отстраняется немного, заглядывая в чужое лицо, а Сынмин голову ниже опускает, стараясь под челкой спрятаться, глазами упирается с собственные коленки, врезающиеся в чужое бедро, отчаянно отказываясь посмотреть в ответ. Потому что страшно. Страшно увидеть на чужом лице гримасу недовольства, негодования. Страшно заметить таящиеся в чужих глазах разочарование, ненависть, омерзение. Но чужая рука ведёт по его влажной щеке и поглаживает кончиками пальцев так нежно, по-доброму, ласково. Ощущается, словно с большой любовью, но Ким уверяет себя в том, что это лишь шутки его прожжённой комплексами и глупой глубокой влюблённостью фантазии. Потому что Минхо определённо точно не может любить его. Кого угодно, но не его. - Ох, Минни, - вздыхает Ли, обхватывая чужое лицо уже двумя руками, оглаживая влажность слез на коже большими пальцами. - Посмотри на меня, малыш, - просит он, кажется, наклоняясь чуть ближе к его лицу. Но Сынмин всё равно не может. Не может заставить себя посмотреть. Страх по-прежнему опутывает его ядовитым плющом, отравляя израненную душу. Но Минхо не настаивает, понимает. Всё понимает и принимает. - Кто сказал тебе такую глупость, м? - он почти касается своим носом чужого, стараясь заглянуть в чужие глаза. Младший тихонько косится в сторону, всё ещё не решаясь смотреть. Бегает взглядом по чужому лицу, рукам, телу, волосам, – где угодно, только бы не смотреть в глаза. Теплые ладони на щеках отдаются жгучим теплом, ласковым трескучим огоньком в камине и успокаивающе омывающими кожу тёплыми волнами воды. Есть ощущение, словно он уже умер и это ангелы на небесах награждают его за все пережитые муки. Или будто это всё сон, самый сладкий и лучший из всех, что ему когда либо снились. Потому что так не может быть. Не может быть, что он сейчас сидит напротив горячо любимого хёна так близко, что их носы соприкасаются, а ладони старшего, огдаживают его щеки. Так прекрасно, что он теряется. Всё же утрачивает контроль над собой, впечатываясь взглядом в чужие темные глаза. И замирает. В них не ни капли отвращения, разочарования или злобы, только бесконечная нежность, затопившая шоколадные радужки. А он, кажется, тонет в ней. Захлёбывается, словно бы пытаться вобрать в себя максимум, боится, что такого шанса у него не будет никогда в жизни. Погружается, уходит на дно чужих глаз, плавая где-то там, меж звёздочек в них. И снова не отвечает. И снова Ли всё понимает. И снова принимает как есть. - Ты замечательный, Сынмини, ты же знаешь об этом? Самый красивый, самый милый, самый лучший. - старший осторожно, словно боясь спугнуть, приближается губами и мягко касается ими кончика чужого носа. Ким от такого действия, кажется, покидает орбиту Земли. Если это сон, то он не хочет больше просыпаться. Потому что касания чужих губ ощущаются до неправильного правильно. Потому что они нужны, они важны. Сынмин клянётся, что это самый счастливый момент в его жалкой жизни. Самый прекрасный. Кажется, после такого можно и умереть. Потому что больше для счастья ему ничего и не надо. - Я так переживал, когда ты стал реже улыбаться, когда начал прятать свою улыбку и глушить свой смех, - признался Минхо, кажется, без капли смущения, с безудержной мягкостью. - Я ведь так люблю твою улыбку, Минни, ты бы знал. Она у тебя невероятно красивая. Самая-самая. Ты весь самый-самый, слышишь? - он перекладывает руки на чужие плечи, прижимая парня к себе и оказываясь у его уха, укладывая чужую голову на своё плечо. - Такой талантливый, замечательный, чудесный малыш, такой драгоценный, - шепчет он, опаляя дыханием ушную раковину, отчего младший громко всхлипывает и утыкается носом в чужую шею, обвиваясь руками вокруг чужого тела. По спине стайками бегут мелкие мурашки. Слышать такое от хёна невыносимо. Невыносимо приятно. И невыносимо смущающе. - Я люблю тебя, Сынмини. - признание выбило из младшего весь воздух. Он точно не в раю прямо сейчас? Минхо, его любимый Минхо, сейчас говорит о том, что тоже любит его? Он с громким всхлипом отстраняется, чтобы заглянуть в чужое лицо, ожидая там привычную насмешку, хотя таких злых шуток от Ли он никогда не слышал. Но на чужих губах лежит ровная мягкая улыбка, а темные зрачки затопили чужие глаза бесконечной любовью. Казалось, словно в его глазах сейчас отражается вся любовь мира. И как бы он не боялся, он всё равно в это верит. Потому что хочет верить. Потому что это Минхо, а Минхо он всегда верит. Потому что сейчас всё звучит как-то по-особенному, слишком искренне, чтобы быть розыгрышем. И Сынмин верит и тает, растворяется в облегчённом ощущении. – Я тоже.. люблю тебя, хён, - выдавливает он и утыкается носом в чужую грудь, скрывая своё смущение и невыплаканные слезы в больших глазах, сверкающих, как два стеклянных блюдца. Минхо не отстраняется, лишь тянет ближе, оглаживая ладонями его бока. А Сынмин окунается в чувства с головой, тонет в них, рассыпаясь по их беспокойной глади морской пеной. Потому что приятно, до дрожи, до невыносимости, до одури приятно. Потому что, наконец-то, легко, спокойно почти что, тепло. И потому что он счастлив, бесконечно, беззастенчиво и беспечно счастлив. Он не удерживает улыбку, надёжно сокрытую в ткани чужой футболки, и блаженно льнет под чужие поглаживания, довольно прогибаясь в спине, словно стараясь впитать каждое касание родных теплых рук. Минхо чуть отстраняет его за талию, заглядывая в лицо, которое уже не разглядеть в темноте. Солнце скрылось за горизонт, роняя слёзы россыпью звёзд. Диск луны только-только выглядывает у самой кромки, но его не видно за толпой высоток. Света катастрофически мало, что Ли не устраивает. Он хочет видеть Кима, его глаза и улыбку, его щёки, предположительно румяные, и вздёрнутые бровки. Но его глаза к мраку комнаты ещё не привыкли настолько, чтобы видеть слишком хорошо, а он хочет разглядеть сейчас всё, до мельчайших деталей, до каждой маленькой звёздочки, из которых состоит его волшебный младший. А потому он выпускает чужую талию из пальцев, поднимается с места и отходит к выключателю. Сынмин воспринимает это по-своему, особенно ярко ощущая резкое окружение полной пустотой, что холодом тут же обнимала его плечи. Он жалобно скулит что-то себе под нос, так остро сейчас нуждаясь в чужой близости. Отсутствие чужих рук на себе ощущается болезненным уколом, словно что-то важное вырвали прямо из его тела, словно крошились снаружи маленькие кусочки, из которых сам он был собран, подобно неправильному пазлу. А когда его ушей доносится звук дергающейся дверной ручки, он чувствует себя на грани того, чтобы вновь разрыдаться. Он всё не так понял? Он сделал что-то не то? Сказал что-то не то? Снова испортил всё, да? Нужно было догадать, что хён имел ввиду совсем не то, что больное подсознание Кима посчитало правдивым. Конечно, хён любит его. И Чонина любит, и Феликса, и самого близкого к нему Хана, и даже Хёнджина, которого регулярно грозится запечь фаршированным салфетками. Потому что они в одной группе, а хён – слишком заботливый старший. Конечно, он любит их всех, поэтому помогает, заботиться, поднимает настроение. Поэтому сказал ему это. И теперь-то Сынмин это осознает. Но страх быть оставленным накрывает, подобно цунами, разрушая карточные домики всех его мыслей. Ещё не поздно попросить хёна забыть о его признании? Может и нет, но он не сможет выдавить из себя эту просьбу. Михно ведь не отвернется от него после этого? Если это произойдет, то Сынмин не знает, что сделает с собой за то, что испортил отношения с любимым хёном. Вера в лучшее с каждым мгновением тает на глазах, рассыпаясь песчаным замком под сильной волной. Всё сдавливает, душит, ломает. Но из горла само вылетает слезливое: – Хён?.. Минхо-хён... - протяжный зов, словно щенок скулит, не желая прощаться с хозяином: тот ещё не ушёл, а пёсик уже скучает и места себе не находит. Он не замечает, как в комнате зажигается свет, не слышит чужих шагов, смотрит в одну точку расфокусированно и поджимает губы. По щеке снова бежит слеза. Но тут же стирается теплым шершавым пальцем, заставляя его содрогнуться всем телом и поднять глаза. – Я тут, Минни, - голос Минхо совсем рядом, ласково, беспокойно, любяще зовёт его. Чужие руки обхватывают его лицо, оглаживая щеки большими пальцами и стирая ими же соленые дорожки. Их лбы мягко сталкиваются и Ли затапливает чужие глаза своим безграничным вселенским звездным океаном. - Я рядом и никуда не ухожу. Я никогда не уйду от тебя, слышишь? - Ким дрожаще кивает, почти не дыша смотрит в чужие глаза и вязнет в них, как в трясине. Минхо понимает его без слов и сцепляет их руки на чужих коленях. Они просто сидят так какое-то время, позволяя младшему просто молчать, плыть в темных радужках мимо звездых обломков и успокаиваться. – Хён, это нормально, что я хочу поцеловать тебя прямо сейчас? - тихо спрашивает он, краснея скулами и отводя взгляд с глаз старшего на его губы, после возвращая назад. - Потому что я не умею целоваться. - можно сказать, – как бы грустно и обидно это не звучало, – что он был абсолютным девственником во всём, что касалось отношений. Он ни разу не держался ни с кем за руки, переплетая пальцы, почти как сейчас. Ни разу не обнимался с кем-то так, как обнимаются обычно с любимым человеком, он был уверен, что это делается как-то по-особенному. Ни разу не чмокал никого серьезно, выражая симпатию, даже в щеку или нос. И ни разу не целовался. Даже не по-взрослому, просто вообще никак. Дахун был его первой и единственной любовью, пока идеальный Ли Минхо не опутал его нитками своего сердечного кошачьего клубка. И сейчас Сынмин клянётся, что Минхо – единственная его любовь, которую ни за что не захочется останавливать. Не важно, что будет, любовь к хёну словно сладкое клеймо на нём, от него не хочется избавляться, хочется лишь страдать и мучаться, и плавиться под его напором. Но ничего не случится, потому что хён здесь сейчас, криво, мило и по-доброму ухмыляется на секунду, и расцепляет их руки, оглаживая одной из них его щеку, другой слегка подминая ткань футболки на его талии. – Я научу тебя, Сынмини, хорошо? - улыбается старший, ласково-ласково глядя в чужие глаза. - Доверься мне, - и Ким доверяется. Окончательно и бесповоротно. Без колебаний и сомнений. Доверяется и доверяет. Тянется навстречу чужим губам и стыдливо прикрывает глаза. Минхо мягко касается его губ, нежно сминая их своими. Словно сахарная вата, воздушно, легко и сладостно. Почти по-детски. Он проводит по приоткрытым губам языком, обдавая их горячей влагой. Скользит внутрь, аккуратно оглаживая внутреннюю сторону губ, зализывая трещинки, словно на пробу щекочет чужие дёсны, обводя ряд ровных зубов, ведёт по ним и, не встречая сопротивления, проскальзывает между, мягко сталкиваясь с чужим языком. Обводит его касаниями-бабочками, а Сынмин на это тихонько мычит от приятности и новых ощущений, обхватывая руками чужую шею и стараясь притереться своим телом ближе, на что Минхо мысленно хмыкает, опуская обе руки на чужие бока, легонько поглаживая и изредка сжимая их, и осторожно усаживает младшего себе на бёдра, позволяя быть как никогда близко друг к другу. Медленно, тягуче, медово-сладко. Но не приторно, не давяще, не жарко, не тяжело. Нежно, целомудренно, чувственно. Сынмин зарывается пальцами в чужой затылок, массируя голову, и пробует неуверенно отвечать, начиная неумело шевелить языком, копируя чужие движения, и его сердце приятно, радостно ёкает, когда он чувствует одобряющую улыбку Минхо на своих губах и ласковые, хвалящие будто бы, поглаживания большими пальцами на своей талии. Тепло разливается внутри, опаляя лёгкие жаром и сжигая все запасы кислорода в груди, заставляя отстраниться. Ким тяжело дышит, растягивая губы в довольной улыбке и полностью расстворяясь в моменте и ощущениях. Щеки его пылают самым ярким пламенем. Старший скалится по-доброму, перемещая руки на чужую спину, проводя по позвонкам и возвращая обратно на талию. И пользуясь моментом, когда Сынмин в попутке перевести дух чуть запрокидывает голову назад, припадает к его шее, оставляя на ней несколько щекотливых поцелуев влажными от слюны губами. Младший рвано выдыхает и вздрагивает, тут же ощущая, что распадается на пылинки, тает, как сахар в кипятке, застывая с беззвучным хныканьем и слезящимися от переизбытка чувств щенячьими глазами. Мысли одна за другой перекатываются по нейронам мозга, посылая импульсы в тело и заставляя неосознанно подрагивать. Его первый поцелуй был с Ли Минхо. Минхо украл его первый поцелуй. Эта мысль странно пригревает под сердцем. Он хочет, чтобы Минхо был его первым во всём. Первым и единственным. Он готов передать, подарить, доверить всего себя в эти ласковые губы и цепкие ловкие руки. Сейчас он как никогда чётко осознавал: он принадлежит Минхо. Весь, целиком и полностью. Его сердце, разум уже были в сладком плену старшего, а своё тело он самолично готов передать в его власть, будучи уверенным, что ни на миг не пожалеет об этом. Он блаженно выдохнул, когда губы Ли, словно в подтверждение его мыслей, обхватили его кадык, легонько касаясь краями зубов и щекоча кожу, оставляя на нем розоватый след, который, конечно, сойдёт, но не ближайшие пару часов уж точно. Сынмин замирает на мгновение, напрягаясь и не желая шевелиться, но Минхо своих действий не продолжает. Вместо этого он укладывает чужую голову на своё плечо, зарываясь пальцами в темные волосы и массируя кожу одной рукой, второй поглаживая изредка содрогающуюся от напряжения спину, и шепчет в самое ухо: – Расслабься, - и Ким послушно растекается в чужих руках, прикрывая глаза и вдыхая приятный аромат чужого парфюма. Минхо так много и он так близко, что мозг отказывается работать, отказывается воспринимать что-либо, кроме хёна рядом. Это успокаивает, окатывая волной спокойного доверия и эфимерного счастья. Кажется, время тянется крупицами песка, медленно и непринужденно. Сонливость приятно давит на голову, закрадываясь в подсознание вместе с ласковым касанием чужих рук. И младший впервые за долгое время ощущает себя так. Так тихо, тепло, легко. Так хорошо. – Мы можем поговорить? - спрашивает Ли, когда парень уже на грани того, чтобы заснуть прямо на его руках. Тот мычит в чужую шею что-то сонное и неразборчивое, отстраняется, заглядывая в чужое лицо, и выжидающе кивает. - Я хочу знать, кто сказал тебе ту чушь про твою милую улыбку? - Сынмин тушуется и поджимает губы. Он не хочет говорить об этом, но знает, что придется, что так будет лучше для него самого в первую очередь – говорят, если не держать в себе и высказаться, станет легче. Но, по правде говоря, он просто не знает, что говорить. Нужные слова никак не приходит на ум. Он опускает глаза, бегая ими по постельному белью, цепляясь за телефон и отчаянно надеясь, что Минхо его не заметит. Но Минхо заметил. И, ничего не отвечая просто взял его в руки, под нервный вздох младшего. И, прерывая все попытки забрать смартфон из его рук, одной рукой удерживая чужие запястья, – мягко, но с нажимом, обезжвиживая, но не делая больно, – другой включает и смотрит на экран, где светятся те самые строчки. Ким, больше не находя смысла сопротивляться, не дёргается и кладёт все ещё удерживаемые руки на колени, опуская взор, больше не желая смотреть на Минхо. Потому что стыдно. До безумия стыдно. До слез. Щеки предательски алеют, а взгляд мгновенно становится влажным. - Эх, Минни, - рука Ли разжимается, ложась на чужую щеку и поднимая лицо вверх, вынуждая взглянуть старшему в лицо. Он по-глупому грустно улыбается, бегает глазами по раскрасневшемуся лицу и трёт щеку большим пальцем. - Ты прекрасен, ты знаешь? - задумчиво усмехается он. Младший его поведение совсем не понимает. - Ты не должен слушать всё, что там пишут, правда? Не должен верить в это, так? - его голос тянется сладко-сладко, а тёмные глаза смотрят расслабленно, уверяя, спрашивая. Сынмин кивает аккуратно и сглатывает. Он верит Минхо, конечно, верит, беспрекословно, но: – Но.. если так много людей говорят об этом, может со мной правда что-то не так? - выходит слишком жалобно, даже слезливо. Горячая соленая капелька скатывается по щеке, врезаясь в чужую ладонь. – Минни... - Ли обречённо вздыхает, прикрывая глаза на пару секунд. - Людям иногда лишь бы сказать гадость и выместить свою злобу, они просто завидуют и ничего не могут с этим поделать, поэтому пишут всякую дрянь. - он поджимает губы и, понимая, что Кима его слова не слишком-то убедили, принимается листать ленту комментариев в чужом телефоне. - "Лино снова хмурый. Как же бесит его холодность. Почему стей должны терпеть его злость? Он совсем никого не любит". "Лино вообще хоть когда-то бывает добрым? Бесит его отношение к другим участникам, он их совсем не уважает". "Боже, Лино вообще любит кого-то, кроме своих котов? Его грубость раздражает". - он вздыхает и откидывает телефон на постель, выключая его, после чего переводит глаза на непонятливо возмущённого Сынмина, который порывается что-то сказать, но тяжёлый взгляд прерывает его. Минхо и самому тяжело даётся читать такие комментарии каждый раз, вообще под любыми видео, но он всегда находит, на что отвлечься: то ужин идёт готовит, то маме позвонит, то поможет кому-то с хорео или развлечься вместе согласится. А у Сынмина такой возможности почему-то не было, он сам ограничивал себя в этом, стараясь решать несуществующую проблему своего организма в одиночку. - Стал ли я плохим после таких комментариев? - вполне чётко спрашивает он младшего. - Считаешь ли ты меня злым эгоистом, если так много людей говорят об этом? – Нет, хён, - теряется Ким чуть не на повышенных тонах и быстро мотает головой. - Ты не капельки не такой. Ты добрый и заботливый. Они просто не знают тебя так хорошо, как мы. - слова выходят чуть ли не на одном дыхании и парень сам не замечает, как легко он опровергает хейт, потому что с ненавистью в свою сторону почему-то всегда соглашается. - Ты невероятный, Минхо-хён. – Ты ещё более невероятный, Сынмини, - Минхо, наконец, мягко улыбается и треплет чужие волосы. И хмыкает по-доброму. - Вот видишь. Значит, то, что говорят люди, – это не обязательно правда. - младший сам не понимает, зачем кивает на эти слова. - Твоя улыбка очаровательна, малыш, так что не смей думать иначе. И не скрывай её больше, я хочу видеть тебя счастливым. Я люблю тебя и твою улыбку, Минни, и я готов напоминать тебе об этом каждый раз, когда тебе это понадобится. - Сынмин млеет от каждого слова и в голове загорается любопытная искра. Кажется, он хочет, чтобы ему напомнили об этому уже сейчас. – Как же? – Действительно хочешь узнать? - Минхо улыбается как-то даже хитро и Ким на секунду думает, что добром это не кончится, но всё равно кивает: с хёном не страшно. А старший, получая согласие, придвигает чужое лицо ближе и смотрит своими бесстыдными лукавыми звёздами в чужие глаза. И целует. Совсем быстро чмокает в губы, чтобы посмотреть, как чужое лицо удивлённо растягивается, и беззвучно смеётся. А после кивает и делает то, что обещал. То, что готов повторять до бесконечности, стирая губы в кровь, чтобы убедить парня в том, что он самый прекрасный на всём свете. - Ты очень красивый, Сынмин-а. - он оставляет поцелуй на чужом носу. - Такой чудесный малыш. - снова целует, но на этот раз в лоб. - Невероятно милый. - в щеку. - Самый удивительный из всех. - в другую. - Я люблю тебя, Минни, ты знаешь, и я всегда буду рядом с тобой. - финальный поцелуй в губы, самый продолжительный, но нежный, как только раскрывшийся цветок, совсем детский и невинный. А Сынмину кажется, что большего и не нужно. О большем он и мечтать не мог. Он тихо шепчет признание в чужие губы, прежде чем снова затянуть их в поцелуй. Теперь ему правда кажется, что его улыбка достойна внимания, ведь Минхо говорит о ней так хорошо. Когда Минхо говорит о нем так хорошо, Сынмин, кажется, готов принять в себе что угодно. Потому что теперь, каждый раз, когда ему снова что-то в себе не понравится, он уверен, Минхо переубедит его. И теперь он просто не сможет не любить себя, потому что у него есть особенная защита от любых комплексов. И она обещает всегда быть рядом. А он просто верит, потому что любит и потому что его любят в ответ.