***
Мир движется вверх-вниз, и каждое «вниз» сопровождается ударом о землю. Так проходит какое-то время — не слишком долго, но и не совсем коротко. Наконец Сережа понимает: он жив. Он распахивает глаза. Впереди — лошадиная шея, покрытая бурой гривой, и пара острых ушей. На груди у него чужая рука, крепко прижимающая спиной к жесткому доспеху. Сбившееся дыхание рыцаря он слышит совсем близко, прямо над ухом. Вокруг раскинулись ночные холмы. — Что, рыцарь, — голос слегка хриплый, горло болит, — ищешь дорогу домой? Рыцарь вздрагивает всем телом, ослабляет хватку. Тормозит лошадь, неуклюже спешивается. Сережа цепляется за лошадиную шею и глядит сверху вниз. Рыцарь чумаз, а под доспехом и одеждой наверняка испачкан с головы до ног. Кровью мерроу воняет за версту, но Сережа может различить и запах человеческой крови. Во всю эту суровую картину никак не вписывается растерянный взгляд, каким награждает его рыцарь. Сереже хочется довести дело до конца, погубить человека, посягнувшего на его замечательные волосы, посмевшего отнять его силы. — Оставайся на коне, — просит тот. — Покажи мне дорогу. Сережа смеется. Глупый, глупый рыцарь. — Почему я должен помогать? — спрашивает ядовито. Улыбка застывает на его лице, перед глазами встают смутные, совсем давние воспоминания. Ни один человек не покинет этого леса. — Я чуть не погиб, — вздыхает рыцарь и опускает взгляд, — по твоей милости едва не нарушил клятву, данную пред лицом господа бога. Я спас тебе жизнь. Отпусти же меня, прекрасное создание. Я достаточно настрадался. — Неужели ты думаешь, что страданиям есть мера? — усмехается Сережа. — Такой жестокий, но такой наивный. Ах, люди. Сережа знает о человеческой подлости побольше прочих. Людям только и надо, что разрушать, сжигать, грабить. Они хотят бесконечно терзать его тело, его душу, и ничего не давать взамен. Больше этого не будет. — Что молчишь, рыцарь? Не ты ли желал отыскать вход в холмы, когда шел сюда? — говорит он холодно. В глазах рыцаря появляется страх. Тот сжимает и разжимает правый кулак, но не кладет руку на рукоять меча. — С благой целью, — произносит дрожащим голосом. — Благой для кого? — ощетинивается Сережа. — Чего хотели люди, которые тебя послали? Рыцарь вздыхает и отводит глаза. — Там, с той стороны, — тот указывает рукой в неверном направлении, — орда мертвецов поднялась из-под земли. Я сражался один против десятерых, едва не погиб. Отпусти меня, и я расскажу всем, что сюда лучше не ходить. — Так тебя встретили драуги, — улыбается Сережа, игнорируя просьбу. — Далеко же ты зашел. Затем они там и лежат, чтобы не пускать к нам гостей. Ты присоединился бы к ним, будь судьба немного добрее со мной. Сережа расправляет плечи, и только теперь замечает, что он завернут в рыцарский плащ и одет в большую, явно не по размеру льняную рубашку. Грубая человеческая ткань неприятна к коже. — Если не хочешь помочь, уходи, — вздыхает рыцарь. Сережа стискивает зубы. Куда он пойдет вот так, без всяких сил и защиты? Он был не самым приятным соседом — каждый второй в лесу точит на него зуб. Разве что вернется на утесы, в общину фейри, но и там Сережа чужой. Он не один из них. Сородичи его сгорели, а те, что не сгорели, наверняка были уведены в людской мир из родного леса, от которого остались одни обгорелые пеньки да бродящие меж ними неприкаянные души. — Теперь я тут не жилец, — сообщает он ядовито, — твоей милостью. Рыцарь хмурится, затем сникает и поднимает виноватый взгляд. — Прости, — качает головой, смотрит так, будто и вправду жалеет. — Ты бы очаровал и убил меня, если бы я не срезал твои волосы. Сережа поджимает губы. Рыцарь, конечно, прав, но и он в своем праве. Человеку не место в его лесе. Только вот теперь и ему тут места нет. Рыцарь вдруг вскидывается, открывает рот, в задумчивости закрывает. Затем говорит явно через силу: — Пойдем со мной на ту сторону. Я смогу тебя защитить. Сережа не выдерживает и смеется рыцарю в лицо. — За дурака меня держишь? — шелестит он на эллике. Добавляет по-человечески: — Никуда я с тобой не пойду. Рыцарь сдаст его прямиком в лапы церкви, стоит им выйти за холмы. Там его либо обезглавят, либо запытают до смерти. Или, если рыцарь не такой порядочный, каким хочет казаться, продаст людям, которые обреют его и привяжут к кровати ради потехи. Он достаточно путешествовал по человеческим городам, чтобы знать, что там делают с ему подобными. Лучше уж сгинуть на дне озера. — И что же тогда? — спрашивает рыцарь, глядя с надеждой. Сережа хмурится. Он не хочет об этом думать, ему сейчас впору утопиться. Рыцарь, видимо поняв, что ответа не дождется, вздыхает, берет лошадь за поводья и идет вперед. Лошадь шагает следом, мир снова начинает качаться вверх-вниз. Ну и глупость — эти поездки верхом. Вечно люди куда-то торопятся, не могут дойти на своих двоих. Тем не менее, Сережа не слазит: он слишком устал, конечности его тяжелы, словно вытесаны из камня. Рыцарь хромает в совсем противоположном выходу из холмов направлении. Идет медленно, едва переставляя ноги, но очень упрямо. На Сережу совсем не оборачивается, не пытается больше заговорить. Светает, на холмы опускается туман. Рыцарь бродит кругами, и Сережа начинает подумывать о том, чтобы поспать верхом. — Ничего не вижу, — подает голос рыцарь впервые за долгое время. — Надо передохнуть, я слышу ручей. Сережа леденеет. Действительно, ручей будто совсем рядом. — Не вздумай, — говорит слегка охрипшим после долгого молчания голосом, — никогда не верь тому, что слышишь в тумане. Рано или поздно рыцарь приведет их к погибели. Ну почему же тот настолько глуп? — А куда идти? — спрашивает доверчиво, будто Сережа не может указать ему прямой путь к смерти. Он вздыхает. Усталость, голод и непонимание того, как дальше жить, заставляют его решиться. — Я нас выведу, — говорит он. Зарекся приводить людей в свой дом, но другого выхода, видимо, нет. — И обнажи свой меч, рыцарь. На предложение поехать вместе верхом рыцарь отчаянно краснеет и крестится. До входа в чащу они плетутся до невозможности долго. Наконец рыцарь замирает, глядя вглубь раскинувшегося перед ними леса. — А тут… — молвит тот, поудобнее перехватывая меч. — Тут все деревья живые? Сережа смеется. До чего же глупый рыцарь. Он спешивается, с наслаждением потягивается и сбрасывает с себя опостылевший плащ. Снял бы и рубашку, да боится, что рыцарь предпочтет смерть нахождению рядом с нечестивым созданием. Он ведет рыцаря безопасной тропой, показывает свой любимый хрустальный ручей, бегущий меж больших валунов, дает напиться. До дома они доходят уже засветло. — Пришли, — оповещает Сережа. После всего произошедшего он страшно рад снова здесь оказаться. — Никогда не видел такого большого дерева, — выдыхает рыцарь. — Пойдем, я покажу, где вход. Иногда он появляется с другой стороны, но это только когда пасмурно, — на радостях выдает Сережа, и тут же прикусывает язык. Не стоит делиться с человеком такими подробностями. Он заходит первым. Кусты, скрывающие вход от любопытных глаз, расступаются, приветливо трепеща. Рыцарь ступает следом, и Сережа слышит, как осторожна его походка. Лучше бы тот приберег осторожность для прогулок в тумане. Дом встречает слетающимися под потолок светлячками и вредной белой вороной, которая частенько ворует у него орехи. Он давно хотел пообрывать чертовке перья, да отчего-то не стал. Вместо этого иногда оставлял в основании разошедшейся древесины, служившей ему окном, пригоршню семян и корешки, порубленные помельче. — Вот мы и в безопасности, — говорит Сережа, обернувшись к застывшему в проходе рыцарю. Тот кивает, снимает ремень с ножнами. Помешкав, оставляет за порогом. Сережа вдыхает полной грудью и отворачивается. Как же он устал. Там, у озера, он уже не рассчитывал вернуться сюда, и испытывает теперь благоговейную радость от встречи со своим жилищем и деревом, что приютило его во чреве. Безумно хочется спать. Сзади раздается грохот. Сережа оборачивается и успевает увидеть, как упавший на колени рыцарь тяжело оседает на землю. Обойдя тело кругом, Сережа заключает, что человек всего лишь лишился чувств. Он глубоко задумывается: а не оттащить ли рыцаря подальше, да не оставить ли в лесу? Рано или поздно тот сыщет погибель и без его помощи. С одной стороны, он хочет отомстить за отрезанные волосы. С другой — Сережа жив только благодаря рыцарю, и наведайся к нему сейчас нежеланные гости, он не сможет себя защитить. Сереже еле удается стянуть с рыцаря доспехи. Железки весят столько, что вообще не ясно, как рыцарь мог делать что-то помимо бесконечных падений. Он сваливает их снаружи, к мечу. Снимать с рыцаря одежду — приятного, на удивление, мало. Тот явно натягивал шмотки прямо на липкую кровь мерроу. Там, где у рыцаря прокусана нога, портки и вовсе не удается оторвать от плоти, не вызвав кровотечения. Когда Сережа наконец застывает перед обнаженным человеком, то уже не может любоваться на то, как тот красив. Он настолько устал, что суровая красота рыцаря вызывает лишь раздражение. Сережа обтирает спящее тело смоченной в ручье ветошью, промывает рану на ноге и несколько глубоких царапин, обещающих вскоре пополнить узор шрамов на смуглой коже. Рыцарь непомерно тяжел даже без доспехов. — Чем вас там кормят? — раздраженно рычит он на эллике, затаскивая того на постель. Хочется завалиться спать, но приходится еще наложить на чужие раны повязки с целебной мазью. Затем сходить к ручью, чтобы смыть с себя запах скорой смерти и набрать воды для рыцарского коня. — Знаешь, было бы хорошо, если бы и ты обо мне иногда заботилась, — ворчливо шелестит он на ворону, угнездившуюся в корзине с сухой травой. Ворона наклоняет голову, Сереже чудится насмешка в ее глазах-бусинах. Рыцарь лежит недвижимым, но грудь у того вздымается и опадает. Сережа подходит ближе. У него нет никаких сил двигать чужое тело к краю неширокой постели, и он ложится рядом, притеревшись голой кожей к горячему боку. Укладывает голову на чужую грудь и закрывает глаза. Засыпать, не укрывшись волосами, странно и неуютно, но Сережа слишком устал, чтобы что-либо могло ему помешать. Он просыпается с рассветом. Лучи солнца тут и там проникают сквозь отверстия в дереве, орошая его жилище теплым оранжевым светом. Кожа рыцаря под Сережиной щекой горячая, сердце мерно бьется в широкой груди. Это почти так же странно, как и небывалая легкость остриженный головы. Сережа привык просыпаться подле бездыханных тел, а затем лежать и разглядывать чужие воспоминания, пока совсем не выцветут. Он прикрывает глаза. Вставать совсем не хочется: куда ему торопиться? Разве что голод дает о себе знать, но это подождет. В конце концов, можно одолжить у рыцаря немного крови, когда тот уберет руку с его спины. Дыхание рыцаря неуловимо меняется. Сердце начинает биться быстрее, а сам человек делает несколько крайне неловких попыток из-под него выбраться. Будто думает, что если сумеет достаточно вжаться в постель и выползти, Сережа преспокойно останется висеть в воздухе. — С добрым утром, — мурлычет он по-человечески и приоткрывает правый глаз. — Выпусти меня, — требует рыцарь хриплым после сна голосом. Сережа ухмыляется. Неужели настолько ослаб? Он плавно потягивается, зевает и перекатывается на постель. Рыцарь тут же вскакивает, спрыгивает на пол. Прокушенная нога подводит сразу: тот неуклюже садится, не сделав и шага. — Где моя одежда? — испуганно спрашивает рыцарь и, зардевшись, прикрывает пах руками. В своем очарованном бреду рыцарь нравился Сереже больше. Как хорошо им могло бы быть вместе, если бы не проклятые мерроу! А уже сегодня Сережа спокойно бродил бы в окрестностях холмов, поджидая новую жертву. — Не стоит благодарности, — огрызается он. Вот и делай людям добро: никогда ничем хорошим не заканчивается. Рыцарь сидит некоторое время безмолвно, глупо хлопая глазами. Затем с явным трудом поднимается на ноги, осматривает повязку. Глядит на скрестившего руки Сережу, тут же отворачивается. — Что я наделал? — шепчет едва слышно. Бормочет что-то под нос, глядя в пустоту. Горьковатый запах отчаяния заполняет жилище. Он закатывает глаза, рыцарь делает несколько шагов к выходу. — Пойдешь обратно к озеру? — ядовито интересуется Сережа. Тот резко останавливается, оглядывается по сторонам. Он видит, как рыцарь сникает, опускает плечи, будто становится меньше. — Дай мне одежду, — просит тускло, опустив взгляд в пол. Сережа фыркает, но все же достает из сундука простые портки и рубашку, которую снял когда-то с заблудшего путника — уж больно напоминала вышивка о былых хороших днях по ту сторону холмов. Рыцарь рубашку натягивает, быстро подпоясывается. Сережа с сожалением смотрит, как чужое тело скрывает грубая ткань. Рубашка достает рыцарю аж до середины бедра. Что ж, ее изначальный обладатель был несколько больше, но не обладал и десятой долей красоты рыцаря. Сережа смотрит в чужие глаза. Человек напуган, растерян. Тоска снедает того изнутри. О, если бы рыцарь не срезал его волосы, Сережа с радостью подарил бы избавление от всех печалей, свое горячее тело, а затем и сон длиною в век. Он мечтательно улыбается. Рыцарь глядит на него, отчаянно краснеет, а затем рушится на колени. Согнувшись в три погибели, сцепляет пальцы в замок и, зажмурившись, начинает шептать. Сережа подходит поближе, чтобы лучше слышать, и тут же отшатывается. — Отец всемогущий, — нашептывает рыцарь, — творец неба и земли, видимого всего и невидимого, единородный, прежде всех веков, бог от бога, свет от света, истина от истины… Сережа хватает платье и выносится прочь, на росистую траву у входа. Он мечется в границах своей поляны, и злость застилает ему глаза. Как смеет рыцарь молиться этому богу в его доме, в его лесу, по эту сторону холмов? Надо выкинуть подлеца прочь! Только вот воспоминания о прошлом обездвиживают, не дают вымолвить ни слова из сведенного горла. Эту же молитву много лет назад Сережа слушал с благоговением, со внутренним трепетом, заставляющим дыхание замирать, а сердце — биться быстрее. Эту молитву произносил и он сам. Она обжигала язык, от нее саднило горло, но голос сплетался с чужим голосом, — это стоило всего. Сережа любит чужие воспоминания о людском мире: ему по нраву человеческие забавы и заботы. А вот от собственных воспоминаний он бы избавился, если бы только мог. От воспоминаний о доме, где его, бежавшего из общины фейри, прочь от холмов, приняли, как родного. О каждом из членов большой семьи, где он жил. И о человеке, которого он мечтает забыть. Человек был путником, попросившимся на ночлег. Сережа, как старший из детей, уступил путнику свою постель. Тот говорил о дальних странах, прекрасных полотнах, сверкающих драгоценностях и огромных кораблях, плавающих в бескрайней воде, полной соли. Сережа был так очарован, что на следующее же утро распрощался с приютившими его стариками, с названными братьями и сестрами и отправился вслед за путником. Сережа трясет головой, отгоняя непрошеные воспоминания, слабеющими руками набрасывает платье. От кипевшей в груди злости не осталось и следа. Он валится на траву, раскидывает руки в стороны и заводит песню. Горькую, тягучую песню о маленьком фейри, что улетел слишком далеко от дома и потерялся во млечном пути, приняв звезды за своих братьев и сестер. Эта песня всегда казалась ему глупостью, сказочкой, которой взрослые фейри пугают своих детей, чтобы те не летали далеко от утесов. Но сейчас вдруг вспомнилась именно она. Сережа долго смотрит на облака, плывущие по небу. Одно похоже на дракона, а в следующий момент уже на лошадь. Мысли блуждают то тут, то там. Когда солнце достигает пика и идет на восток, вчерашняя обреченность уже не кажется такой уж безнадежной. Коленопреклонного рыцаря видно с места, где разлегся Сережа, если повернуть голову. Тот не меняет положения, застыв на коленях, словно высеченный из камня. Сережа потягивается и поднимается с земли. Он с удовольствием сходил бы на болото за клюквой, если бы не был не в ладах с болотным духом. Поэтому просто идет к ручью, поит несчастного рыцарского коня, поевшего уже всю траву вокруг себя, выкапывает коренья. Ест, плетет венок из орхидей, дарит его дереву у тропы, ведущей к ручью. Крутит в пальцах травинку, мурлычет свои песни птицам. Жизнь наконец становится похожа на что-то привычное и знакомое. Когда заходит солнце, а небосвод осыпает звездами, рыцарь все же выходит наружу. Движется тяжело, как каменный истукан. Поднимает с земли ножны, обнажает меч и садится на землю. Долго смотрит на лезвие, крутит в руках, вздыхает. Направляет острием себе в живот. Сережа осторожно подходит ближе, готовый сорваться в бегство, и прочищает горло. — Это страшный грех для вашего брата, — напоминает издевательски. Вот ведь неблагодарный человек. Вчера он с ног сбился: отмывал, лечил, и ради чего? — Без тебя знаю, — огрызается рыцарь, и Сережа впервые слышит в его голосе злость. Рыцарь не смотрит на него, продолжает: — Не тебе судить о грехах. Ни разу за всю жизнь я не возжелал ни женщины, ни мужчины. А из-за тебя нарушил обет, данный на святой земле пред лицом господа бога. Мне незачем больше жить! — Так уж и незачем, — усмехается Сережа. — Разве нет у тебя дома, сестер и братьев? — У меня тысячи братьев, — рычит рыцарь сквозь сжатые зубы. — Любой из них не стал бы жить после такого. Сережа смеется, подходит ближе и ложится на траву, скучающе подпирает рукой подбородок. Знает он эту сказочку. Большинство из этих рыцарей-монахов он околдовывал лишь для того, чтобы те сами не набросились на него раньше времени. — Ни один из твоих братьев действительно не выжил после встречи со мной, — он улыбается. — Но тебе повезло. — Сережа еще раз облизывает взглядом тело рыцаря, скрытое рубашкой. — Знаешь, ты ведь оставишь меня совсем без защиты, если умрешь. По-моему, это жестоко. — Не тебе говорить о жес… — рыцарь в ужасе отскакивает, потому что Сережа перекатывается по земле и присаживается рядом, почти вплотную. — Не трогай меня. — А то что? — Сережа скалится и слышит, как поднимаются, сердито шурша листьями, за его спиной кусты. Рыцарь в растерянности смотрит то на свой меч, то Сереже на ноги. — А то я уйду, — заключает мрачно. Сережа моргает. На месте рыцаря он угрожал бы кровавой расправой. В конце концов, меч только у одного из них. Но, кажется, рыцарь то ли слишком глуп, то ли не хочет причинять ему вред из благородства. Что, по сути, одно и то же. Но если Сереже действительно попался человек чести? Из этого можно многое извлечь. Над поляной раздаются негромкие всхлипы. — Рыцарь, — вздыхает он и оборачивается к притихшему человеку, роняющему слезы на свой меч, — мы можем друг другу помочь. — Сережа дожидается, пока тот поднимет на него мокрые глаза. — Я хочу защиты, а ты — вернуться домой. Давай заключим сделку. Когда мои волосы отрастут настолько, что я смогу очаровать тебя, то я покажу дорогу через холмы. До этого момента ты пообещаешь меня защитить. Рыцарь косится на него печально, утирает слезы. — Как я могу знать, что ты не погубишь меня, когда сможешь очаровать? — спрашивает хрипло. — Придется поверить мне на слово, — Сережа улыбается, обнажая острые зубы.***
Сережа с наслаждением потягивается в постели. На третью ночь он смог привыкнуть к тому, что нужно спать одетым, и отлично выспался. Ворона в изголовье радостно расправляет крылья, громко каркает. — Тебе разве не надо по своим птичьим делам? — ворчит на нее Сережа. — Скакать по веткам, клевать червей? Гнездо построй, в конце концов. В ответ ворона ожидаемо каркает и перелетает ему на плечо. Трется клювом о щеку, воркует. — Ладно, — сдается Сережа. Он встает, выуживает из котомки несколько орехов, угощает ворону. И только после этого понимает, что разговаривал с ней по-человечески. Сережа раздраженно косится на сопящего у двери рыцаря. Отнял его силу, занял половину пола в его доме, отравил Сережу своими эмоциями, запахами, речью. Как же быстро возвращаются привычки человеческой жизни, как безжалостно люди занимают собой все вокруг. Он подходит ближе, глядит на спящего рыцаря сверху. Толкает ногой в плечо. Тот распахивает глаза, быстро садится. — Тебе надо помыться, — заявляет Сережа прежде, чем рыцарь успеет воспроизвести свой привычный ритуал, состоящий из бесконечных молитв и недолгого прерывания на питье и туалет. В ответ тот лишь хлопает глазами. Сережа нахмуривается, дожидается кивка. — Еще смени повязку, — требует он, раз уж вышло добиться внятной реакции. — И поешь уже наконец. Скоро на ноги встать не сможешь. Он выходит на поляну, оглядывается. Гулять только здесь и одной единственной тропой к ручью надоело до смерти. Скорее бы у рыцаря зажила нога, чтобы он мог проведать лес хотя бы немного западнее. Обитающие там зелигены едва ли сунутся в человеку с мечом, а вот одного Сережу порвут на клочки. Не надо было отвергать их смущенную сестру. Можно было хотя бы не посмеяться над ее глупыми чувствами. Вот что ему стоило? Рыцарь уплетается к ручью, прихватив меч. Сережа провожает того скучающим взглядом. Он расчесывает волосы деревянным гребнем, сожалеюще перебирает короткие пряди. Мурлычет самосочиненную песенку, затем смотрит на коня. Тот отвечает тяжелым вздохом. Видимо, совсем заскучал топтаться на одном месте. Сережа отвязывает повод от толстой ветки и расчесывает бурую гриву. — Куснешь — скормлю озеру, — ласково воркует он. Колтунов много, но ему удается даже заплести несколько кос. Конь довольно фыркает и дает погладить себя по морде, после чего благополучно забывает о Сереже, увлекшись травой. Такими темпами на его полянке скоро вовсе ничего не останется. Рыцарь возвращается, растерянно смотрит на коня, будто только сейчас вспомнил, что пришел сюда не один. Волосы сырые, в руке меч, в другой — утиная тушка. — Рад, что ты решил озаботиться выживанием, — усмехается Сережа. Рыцарь ничего не отвечает, в очередной раз разочаровывает его и долго молится, прежде чем заняться костром. Сереже не нравится огонь, разведенный прямо на его поляне, и он издалека следит за тем, чтобы пламя оставалось в пределах выложенных кругом камней. Запах жареного мяса совсем такой же, как раньше. Он переносит Сережу в далекое прошлое: так пахло, когда они с путником путешествовали от деревни к деревне. Так пахло на шумных людских ярмарках, внутри людских домов. И в тот самый вечер, когда путник впервые любил его, пахло именно так. Горький дым, сладковатый запах паленой плоти. Над головой — звездное небо огромного мира за пределами холмов, а впереди — дорога без конца и края. Счастье, затопившее мир до горизонта. — Все готово, — говорит рыцарь, и Сережа вздрагивает. Ему на мгновение кажется, что это совсем другой человек и другое место, но наваждение тут же проходит. — Ты… Ты такое ешь? — Да, — Сережа кивает и поднимается на ноги. — Хорошо, что ты решил накормить меня, рыцарь. Еще немного, и я бы полакомился тобой, — он улыбается, обнажая зубы. Рыцарь грустно усмехается. Кажется, не верит. То ли Сережа давно не ел ничего помимо корешков и ягод, то ли рыцарь действительно умудрился приготовить утку настолько вкусно. Сережа съел больше, чем было необходимо.***
Тянутся дни, летят ночи. Незаметно наступает новолуние. Сережа учит ворону садиться к себе на плечо и раскладывать камушки в ровную линию. Плетет бесчисленное количество венков, чистит кусты от опавших веток и сушит целую гору малины. Каждый день упражняется в ворожбе, заставляя мотыльков с бабочками слетаться к нему со всей поляны, и заботливо заплетает магию в волосы. Он откровенно скучает. — Как там твоя нога, рыцарь? — спрашивает Сережа в один из вечеров. Тот пожимает плечами и продолжает отщипывать от кроличьей ноги маленькие кусочки. Сережа раздраженно вздыхает. Он жаждет увидеть большое чистое небо, почувствовать ветер в волосах. Спеть кому-нибудь кроме насекомых, вороны, лошади и притворяющегося глухим рыцаря, почувствовать горячие руки на коже, ощутить во рту вкус человеческой крови. Вместо этого он полдня караулит кролика вблизи поляны, а затем ужинает у костра в гробовом молчании. — Ну ответь уже хоть что-то, — говорит Сережа. — Я дам знать, когда заживет, — отзывается рыцарь, затем тяжело поднимается на ноги и, прихрамывая, бредет по направлению ко входу в жилище. Кусты не расступаются. Сережа коротко усмехается. Будет дождь. Хоть какое-то событие в этом застывшем лесу. К ночи небо действительно затягивает тучами, темнеет рано. Первые капли приближающегося ливня Сережа собирает в ладони, а затем прячется внутрь. Рыцарь по обыкновению молится. Каждый день просыпается в одно и то же время, в одно и то же время ест, меняет повязки и молится, молится, молится. Только и делает, что молится. Сережа вытягивается на кровати, прикрывает глаза, отрешается от навязчивого бормотания. Небо роняет крупные капли дождя на листья дерева, цветы, кору и землю. Перебирает копытами рыцарский конь, где-то в уголке ковыряется бессовестная ворона. Первый раскат грома сливается с дыханием дождя, рокочет далеко и почти неслышно. Вспышкой на бордовом мареве закрытых век отпечатывается молния. Сережа вдыхает полной грудью. Лес затихнет после дождя, а затем оживет, разбредется, расшумится. Оживет и он сам. Сережа долго наслаждается шумом дождя, радостью леса и раскатами грома. Потом вдруг понимает: чего-то не хватает. Вслушивается, хмурится, приоткрывает глаз. Ворона громко, отрывисто каркает. Рыцарь молчит. Не хватает раздражающего бормотания, обжигающих слух слов молитвы. Сережа в замешательстве поворачивает голову. — Все в порядке? — невольно спрашивает он, хотя отлично видит, что не в порядке. Рыцарь замер на полу, обхватив руками колени. Страхом несет за версту, а тело едва заметно подрагивает. Раскат грома достигает Сережиного слуха, и рыцарь вжимает голову в плечи. Стеклянными глазами тот глядит в никуда, а по щеке вдруг скатывается одинокая слеза. Ледяное сердце, убаюканное долгими годами однообразной, тягучей жизни в волшебном лесу, отзывается тревожным стуком. Сережа изумленно стекает с кровати. Ему приходится снова заглянуть в глаза той части себя, которую трогали когда-то чужие печали, и он делает шаг по направлению к рыцарю. — Ну что же ты? — спрашивает тихо. — Порубил столько озерных тварей, а грозы испугался? Рыцарь словно не слышит. Дышит часто, дрожащими пальцами вцепился в портки так сильно, что вот-вот порвет. Сережа присаживается рядом. Рыцарь отмирает: резко поворачивает голову в его сторону, отшатывается. — К-кажется, что они с-сейчас снова из-под земли, — заикается, еле справляется со сбившимся дыханием, — п-полезут. — О, — Сережа грустно улыбается, — драуги. Да, земля разверзается с похожим звуком, — хмыкает он. — Не волнуйся, они будут спать до тех пор, пока люди не посягнут на холмы. Едва ли рыцаря успокаивают его слова. Тот будто вовсе не слышит, продолжая дрожать и дышать часто-часто. Все в Сереже настаивает на том, что человеку нужно помочь. Были бы у него его чары, мигом избавил бы рыцаря от горя, приласкал бы до полного забытья. Но сейчас Сережа не очарует и младенца, так что он просто пододвигается ближе, кладет руки на чужое лицо и заводит песню. Напевает тихо, совсем без слов мелодию дождевого леса так, как слышит ее сам. Рыцарь отпускает, наконец, свои колени. Сначала у того успокаивается дыхание, а затем и сердце замедляет бешеную пляску. Сережа утягивает на себя, и рыцарь послушно приваливается к нему, позволяет обнять руками за голову, а тяжелое тело, исхудавшее, задеревеневшее, опускается к нему на колени. Сережа поет до тех пор, пока ему не начинает казаться, что рыцарь уснул. Тяжелые капли разбиваются о листья все реже, а гром рокочет откуда-то совсем издалека. Вдруг вспоминается одна из песен его путника. Песня о дожде, поливающем землю под ногами людских предков, о его течении в руслах рек, об облаках, кучкующихся на вершинах гор, о пшеничных полях и бескрайних морях. О том, что дождь поливает землю, где лежат кости предков, и будет лить, когда в землю лягут останки внуков. Сережа припоминает слова и на пробу заводит песню на человеческом языке. Пение сливается со звуками дождевого леса несмотря на то, что столь грубый мотив совсем не подходит здешним местам. Рыцарь глубоко вздыхает. Когда Сережа заканчивает, тот говорит: — Ты красиво поешь. — Садится, утирает слезы ладонями. — Когда разверзлась земля, и эти чудовища полезли наверх, я так хотел сбежать. И сбежал бы, если бы в землю со страху не врос. Их столько было, что я даже сосчитать не мог. Про меч забыл, про бога… Сражался голыми руками, как есть, а затем упал. Я готов был умереть, но они посмотрели на меня тем, что осталось от глаз, и просто ушли. — Повезло тебе, — ухмыляется Сережа. — Они не тронут безоружного. Поднял бы меч — остался бы с ними в земле. Рыцарь изумленно бормочет что-то, чего не расслышать, а затем вздыхает: — Мой бог защитил меня, а я отплатил ему слепой похотью. Мне не искупить вину. Сережа сказал бы все, что думает о людском боге и его защите, но рыцарь впервые за долгое время заговорил, и огрызаться совсем не хочется. — Перед моей ворожбой не устоял бы и седой праведник, — возражает Сережа, — Тебе не в чем себя винить. Вера твоя пусть и глупа, но придает тебе сил. Вот бы и мне во что-нибудь верить, рыцарь! Тот вскидывается, блестит глазами. Кажется, впервые со дня их встречи выглядит настолько оживленным. — Бог тебя примет, — горячо уверяет рыцарь, — ты доброе создание, теперь-то я вижу. Мой бог милостив, он отпустит все грехи, если будешь усердно просить. От твари морской до человека, мой бог любит всех и всем помогает. Сережа фыркает. Глупый, глупый рыцарь. Что этот бог может знать о любви? Что может знать о том, как солнце отражается в чужих глазах, как тело становится подобно мягкой глине? Как хочется согреть чужие пальцы в ладонях и как легко принимать боль от любимых рук? — Ложись спать, а утром пойдем к утесам, я покажу тебе кое-что особенное, — говорит он. Рыцарь вздыхает, но все же следует совету и ложится, отворачивается к стене. Сережа остается рядом и, повинуясь дурацкому порыву, зарывается ладонью в черные вихры. Рыцарь ежится. Сережа тихонько напевает все, что придет в голову, и поглаживает рыцаря по голове. Вскоре дыхание человека выравнивается, выдохи становятся длиннее. Сережа возвращается к себе на кровать и, перед тем как заснуть, долго смотрит на рыцарский силуэт, темнеющий в проходе. В груди поселяется чувство, пахнущее горькой обреченностью. С утра дождь лишь накрапывает. Сережа просыпается и, пока рыцарь не успел приступить к молитве, под неодобрительное карканье вороны угощает орехами. Он велит тому взять меч и, ухвативши за руку, тянет прочь от поляны, защищенной кроной дерева. Рыцарь глядит по сторонам и даже хромать забывает. Заросли расходятся перед ними сами собой. Вокруг тишина, изредка разбиваемая пением птиц и редкими каплями, срывающимися с листьев. Лучи солнца проникают сквозь лесную гущу, раскрашивают тропинку в тень и свет. Рыцарь крадется чуть позади, вцепившись в рукоятку меча до побелевших пальцев. Вокруг настолько спокойно, что Сережа слышит дыхание леса. Самый лучший момент, чтобы пройти незамеченными. Чем реже чаща, тем ощутимее в воздухе сладкий цветочный аромат. На тропинке не встречается ни души аж до самой реки. Они выходят из леса, и Сережа ведет рыцаря к шаткому деревянному мостику, перекинутому через бурлящий речной поток. По обе стороны от входа лежат огромные валуны. Сережа очень надеется, что те спят. Когда они подходят ближе, его надежды рушатся: один из валунов шевелятся и тяжело, со скрежетом и скрипом разворачивается в тролля. Сердце бьется быстрее. Рыцарь вскидывается и оттесняет Сережу назад, поднимает меч. — Смотри, кто у нас, — стрекочет тролль. Тот возвышается над ними на две головы, а то и больше, и обдает зловонным дыханием. Горло сдавливает страхом, Сережа обреченно думает, не стоило выходить за пределы поляны, но заставляет себя вздернуть подбородок. Деваться уже некуда. Второй валун приходит в движение, и другой тролль медленно разворачивается из камня. — Малыш, что всегда таскает человеков через наш мостик, — усмехается, потягиваясь. — И не платит, никогда не платит, — гундит первый. Сережа сглатывает и крепче сжимает зубы. — И грозится сжечь наш мостик, — недовольно стрекочет второй. — Мы охраняли мостик, чинили мостик, а он хочет сжечь. — Только ходит и ходит, никогда не платит! — вторит свое первый. — Дурит нам с тобой головы, совсем нечестно! — Теперь у малыша ничего не выйдет, — радостно щебечет второй, и хватает Сережу за предплечье. Рыцарь отмирает мгновенно. Короткий отблеск стали, и меч застревает в толстой коже тролля. Тот ревет и одергивает руку. Сережа падает на землю, рыцарь отлетает прочь вместе с мечом. Тролль замахивается и бьет, рыцарь успевает увернуться, но тяжелая рука задевает вскользь. Этого хватает, чтобы рыцарь упал на расстояние четырех шагов и тяжело осел на землю. Сережа запоздало приходит в ужас, когда первый тролль хватает его за руку и легко поднимает в воздух. — О, а я как раз пришел, чтобы заплатить вам, — выдает он первое, что пришло в голову. Тролли хмурятся, медленно переглядываются и долго смотрят друг на друга. Сережа сучит ногами в воздухе, одновременно пытаясь вывернуть предплечье из каменной хватки. — Этого человека я привел для вас, — выпаливает на эллике он, пока эти двое не успели хорошенько подумать. Боковым зрением Сережа видит, что рыцарь тяжело поднимается на колени. Он помнит, как тот сражался с мерроу, но теперь рыцарь худ и ранен, и Сережина уверенность в том, он под защитой, тает, словно снег в ладони. Тролль хмурится, чешет затылок. Когда Сереже кажется, что вот-вот опустит на землю, первый издает непередаваемый звук. В маленькой голове явно завелась мысль. — Это зачем нам человек, если мы можем взять себе малыша? — задумчиво тянет тролль. Второй тролль радостно вскидывается, громко хлопает в ладоши. — С малышом будет весело, от малыша останутся красивые косточки, — нараспев шуршит тот, — дай его мне! Первый сжимает Сережину руку так сильно, что он невольно шипит. — Я взял, — гундит тот и хмурится. Второй тролль хватает его за другую руку и тянет на себя. — Мое! — протестует первый. Сереже кажется, что ему оторвут конечности. Рыцарь поднимается на ноги и рычит: — Отпустите его! Стоит, слегка пошатываясь. Запах человеческой ярости окутывает Сережу, убаюкивает страх. Рыцарь бросается вперед, уворачивается от здоровой лапищи, и едва уловимым движением всаживает клинок в уязвимое место меж ребер тролля. Тролль ревет, беспорядочно машет ручищами, задевает своего собрата, и Сережа оказывается на земле. Он быстро откатывается в сторону, чтобы не быть раздавленным. Рыцарь сражается, как разъяренный зверь. Не дает больше себя достать, а мечом машет с такой скоростью, что Сережа едва успевает следить. Это настолько завораживает, что он чуть не забывает опробовать чары. — Посмотри на меня, мой хороший, — мурлычет Сережа на эллике. Один из троллей сопротивляется, но все же поворачивает голову в его сторону. Всего мгновение, но рыцарь не теряется: тут же замахивается и отсекает каменное ухо. Тролль ревет, держится за голову, бросается вперед. Рыцарь отскакивает, тролли сталкиваются между собой с жутким грохотом и, не удержав равновесия, кубарем скатываются в бурный поток. Рыцарь тяжело дышит, мрачно косится в сторону реки. — Надо добить, — рычит тот, глядя, как тролли поднимаются на ноги. Течение, способное без труда унести Сережу прочь, не может сдвинуть каменные туши и на ладонь. Один из троллей грозит им кулаком. — Оставить мост без троллей? — фыркает Сережа. — Ну ты и выдумщик. Идем дальше, они еще долго не вылезут. Сережа чует, как противоречивые эмоции раздирают рыцаря. Тот злится, радуется, человеческое сердце заходится после лихой битвы. Это куда лучше, чем гниющая тоска, которой уже насквозь пропахло его дерево. Рыцарь поднимает отсеченное ухо, крутит в руках, разглядывая, а затем с опаской протягивает Сереже. Сережа принимает подарок в абсолютной неспособности прогнать тепло, поселившееся в ребрах. Они быстро переходят мост. Сережа прячет взгляд и ждет, пока уляжется неуместная радость. Он шагает совсем близко, почти соприкасается тыльной стороной ладони с рукой рыцаря. Жар чужого тела согревает. Может быть ему удастся урвать для себя немного этого жара, хоть одно объятие. — Ты такой храбрый, — мурлычет он рыцарю и чует, как тот смущается. Он собирается сказать о том, какой рыцарь сильный, какой ловкий, но тот перебивает: — Ты тоже. Если бы схватили меня, я бы и слова вымолвить не смог, а ты заговаривал им зубы, будто совсем не испугался. Сережа поджимает губы. Это что-то странное, новое. Ему бесчисленное количество раз говорили, что он красивый. В пылу страсти говорили много чего, но все сводилось к одному. Красивый-красивый-красивый. Вчера рыцарь сказал, что Сережа добрый, а сегодня назвал его храбрым. Пусть это и неправда, но неправда эта греет лучше любых объятий. Они доходят до утесов. Сережа вырывается вперед, проскальзывает меж знакомых камней, мимо редких кустарников и скрытых валунами пещер. Фейри попрятались от дождя, по пути не попадается ни одного крылатого знакомого. — Я тут вырос, — зачем-то говорит он. Хочется поделиться трепещущей печалью, что поселилась в груди. Рыцарь хмурится, но молчит. Они выходят на край одного из утесов. Волны разбиваются о скалы далеко внизу, ветер гуляет у Сережи в волосах. Ощущение из давно забытого прошлого: все, как в детстве. Осторожные фейри всегда подрезали ему волосы, и они, растрепанные морским ветром, торчали в разные стороны. — Не думал, что ваши земли столь велики, — задумчиво говорит рыцарь. — Что там, за морем? У Сережи перехватывает дыхание. Ах, сколько раз он задавал этот вопрос сам себе! Хотел бы он знать, что за морем. Так мечтал побывать в тех далеких, неизведанных землях, будучи ребенком. Может, там лес, откуда он родом. Он помнит лишь сплошной огонь, но, возможно, там еще остался кто-то на него похожий. Он подходит к краю утеса. Знает, что ничего не увидит, сколько бы ни вглядывался в горизонт, но все же щурится вдаль до боли в глазах. Рыцарь кладет руки ему на плечи, заставляет отшагнуть. — Зачем мы пришли сюда? — вздыхает устало. — Увидишь, — улыбается Сережа. — Садись, нам придется подождать. Ждать оказывается совсем недолго. Вскоре тучи расходятся, последние дождевые капли встречаются с морской рябью, и над водой расцветает робкое сияние. Сначала совсем блеклое, оно словно впитывает краски окружающего мира и становится ярче. — Господи, — шепчет рыцарь, — я таких цветов в жизни не видел. — Ваша радуга не чета этой, — улыбается Сережа. Сердце замирает, как впервые. Редко в его землях идет дождь! Они долго сидят на краю утеса и молчат. Рыцарь с восторгом глядит в небо. Сережа не знает, зачем привел того сюда, отчего ему захотелось поделиться с человеком волшебной радугой? Его путник тоже дивился здешней радуге. Болтал без умолку, кружил Сережу на руках и целовал в мокрой траве. Все было так хорошо! Рана, убаюканная годами жизни в волшебном лесу, где один день похож на другой, болит, как впервые. От воспоминаний Сережу отрывает стрекот крыльев. Он поднимает глаза и видит одну из названных сестер. Она вылетает из-за утеса, небольшая, легкая, похожая на сам воздух. Рыцарь резко отскакивает, хватается за меч. — Не смей, — останавливает того Сережа. — Здравствуй, сестра, — приветствует ее на эллике. — Здравствуй, братец, — она хихикает, и ее смех похож на колокольчики. — Давно ты к нам не заходишь. Что, привел еще одного? — Нет, нет, — торопливо отвечает Сережа, — не тронь его. — Коротко же тебя остригли, — говорит она. — Или опять сам? Что, снова водишься с человеком? — Отстань, — отмахивается он. — Лети отсюда. — Глупый братец, снова наплачешься, — звенит она и скрывается внизу, за утесом. Рыцарь тут же подходит к краю, глядит вслед, но сестра уже скрылась в одной из пещер — будто и не было ее. — Пошли, а то налетят сейчас, — вздыхает Сережа и зачем-то добавляет: — Они меня воспитали. Я не смог остаться: перерос самых рослых еще ребенком. Прихожу иногда, чтобы… — он обрывает себя на полуслове. Когда путешественники не встречаются ему за холмами, когда ночи холодны и одиноки слишком долго, он приходит смотреть на счастливых фейри, танцующих на лугу среди валунов и светлячков. Но Сережа не станет об этом рассказывать. — Идем домой, — вздыхает он, в последний раз глядит на море и шагает прочь. — А я был самым мелким из оруженосцев, — говорит рыцарь. Сережа косится на того, и его губы невольно трогает улыбка, когда он представляет, каким долговязым и нескладным, должно быть, был рыцарь в отрочестве. — У тебя есть имя? — спрашивает вдруг тот, прихрамывая рядом. Сережа вздыхает. В людской природе есть вещи, которые ему не понять даже теперь, после стольких лет. — Что тебе имя? Я вот и без имени знаю, какой ты человек, — усмехается Сережа. Рыцарь пожимает плечами. — Я — Олег, — говорит тихо. — Олег, — повторяет Сережа. Слово мягко прокатывается по языку. Он забудет это имя так же, как забыл те, что ему называли прежде, но самого Олега будет помнить всегда. — А ты? — настаивает Олег. — Как тебя зовут? Сережа припоминает, как получил собственной слово от названной сестры, когда жил в людской деревне и учился человеческой речи. В груди болезненно колет. Сколько раз они все звали его по имени? Оно срослось с ним, как корень срастается с почвой. Его все еще звали так, когда он путешествовал с дорогим путником. Со временем молва о нем стала идти впереди, и в каждом поселении, куда они приходили, люди собирались на него посмотреть. Кто-то дивился его красоте, кто-то — тому, что он рассказывал о волшебном лесе. Но обязательно находился человек, который обвинял Сережу в скисшем накануне молоке или еще в какой пакости. — У меня нет имени, — смеется он, — но можешь звать меня Сережей. — Он мог бы назваться как угодно, — какая, в самом деле, разница, — но не стал. — Сережа, — повторяет Олег и улыбается. Он невольно заражается улыбкой. Сережа действительно считает, что слово, принадлежащее каждому существу — совсем странное и ненужное явление. Но раз это так важно для Олега, пускай будет.***
Ночи холодны, зато дни все теплее. Олег меньше молится, иногда заводит разговоры. Напоминает Сереже о людском мире больше и больше. С каждым днем выносить это все больнее. К полнолунию у Олега заживает нога, и тот начинает тренироваться: каждый день машет мечом перед воображаемым противником. Поначалу это пугает, но очень скоро Сережа привыкает, ему даже нравится смотреть. К тому же, после тренировок от Олега меньше пахнет тоской. Все было бы совсем хорошо, если бы Олег позволил притронуться к себе хоть пальцем и не считал бы Сережу нечистым созданием дьявола. Сережа глядит на месяц, часть которого видно в щель, слушает Олегово бормотание. Он привык. Уже не хочется кричать о том, что бог не слышит. Этот чертов бог никогда не слышит. Сколько раз Сережа молил того о спасении, не сосчитать. В месте, где он жил с дорогим путником, был деревянный идол. Путник вырезал фигурку из ивы и молился ей каждый вечер. Сережа молился тоже. Он умолял об избавлении, о том, чтобы вернулись времена, когда путник был мил и ласков. Олег замолкает. Сережа слышит, как тот укладывается и вертится с бока на бок, силясь уснуть. Они оба не спят еще долго. Месяц будто измывается, светит прямо в глаза, навязывает больные воспоминания. Сережа переворачивается на другой бок, но лучше не становится: теперь он видит Олега. Жить так просто невозможно. — Олег, — зовет он и ждет, пока тот повернет голову. — Я так истосковался по твоим рукам, так замерз. Иди, согрей меня. Выражение лица не разглядеть, но ему и не надо: все ясно по тяжелому запаху. — Не смей околдовать меня, — сердито говорит Олег и садится, сжимается. — Я просто позвал, — Сереже становится весело, — ты ведь знаешь, что сейчас я не могу ворожить. Олег отворачивается и снова начинает молиться. Запах чужого возбуждения окутывает с головы до ног, к нему примешиваются ароматы стыда и злости. Как и любой человек, Олег легко обвиняет в своих грехах тех, кто на него не похож. Сережа знает, чем это может обернуться, лучше прочих. Когда они с путником путешествовали по ту сторону холмов, люди приходили смотреть на него. Одни — из простого любопытства, а другие с нехорошими намерениями. Однажды толстый торговец попытался купить его у путника, словно он какая-то вещь. Сережа рассмеялся торговцу в лицо, ведь он следовал за путником только потому, что желал. Путник отчитал его за это. Он сказал: «Они думают, что ты принадлежишь мне. С твоей деревней тебе повезло, там был добрый народ. Но люди не позволят такому, как ты, шататься среди них просто так. Не будь глупцом, Сережа, и поменьше открывай рот». Сережа не был глупцом. Он прятал острые зубы за улыбкой, копировал людские интонации. Он не надеялся сойти за человека, но очень хотел доброго отношения. «Видит бог, я оберегал тебя от этого, — сказал путник. — Пошли, я покажу, как у нас принято поступать с вашим братом». Путник привел его в дом на краю города, через который они шли. Дом был точно такой же, как и многие окружающие дома, если бы не мельница рядом. Но никакой реки не было. Колесо крутил прикованный за ноги к огромному валуну тролль. Сережа и сейчас может вспомнить скрип, с котором вращалось колесо. Тролль был худ и совсем сух, отчего по его каменной коже расползлись трещины. Чем дольше Сережа смотрел, тем более жутко ему становилось. «Когда же он закончит?», — спросил Сережа, хотя уже знал ответ. Он терпеть не мог троллей, но думал в тот момент лишь о том, что большую часть своей жизни те проводят, свернувшись в камень у воды и никогда, никогда не остаются одни, потому что в одиночестве чахнут так же скоро, как сорванный на поляне мак. И несмотря на колоссальную силу, им нельзя давать тяжелой работы, ведь тролль устает быстро, подобно ребенку. Ему было так жаль несчастного тролля. «Я знаю еще одно место, — сказал путник. — Как раз для таких, как ты, Сережа. Хочешь посмотреть?». Сережа проклял тот день, когда согласился. На центральной площади был дом. Когда они с путником зашли внутрь, Сереже сперва понравилось. Все было таким красивым: на стенах висели картины, в вазах стояли цветы и перья. Жители этого дома были одеты в необычные, яркие одежды. Сережа не понимал, почему от всех них так пахнет тоской. Пока он засматривался, улыбчивая женщина в мехах подошла к ним с путником и сказала тому: «Дам пять золотых, не больше». Он удивился, посмотрел на женщину и увидел, что она разглядывает его внимательно и придирчиво. Сережа понял, что она хочет купить его, как тот мужчина, но решил промолчать. «Он не продается, — сказал путник. — Я тут не за этим. Покажи, что у тебя есть». Женщина изменилась в лице. «Конечно, дорогой гость», — заулыбалась она. В тот день Сережа узнал о людях вещь, которая до сих пор кажется ему странной. Вместо того, чтобы наслаждаться друг другом, как делали ночами они с путником, те могут желать, чтобы постель грел кто-то, кто совсем этого не хочет. Насильно удерживаемые в том доме волшебные существа были столь несчастны, что Сережу стало мутить от запаха горя. Он не мог понять, как можно настолько извратить страсть, но понял, почему люди на улицах провожают его глазами. Что означают их жадные взгляды и усмешки в их словах. Это знание его надломило. На следующий день он уговорил путника уйти с ним за холмы. Слезинка скатывается по щеке, Сережа стирает мокрый след ладонью. Он не плакал ни разу с момента потери своего путника. Олег продолжает молиться, и тому нет никакого дела до Сережи, до того, как необходимо ему сейчас тепло чужого тела. — Замолчи наконец! — говорит он раздраженно и вскакивает на ноги. — Поднимайся, мы идем за холмы. Он завязывает Олегу глаза и сам правит лошадью. Тот сидит позади и старается не касаться его спины даже немного. Сережа чует Олегово желание, и запах этот не дает ему покоя. Ну ничего, совсем скоро он найдет того, кто сможет утихомирить зудящую жажду прикосновений. Они оказываются за холмами уже к рассвету. — Если задумаешь убить меня или сбежать, драуги настигнут тебя в два счета, — предупреждает Сережа перед тем, как снять повязку. Олег выглядит испуганным. — Я бы никогда! Зачем мы?.. — начинает тот, но Сережа ухмыляется, приблизив лицо к чужому и заставляя умолкнуть. — А то ты не догадался, — шипит он. — Прекрати строить из себя глупца, всему есть предел. Дым остывшего костра хорошо видно над просыпающимся лесом. Сережа привязывает лошадь на опушке и идет на ориентир, Олег мрачно следует за ним. Он сперва чует, а затем слышит: двое, веселые и сильные, только что проснувшиеся. Он кладет ладонь на грудь Олега. — Подожди здесь. Я позову, если понадобится помощь. Тот едва заметно кивает, смотрит испуганно. На мгновение Сереже кажется, что положит руку на его ладонь, удержит, станет уговаривать не ходить. Но Олег опускает глаза и слегка отстраняется. — Будь осторожен, — говорит тихо. Сережа насмешливо улыбается, показывает острые зубы. Земля в этом лесу не то, что в волшебном. Опавшая хвоя колет стопы, идти по ней совсем не приятно. Пара лошадей привязана к стволу толстого дерева. На полянке пахнет костром и зачинающейся дракой. — Я говорю, не брал я твоего сапога, на кой он мне сдался? Пьянь, ищи! — бурчит бородатый мужчина, сердито вороша вещи, разбросанные у костра. — Да куда я, по-твоему, мог… — второй мужчина, с голубыми, как небо в ясный день, глазами, застывает, встречается с Сережей глазами. — Ты еще кто? Сережа вышагивает из-за куста ирги, улыбается. — Я заблудился и так замерз, — говорит он, стараясь не слишком широко открывать рот. — Вышел из холмов совсем один, чуть с ума не сошел от страха! Как хорошо, что я нашел вас, добрые путники. Позвольте погреться у огня. Мужчины переглядываются, соображают. Бородатый уже схватился за рукоять поясного ножа, но бить тревогу рано. Сережа чует все их желания, чует, как быстро улегается страх. — Ну проходи, садись, раз так, — ухмыляется голубоглазый. — А день ничего начинается, — фыркает бородатый. — Рассказывай, кто такой, куда путь держишь. Они разводят костер, угощают Сережу куском вяленого мяса. Он осторожно жует и плетет им, что он — древесный дух, шел в дальнюю деревню навестить сестру, молодую иву, да заблудился. — Заблудился значит, — ухмыляется голубоглазый и подсаживается совсем близко. Обедает запахом злого веселья, жгучего желания. — Совсем сбился с пути, — кивает Сережа, а затем прячет лицо в ладонях. Будь у него хоть капля волшебства, не пришлось бы тратить столько времени на то, чтобы эти глупцы наконец решились. На плечо ему опускается рука. — Как жаль, — говорит бородатый и гладит его по спине. — Такой красивый дух, и совсем один. Проводим его до деревни, Давид? — О чем речь! — отвечает голубоглазый. Сережа сжимает зубы. Если в борьбе жадности с похотью победит первая — придется звать Олега и распрощаться с этими двоими слишком скоро. Что за проклятье? — Спасибо вам, добрые люди. Как мне отплатить за вашу доброту? — лепечет он, стараясь казаться как можно более испуганным. — Уж как-нибудь рассчитаемся, — хохочет бородатый и притискивает Сережу к себе. Жар человеческого тела окутывает, успокаивает. Ну наконец-то. Он делает вид, что случайно обронил накидку с плеча, голубоглазый соображает быстро: стягивает ее окончательно и зажимает Сережин рот ладонью, придавив его голову к себе. Бородатый надрывает платье на груди, и это ему уже не нравится. У Сережи не так много одежды, и вся ему очень нравится. Ходить по лесу нагим, как нимфа, ему не всегда по душе. Но сделанного не воротишь, и он обмякает в грубых руках, под чужими жадными взглядами. Отпихивается совсем слабо и упивается прикосновениями, пусть и причиняющими порой боль: ничего, можно потерпеть, до него так давно никто не дотрагивался, что оно того стоит. Голубоглазый злее. Сережа заставляет себя заплакать и чует, как тому нравится. На какие же дешевые трюки приходится идти из-за простой невозможности околдовать этих глупцов. Бородатый стягивает его руки жесткой веревкой, которая быстро натирает запястья. Сережа предпочел бы обойтись без нее, но решать очевидно не ему. — Что вы хотите со мной сделать? — спрашивает тихо и чувствует, что не прогадал: от обеих его жертв разит злым восторгом. — Черти! Давид, да никакой это не дух, ты зубы его видел? — восклицает бородатый. Голубоглазый стискивает его щеки пальцами, крутит голову так и эдак. — Надеюсь, дадут за него, как за духа. Сейчас и выясним, настолько хорош, — усмехается тот. Сережу укладывают на землю, с силой вдавливают в палую хвою. Голубоглазый устраивается спереди, а бородатый задирает его одежды позади и тихо присвистывает. Тот опускается на Сережу, прижимается грудью к спине, шарит у себя в штанах. Сережа чувствует биение чужого сердца, его окутывает жар жгучего желания. Он внутренне ликует. — Жаль, в рот его не… — начинает голубоглазый и вдруг застывает. Несколько запахов сменяются одним — страх топит в себе все. Олега Сережа чует уже после того, как с него сваливается, дергаясь, тело бородатого. Он подбирается, садится. Голубоглазый пытается защититься, машет кинжалом. Олег в молчаливой, холодной ярости, и таким Сережа того еще не видел. Голубоглазый падает совсем рядом, забрызгав его кровью из рассеченного горла. Сережа с сожалением прикрывает глаза, слизывает кровь с руки. Горчит и отдает страхом — никуда не годится. Олег подходит и протягивает ему руку. Охота вцепиться в нее зубами. Он вскакивает на ноги без чужой помощи и выставляет ладони вперед. Олег разрезает веревку. — Разве я тебя звал? — холодно интересуется Сережа, проглотив порыв кинуться на Олега с кулаками. Тот молчит. — Какого черта ты сделал, ублюдок недоношенный?! — шипит Сережа. — Кто тебя об этом просил?! — Н-но, я, — Олег мигом теряет всю суровость, — они напали на тебя, я услышал, о чем они говорят, и… Они бы! Тебе нужна была помощь! — Как бы не так, — огрызается Сережа. — В следующий раз спрашивай, прежде чем размахивать мечом. Олег поспешно кивает. Сережа вздыхает и с тоской глядит на тела. Кровь из рассеченной плоти бесцельно поливает землю. Что сделано, то сделано: ни любви, ни обеда у него сегодня не будет. — Они же разбойники, — упрямится вдруг Олег, — неужели ты бы стал… Не стал бы! — О, я бы стал, — ядовито усмехается Сережа. — Ты даже не представляешь, рыцарь. Олег качает головой, во взгляде появляется осуждение. — Неужели тебе так нравится жить во грехе? Зачем? — тот машет рукой в сторону тел. — Они грубы, скупы и неотесаны, ни один из них не способен оценить твоей красоты, — Олег резко осекается и тут же краснеет. Сережа смеется. Из головы мигом вылетают мысли о неудавшихся любовниках. — А кто способен, ты? — хитро улыбнувшись, говорит он. Подходит поближе, кладет ладонь на Олегово плечо. — Быть может, покажешь мне? Олег стряхивает его руку, хочет что-то сказать, но лишь вздыхает и качает головой. Затем говорит: — Зачем тебе проходимцы? Делать это с незнакомцами… Если бы я мог выбирать, я бы нашел себе кого-то, к кому мог бы возвращаться. Сережа усмехается. — У меня был такой человек. — Выходит печальнее, чем хотелось. — Лучше уж с проходимцами. Олег хочет ответить, но прикусывает губу, отводит глаза и идет отвязывать лошадей. Среди вещей разбойников Сережа находит неплохую рубашку, красивый нож и кожаную флягу. Он забирает эти вещи себе. Олег сопровождает его запахом осуждения. — Не возьмешь золото? — с удивлением говорит тот, когда Сережа зовет прочь. — На кой мне? — презрительно выплевывает он. От слова «золото» Сережу мутит. Он больше никогда в жизни не хочет видеть золота. — Сережа, — тихо зовет Олег, следуя за ним сквозь чащу. — Я хочу спросить. Сережа раздраженно молчит. Олег сегодня слишком навязчив. — Так вот, — начинает тот, так и не дождавшись разрешения. — А тебе обязательно, ну… Делать эти вещи? — Помоги мне, владычица, — вздыхает Сережа. Олег не поймет. Никто не поймет, потому что во всем мире нет второго такого создания, как Сережа. Но когда-то была мама. Кажется, он даже помнит ее прикосновения, помнит, как тепло и спокойно было у нее на руках. Как от нее пахло, как она пела. Как мучался он в общине фейри, где все друг другу и братья с сестрами, и любовники. Лишь он один — никто. Как ему было сложно и страшно среди людей, как его приняли в ближней деревне. Как трепетало сердце, когда названная сестра подарила ему цветок и поцелуй. И как сердце сгорало и возрождалось из пепла всякий раз, когда дорогой путник держал его в объятиях под людскими небом и звездами, в этих самых краях. Олег хмурится. Сережа представляет, каким чудовищем тот его считает. — Что ты знаешь о любви, рыцарь? — спрашивает он печально. — Любовь от бога, — не задумываясь ни на секунду, отвечает Олег, — потому что бог есть любовь. Сережа хмыкает. — Любовь твоего бога — любовь извращенная, посаженная на цепь и кастрированная, — отвечает он резко. — Я впускал в себя твоих священников, я пожирал их плоть, пил кровь и видел их грязные мысли. Ты считаешь меня грешником, но я не совершил и десятой доли того, что делали они. Да, я умертвляю, но перед этим отдаю всего себя. Они же — берут против воли и оставляют жить. Такая у твоего бога любовь. Олег набирает в грудь побольше воздуха, но тут же сдувается и тихо говорит: — Ты — несчастное создание. Сережа хочет разозлиться на эти слова: не нужна ему жалость, пусть пожалеет тех разбойников, которых убил ни за что. Но слезы сами наворачиваются на глаза. — Знаешь, когда ко мне долго не прикасаются, мне… Плохо, — говорит он быстро, едва сумев подобрать слово, означающее воющую, засасывающую остальные чувства липкую тоску, в которой он всякий раз тонет и задыхается. Ему не описать чувство, заставляющее сжаться в комок, желать закрыть глаза и никогда больше не открывать. Олег молчит долго. Они успевают отвязать лошадь и пойти обратной дорогой, и тогда тот говорит: — Не обязательно ведь, — замолкает и с трудом выдавливает остаток фразы: — делить постель? Я могу, то есть думаю, что могу… Могу обнять, если нужно. Только, — тот давится воздухом и откашливается. — Только если пообещаешь, что больше не будешь искать проходимцев. — Олег осекается и краснеет. — Посмотрим, — усмехается Сережа. В груди робко щебечут птицы. Остаток дня проходит в ожидании ночи. Сережа мается, взгляд то и дело задерживается на рыцарской фигуре. Он постоянно наблюдает за Олегом краем глаза и одергивает себя. Впервые в жизни Сережа так долго не может получить то, чего отчаянно желает, и обещанные объятия кажутся невообразимым благословением. С наступлением ночи Олег привычно опускается на колени, начинает молитву. Месяц высвечивает силуэт, Сережа глаз не может оторвать от склоненной головы, широкой спины. Он подкрадывается и кладет ладонь на плечо Олега. Тот едва заметно вздрагивает. — Я согласен. Ляг со мной, и больше никаких проходимцев, — Сережа перебарывает желание прижаться грудью к чужой спине. Ему вовсе не хочется, чтобы Олег испугался и снова закрылся. — Я не могу с тобой лечь, — Олег качает головой. — Я давал клятву, и клятва… — Брось, не глупи, — перебивает Сережа, — я не претендую на твою розу, — он усмехается, — просто ляг рядом. Мне будет теплее и спокойнее, а ты больше не будешь спать на полу. Я положу голову на твое плечо и, клянусь, ничего больше. Рыцарь долго думает. Сережа чует, как борется в том желание со стыдом, и старается выглядеть настолько целомудренно, насколько только может. — Нет, я не могу, — изрекает наконец Олег. — Ладно, — Сережа скрывает досаду, — значит завтра пойдем за холмы. И только попробуй помешать мне на этот раз. — Постой, — поспешно говорит Олег. — Я могу лечь рядом. Этого будет достаточно? Сережа смягчается, отходит в сторону и почесывает сонную ворону меж перьев. Та довольно воркует. — Ты обещал мне объятия, рыцарь, — не оборачиваясь, напоминает он. — Да, — выдыхает Олег едва слышно. — Обещал. Тот подходит мучительно медленно. Сережа не смотрит. Ему кажется, что лишний вздох может напугать, заставить Олега передумать. Наконец, теплые ладони оказываются на его плечах. Олег осторожно, почти невесомо прижимается к спине. Тепло. Сережа прикрывает глаза и растворяется в ощущении чужого трепета. Ему хочется петь, но вместо этого он тихо говорит: — Чего ты боишься, рыцарь? Тебе нечего бояться: без своей ворожбы я слаб и ни на что не способен. — Я не боюсь, — отвечает Олег слишком поспешно. — Так и быть, я лягу в твою постель, но дай сперва закончить молитву. Сережа возвращается в кровать и двигается к краю. Так Олегу хватит места. — Если я такой страшный, положи между нами меч, — мурлычет он и долго наблюдает за Олегом, прежде чем провалиться в дрему. Сережа просыпается, когда Олег ложится рядом. Он переворачивается на бок. Они смотрят друг другу в глаза, Сережа тянет руку к чужому лицу, а затем замечает клинок между ними. Он усмехается. Сталь холодна. Сережа гладит клинок кончиками пальцев. На вид он гладок, но под пальцами сплошные царапины и сколы. Сережа засыпает под взглядом внимательных глаз, так и не убрав ладонь с меча. Он просыпается посреди ночи, в постели снова пусто. Сережа сползает на землю, оставляя меч в одиночестве. Олег сидит посреди поляны и смотрит вверх, на небо, усыпанное звездами. В кои то веки не молится и не плачет, уткнувшись взглядом в колени. В воздухе витает такая умиротворенность, что Сереже даже жаль ее нарушать. Ему безумно хочется присоединиться, посидеть в молчании, слушая далекую песню сверчков и чужое дыхание. Он подходит ближе, мягко опускается в траву рядом с Олегом. Спустя некоторое время Олег говорит: — Как думаешь бог простит меня? — Не знаю, — отзывается Сережа. — Думаю, он проходимец, — добавляет на эллике. Олег не может понимать его, но отчего-то по щеке у того скатывается слеза. — Если твоя вера жива, то он с тобой, — вздыхает он. — В тебе весь мир. Олег шмыгает носом. Сережа продолжает, потому что чувствует, что если не скажет сейчас, то не скажет уже никогда и никому: — Все, кто был мне дорог, сейчас со мной. Я помню каждого, помню, как они пахли, что чувствовали. Помню на вкус. Одного из них — лучше прочих. Это причиняет мне боль. — Не думал, что существо вроде тебя может испытывать угрызения совести, — говорит Олег. — Раз так, неужели ты не хотел бы жить по-другому? Сережа горько ухмыляется и чувствует, как в горле встает ком. — Когда-то хотел, — тихо выдыхает он. — Расскажи о тех временах, — просит Олег. Сережу окутывает чужим сочувствием. Странно, но сочувствие это ему не претит. — Я покажу тебе, — говорит он. — Возьми меч, мы пойдем через болота. Болота встречают их затхлостью и эхом далекого смеха. — Не бойся, ему больше нравится пугать, чем нападать, — говорит Сережа мигом вросшему в землю Олегу. — К тебе оно не сунется. Пока они идут, болотные огни пытаются увести Олега с тропы, но Сережа берет того за руку и крепко держит. Ладонь Олега большая и теплая, ему жаль ее отпускать. Когда выходят на опушку, светает. Лес почти захватил его прошлое жилище: то, что осталось от деревянного дома — настоящего, человеческого — поросло травой и мхом. Крыша давно просела, а дверь наверняка утащил кто-то из местных. — Боже, откуда он? — спрашивает Олег и пятится. — Построили вместе с одним человеком, — говорит Сережа. Это чудесные воспоминания: пока строился их с путником маленький дом, Сережа не знал горя. Он лишь пел и волок по земле срубленные стволы молодых деревьев, собирал глину в реке, раскладывал во дворе камни. Путник, весь соленый от пота и загорелый, смотрел на него, словно на сокровище, и это придавало ему сил. Стены дома встречают едва уловимыми запахами из прошлой жизни. Он почти что может почувствовать аромат свежеиспеченного хлеба, если хорошенько представить. Сережа отлично помнит, в каком месте среди костей, травы и мха лежит череп. — Ну здравствуй, — говорит Сережа по-человечески, шепотом. Поднимает череп двумя руками, бережно очищает от зелени, которой поросли кости с момента, когда он приходил в последний раз, осторожно поддерживает челюсть. Прошло недостаточно времени, чтобы кости начали трескаться, но вполне достаточно для того, чтобы треснуло Сережино сердце. — Кто тут жил? — спрашивает Олег, застывший в дверном проеме. На людском языке и слов таких нет, чтобы описать, кем была для Сережи эта груда костей. Он подносит череп к лицу и крепко целует холодные кости туда, где были когда-то мягкие губы. — Мы встретились, когда я жил в деревне, среди людей, — почти шепчет он. — Долго путешествовали, а потом поселились здесь. Я думал, это навсегда, но… — он замолкает. Невыносимо, совсем как в день, когда все закончилось. — Прости, любовь моя, — говорит он печально и разжимает пальцы, роняя череп к своим ногам. Там этим костям и место. Олег неуверенно подходит и переминается с ноги на ногу, смотрит непонятливо, испуганно. — Я хотел жить в вашем мире, но вы, люди, такие жестокие, — вздыхает Сережа. — Он поднимает глаза на Олега и видит, что тот совсем ничего не понимает. Люди не могут знать о чужих эмоциях так же, как знает Сережа. Иногда он об этом забывает. Все, что есть у Олега — это слова. Сережа вздыхает и говорит: — Мой ненаглядный путник тосковал. С каждым днем, проведенным здесь, он становился все больше не похож на себя прежнего. Его не радовал больше ни лес, ни наш дом, ни я. Что бы я ни делал, он был недоволен, и на безмозглых зелиген смотрел чаще, чем на меня. Он стал груб и невнимателен, говорил обидные слова. Ему не было покоя, и я рассказал, как выйти за холмы и вернуться обратно. Сережа косится на сундук в углу. Крепкий и ладно сколоченный, он истлеет совсем не скоро. А ведь это был подарок, Сережа хранил там свои платья и красивые камни, которые находил в лесу. Олег кладет ладонь ему на плечо практически невесомо, Сережа прикрывает глаза. — Он не вернулся, — выдыхает горько. — После всех обещаний, что давал мне, он меня оставил. Сережа замолкает, вспоминая. Те страшные дни одиночества он не забудет никогда. Бездна тоски затягивала, он едва мог выползти из дома, чтобы что-нибудь съесть. Он сгорал изнутри, словно забытая свеча, в которую некому добавить воска. — Я стал пленником этого дома. Каждый угол напоминал о нем, но я не нашел в себе сил уйти. Человек, который клялся мне в любви, бросил меня, притворился, будто меня нет. Такого страха Сережа не испытывал больше никогда. Ему казалось, что снедающее одиночество с ним навсегда. Он чуял путника на другом конце поляны, он слышал шаги за дверью, он выбегал из дома и каждый раз встречался ни с чем. Он изводил себя мыслями, что же сделал не так, где ошибся? — Я молился, — вздыхает он. — Вон там, — он машет рукой в сторону полуразвалившейся печки, — стоял идол, изображающий твоего бога. Ты даже не представляешь, рыцарь, сколько раз я молил его избавить меня от мучений. Он был глух, а тоска множилась. Сережа прерывается, чтобы перевести дыхание. В носу щиплет, а прикушенная губа кровит. Он облизывается. Олег прикрывает рот ладонью и заключает Сережу в объятия. Он глядит на череп из-за чужого плеча, и понимает: его путник никогда не обнимал его просто так, когда не хотел внутрь его тела. — Я так хотел, чтобы он полюбил меня снова, — шепчет Сережа, как в бреду. — Я был готов принять любую любовь, даже самую грубую. Я был согласен на все, но он не вернулся. — Ты пошел за ним? — глухо спрашивает Олег. Похоже, тот совсем не желает слушать продолжение, будто знает, что скажет Сережа. Он улыбается. — Я разыскал его, — вздыхает тихо, — а когда нашел, спел. О, это была чудная ночь. Он вернулся со мной, и с тех пор мы жили душа в душу. Днем он ходил на охоту, а по вечерам любил меня. Все стало как раньше, мы были так счастливы. Олег хмурится и глядит на череп. — Но ты убил его? Сережа вздыхает. — Люди быстро угасают под моими чарами. Я не мог удерживать его вечно, — печально усмехается он. — К тому же, с ним стало так неинтересно. Олег спрашивает что-то еще, но Сережа не слышит. Он вспоминает, как силы покидали его дорогого путника, как, насмерть уморенный привычным танцем повседневности, он падал без сил и продолжал ползти, потому что Сережа не желал остановиться. Иногда он выпускал того из-под чар, чтобы послушать мольбу о пощаде и лживые обещания исправиться. Все это уже было ему безразлично. Путник умер нескоро. От здорового, пышущего жаром и силой тела на момент смерти осталась лишь тень, и Сережа обглодал кости, наслаждаясь отчаянным ужасом, которым было пропитано мясо. — Он не заслужил такую смерть, — глухо говорит Олег. Сережа опускает глаза. В день смерти путника он сбежал отсюда, весь перемазанный кровью. Отмылся в реке, долго пел лесу о своей печали, а затем вышел за холмы. Он брел по дороге куда глаза глядят, и все не мог унять слезы. Может, его дорогой путник и предал его, но когда того не стало, Сережа не мог найти места. На дороге ему встретился прекрасный белокурый монах. Тот монах утешал его всю оставшуюся ночь, и объятия были горячи, а поцелуи сладки. Кровь белокурого монаха развеяла тоску, а воспоминаний о тихих молитвах и шумных службах хватило, чтобы забыться на несколько дней. Сережа вздыхает. Может, тот монах был совсем не плох, может, не хотел находить смерть в его объятиях. С Олегом Сережа все чаще вспоминает о том, за что он любил и жалел людей когда-то давно. — С тех пор я выхожу за холмы и ищу утешения, — говорит он. — Рыцари, монахи, купцы, бедные и богатые, нежные и грубые, — все они убаюкивали мою печаль до восхода солнца. Олег приподнимает его подбородок кончиками пальцев и внимательно смотрит. Сереже становится не по себе, будто тот видит его насквозь. — Ты не отпустишь меня, — тихо говорит Олег. Сережа печально улыбается. — Мое сердце со временем превратилось в камень. Совсем как твое, рыцарь. Он чувствует, как что-то внутри дрогнуло, надломилось, и не может сказать, кому принадлежат эти чувства: ему самому или Олегу. На следующую ночь Олег обнимает его по-настоящему. Прижимает к себе, лежа в постели. Сережа чувствует, как тот желает его и как боится. Он запрещает себе шевелиться, потому что то, что внутри у Олега, вдруг кажется хрупким и важным. Сережа почти засыпает, но Олег вдруг пропускает его волосы между пальцев. — Как отросли, — шепчет тот, — скоро ты сможешь за себя постоять, и никто тебя не обидит. Сережа вздыхает: и правда. Отчего-то эта мысль совсем не приносит ему радости.***
Время бежит слишком быстро. Сережа припоминает людскую забаву: считать дни. Ему кажется, что так все происходит намного медленнее, что он сможет управлять временем, если захочет. Он насчитывает сто шестьдесят три к моменту, когда болотный дух, нехотя повинуясь, высыпает в его ладони горсть ирги. Он сжимает ее и бежит, что есть сил. На свою полянку он влетает запыхавшийся, валится на траву и раскидывает руки, рассыпает ягоды. Лошадь подходит, склоняется над ним, обнюхивает лицо, а затем фыркает, обрызгав слюнями. — Фу, — он отпихивает лошадиную морду и перекатывается на живот. В проеме дерева видит Олега. Тот вырезает танцующую фигурку фейри: у Сережи уже четыре таких, и каждая лучше предыдущей. Внутри вопит: он снова будет один. Сережа отчаянно желает оставить все, как есть, схватить меч и срезать отрастающие локоны. Олег замечает его, обеспокоенно выбирается наружу. — Почему ты такой грязный? Откуда они? — Олег смотрит на ягоды. Сережа проглатывает последнюю возможность соврать. — Ты выполнил обещание, — глухо говорит он. — А я свое не сдержу. Олег отчего-то улыбается. Тому бы бежать, не оборачиваясь, но вместо этого — стоит и смотрит. Глупый, глупый рыцарь. — Я прожил дольше, чем было отмерено, — вздыхает Олег. — Я благодарен, что смог узнать мир таким, как видишь его ты. Но перед тем, как умереть, я хочу просить об одной вещи. — Тебе меня не обмануть, — Сережа печально качает головой. — И не думал, — усмехается тот. Сережа глядит на Олега снизу вверх и понимает, что в нем больше не живет предвкушение. Он много времени провел, желая тела Олега, но теперь, когда может его получить, Сереже отчего-то не хочется. — Проси, рыцарь, — вздыхает он. Олег присаживается, застывает в нерешительности, затем протягивает руку и дотрагивается до его щеки кончиками пальцев. Сережа кладет ладонь на чужую руку, прижимает к своему лицу. — Идем к озеру, — шепчет Олег. — Сколько бы я не гнал порочные мысли, но тот берег, ты рядом со мной… Это снится мне каждую ночь. Я хочу познать любовь такой, какой знаешь ее ты. Знаю, что прошу много, но подари мне это напоследок, как есть, без ворожбы. А после я готов умереть. — Хорошо. Обещаю, ты уснешь чудесным сном, — говорит Сережа, стараясь унять дрожь. Губы пересыхают, дышится все сложнее. — Это мне уже не важно, — говорит Олег и смотрит на него глазами, полными солнечного света. Озерный берег встречает тишиной. Олег шагает рядом, безудержно краснея, но не отводя глаз. Сережа глядит на спокойную озерную гладь, улыбается и падает в теплые объятия крепких рук. — Подожди, — Олег подхватывает, весь трепещет, но отстраняет его прочь. — Сперва я должен подарить тебе хоть что-нибудь. Тот срывает ближайший цветок и крутит стебель в пальцах. В воздухе витают несказанные слова. Сережа чувствует, как горько пахнет это невысказанное, пока Олег плетет венок из диких ирисов. Закончив, тот надевает цветы Сереже на голову. — Он завянет, — печально вздыхает Сережа и зачем-то представляет, как будет крутить венок в пальцах после того, как снова останется один. — Выбрось в воду прежде, чем завянет, — говорит Олег. — Иди ко мне. Они целуются до наступления ночи, и ладони Олега глядят его тело так бережно, будто тот под самыми сильными чарами, какие только мог наложить Сережа. Свет луны застает их распластанными на траве, укрытыми в ней от чужих взглядов. Когда Олег входит в его тело, мир перестает существовать. Есть лишь они двое и песня сплетенных тел, настолько прекрасная, что Сережа не смог бы спеть ее в одиночку. Олег шепчет: «Ты мне желанней бога», и слово сплетается с Сережиным: «Не уходи». Сережа, задыхаясь, говорит на эллике много всего, в чем не стоило бы признаваться человеку посреди волшебного леса, а затем кричит, кричит на языке, понятном каждому живому существу во всех мирах. Птица взлетает с ветви старой ивы, Олег обмякает на нем и гладит за ухом. Из глаз текут слезы. Сережа поет сквозь плач. Поет о человеке, что искал свою любовь во всех мирах, ходил полями, лесами и морями, а когда нашел, не узнал. Кажется, будто ему подпевают сверчки, и светлячки слетаются к нему со всего озера. Олег приподнимается и смотрит околдовано, в карих глазах больше нет того, на что Сережа так любил смотреть. Он зажмуривается и заставляет Олега поцеловать его в последний раз. Шея рыцаря теплая и нежная, капля крови, попавшая Сереже на язык, лучше всякого меда. Олег прижимает его к себе, Сережа целует, будто вовсе не собирается вспороть тому горло. Хочется еще хоть раз услышать свое имя. Хочется, чтобы Олег закончил вырезать фейри из дерева — у бедняжки пока только одно крыло — как же она будет летать? Хочется никуда не уходить из объятий. Сможет ли он просидеть так достаточно для того, чтобы умереть? Путь он умрет, но Олег должен жить. — Отпусти меня, рыцарь, — просит он. Любопытная мерроу высовывается из воды и смотрит на него провалами глаз. Олег разжимает объятия тут же. Серёже горько: если бы тот хотя бы попытался сопротивляться, быть может, он принял бы другое решение. — Иди к холмам, — сдавленно говорит Сережа. — Ты поймешь, что дошел, когда услышишь голос. Она будет звать тебя, будет обещать многое. Не верь ей, не слушай, не смотри по сторонам. Иди вперед, и меж двух больших камней ты увидишь проход. Чтобы открыть его, скажи «Среди ветвей и земли, между светом и тьмой позволь мне узреть». Ты увидишь столб пламени, горящего меж тех камней день и ночь. Не бойся, смело иди вперед. Когда пройдешь сквозь огонь, забудь мое имя. Он замолкает и ждет, пока Олег очаровано улыбнется ему, поднимется и зашагает прочь. Лошадь беспокойно фыркает, будто знает, что Олег оставляет ее навсегда. Когда тот превращается в точку на горизонте, Сережа говорит: — А я постараюсь забыть твое, рыцарь.***
Множество дней сменяется ночами. Сережа по-прежнему мерзнет и жаждет чужого тепла, но воспоминания о рыцаре греют его лучше мыслей о новых жертвах. Сережа думал, что умрет от тоски, но время затирает чувства, оставляя ему лишь светлую грусть. Лошадь постоянно требует внимания, ворона надоедливо каркает по вечерам. Сережа сочиняет новые песни, и песни эти лучше и добрее его прошлых песен. Волосы его растут, сила множится. Лес снова боится его, духи оставляют на его поляне орехи и ягоды в надежде, что он не станет ворожить. Но это больше не приносит Сережа радости. Он хочет, чтобы с ним поговорили, чтобы держали его руку и обнимали во сне, чтобы на него смотрели то сердито, то радостно, с благодарностью, с раздражением, с бескрайним множеством различных чувств, заполняющих пространство его дома. Такого не получишь ворожбой. На исходе очередного полнолуния он выходит за холмы. Он надеется найти человека, который будет ласков с ним по своей воле. В благодарность Сережа готов оставить тому жизнь, пускай только найдется такой человек. Юноша, на которого он набредает, испуганно смотрит на него сквозь огонь костра. Тот совсем молод — еще недавно был ребенком. Сережу умиляет, как тот вскакивает и крестится, как страшится его. — Не бойся меня, незнакомец. Я всего лишь ищу, кому подарить немного тепла. Кто ты? — Сомелий, сын кузнеца, — дрожащим голосом говорит юноша. — Я ищу золотую крошку для отца. Не гневись на меня! — И как, нашел что-нибудь? — усмехается Сережа. Юноша поникает. — Мне говорили, что в этих краях много золота, но пока я ничего не нашел. Сережа тихо смеется. Вот же незадачливый сын кузнеца. — А тебе не говорили, что многие не возвращаются отсюда? — спрашивает он. — Говорили, — отвечает юноша почти неслышно, одними губами. — Что ж, — Сережа приближается ко сжавшемуся в комок человеку. — Я покажу тебе, где найти золотую крошку, если ты подаришь мне ночь. Сын кузнеца удивляется. — На что я тебе сдался? — недоверчиво хмыкает тот, внимательно разглядывая Сережу. Он улыбается и молча подходит еще ближе. Если сын кузнеца протянет руку, то сможет дотронуться до его груди. Вместо этого тот неуверенно протягивает ладонь, и Сережа вкладывает в нее свою. Ладонь совсем не такая, как у рыцаря. У того были теплые большие руки, а ладонь сына кузнеца едва ли не меньше и холоднее его собственной. Раньше Сережа не обратил бы на это внимания, но не теперь. Он отнимает свою руку. — Сперва подари мне что-нибудь в знак своего расположения, — требует он. Этот капризный жест возникает от обиды. Неужели сыну кузнеца так сложно быть таким, каким был Олег? Имя обжигает изнутри. — Хорошо, — сын кузнеца пожимает плечами и отходит, роется в своей сумке. — Вот, у меня есть фигурка, вырезанная из дерева. Я ношу ее на удачу, — тот протягивает Сереже небольшую деревянную игрушку. — Она немного похожа на тебя. Сережа осторожно принимает подарок и подносит к костру, чтобы лучше разглядеть. Грубо вырезанный из дерева человечек держит в своих руках череп. Черты почти неузнаваемы, но что-то неуловимое выдает в фигурке ее создателя. — Откуда она у тебя? — тихо спрашивает Сережа, стараясь звучать безразлично. — Плотник из моей деревни вырезал, — незатейливо отвечает тот. — Он делает посуду и вот такие фигурки. Детям нравится. — Кажется, я знаком с этим плотником, — говорит Сережа. Птицы, что поселились в груди, в надежде расправляют крылья. — Отец с матерью нашли его в здешних краях прошлой весной. Он бродил у холмов, но не помнил, зачем. Странный парень, но неплохой, — сын кузнеца усмехается чему-то своему. Сережа глядит на правильные черты лица и пухлые юношеские губы. Как сладок, должно быть, сын кузнеца в любви. Он может провести с тем хоть всю ночь, может даже заманить того в холмы и оставить себе до тех пор, пока ему не наскучит. — Я передумал, — вздыхает он. — Расскажи, где твоя деревня, а я покажу, как найти золотую крошку. Юноша выглядит немного разочарованным, но оказывается порядочным человеком.***
Галька исцарапала Сереже ноги: он и забыл, что здешняя земля совсем не подходит его нежным ступням, привыкшим к мягкой почве волшебного леса. Жители деревни косятся на него недоверчиво, но подойти боятся. — Ты, — говорит он человеку, задержавшему на нем взгляд. — Скажи мне, как найти плотника, который ее сделал? — он показывает зажатую в кулаке фигурку. Мужчина ухмыляется. — С чего бы мне помогать тебе, лесная тварь? — басит тот. Пахнет хмелем и страхом. — С того, что если не поможешь, заставлю плясать до смерти, — скалится Сережа, обнажая острые зубы. Человек крестится и глядит на потихоньку собирающихся вокруг них людей в поисках поддержки. Не отыскав никого, готового вступиться, говорит: — Бог с тобой, иди прямо, а как увидишь лавку кузнеца, сверни налево. — Спасибо тебе, добрый человек, — улыбается Сережа и идет в указанном направлении. Мастерская плотника оказывается пристройкой к лавке кузнеца. Он заходит внутрь и почти не слышит ничего за стуком собственного сердца. По полкам, прибитым к стенам, расставлены различные тарелки и чашки, пол засыпан опилками. Деревом пахнет даже сильнее, чем внутри Сережиного древесного дома. У большого окна на табуретке сидит его рыцарь, стругает очередную миску и преспокойно мурлычет под нос одну из Сережиных песен. Сережа застывает в дверном проеме. Сердце застывает в груди. Олег поднимает глаза, улыбается и говорит: — Я знал, что ты мне не приснился.