Мелодия моей души

      Непонятные звуки раздались со стороны комнаты матери. Эрик, играющий в недавно приобретённые игрушки, тут же потерял интерес к ним и вышел из гостиной, маленькими шагами максимально тихо подходя к лестнице. Странные звуки становились громче, но они не казались ребёнку, ранее не слышавшему ничего подобного, пугающими или тревожными. Наоборот, от них исходило спокойствие. Если бы Картман в то время был чуть повзрослее, то мог бы охарактеризовать мелодию, как нечто хорошее и веселое, но вместе с этим навевающее тоскливую ностальгию. Скрип ступенек портил атмосферу, но никто, казалось, не обращал на него внимания.       Стоя уже у помещения, мальчик приоткрыл дверь. В тонкую щель была видна лишь ровная спина женщины и часть того подозрительного стола с клавишами, на которые изредка сам Эрик мог понажимать. Однако никогда не получалось наиграть такую же складную и красивую композицию. Каждый раз ноты превращались в неприятный шум, режущий по ушам. Однажды от раздражения Картман стукнул по ножке инструмента, от чего захлопнулась крышка и придавила пареньку пальцы. Тогда он ещё долго плакал в комнате, устроив байкот матери, не понимающей своей «оплошности».       Мелодия прервалась, а голова дамы оглянулась в сторону сына. С мягкой улыбкой на лице она повернулась всем корпусом.       – Можешь войти, если хочешь, – Лиэн сложила руки на колени, наблюдая за тем, как её чадо заходит в комнату. Она слышала, как он поднимался по старой, скрипучей лестнице, и чувствовала, как тот вслушивается в её исполнение, – Хочешь, я сыграю тебе что-нибудь?       Эрик немного потоптался на месте и ответил:       – А можешь то же самое, что ты только что играла?       Женщина махнула рукой на место рядом с собой, призывая подойти ближе. Картман много раз до этого разглядывал фортепиано, но сейчас он опять пробежался глазами по деревянной поверхности. В некоторых местах слазила краска, в других же можно было заметить царапины или небольшие вмятины. И все же стоит отдать должное Лиэн: спустя столько лет музыкальный инструмент работает ничуть не хуже, чем во времена, когда его только приобрели. Никогда на нем не было пыли, грязи или следов от фломастеров ребёнка.       Мальчик отвлёкся от размышлений, концентрируясь на том, что слышит. Песня началась заново. Эрик с каждой секундой все больше проникался мелодией. В голове сразу представлялось чистое поле с видневшимися где-то вдалеке деревьями. Лёгкий ветер раздувал листья и траву. Тишину нарушали лишь поющие поблизости птицы и шуршание растений. В мыслях Картман стоял возле большого, крепкого дерева. Он сидел, расслабленно облакотившись на твёрдую кору и наслаждался пейзажем. Светило солнце, но ветви и листва на них скрывали парня от его лучей. Пушистые облака медленно плыли по небу. Эрик не видел тогда, но знал, что в этом месте обязательно есть речка или озеро с невероятно изящными рыбами. Может быть, там бы плавали утки? Или на берегу было бы место для костра, который согревал в прохладные ночи, дарил свет и безмятежность. И Картман знал, хоть и не видел, что там есть кто-то, кто его бы любил. Это ему говорила мелодия. Такая же живописная и безопасная, как то пространство в воображении.       Лиэн краем глаза увидела восхищенное выражения лица сына, пребывавшего где-то в своих мечтах. Она тоже окунулась в воспоминания в те мгновения. Длинные и нежные пальцы двигались все это время почти что сами. Женщина помнит эту композицию наизусть. Помнит и любит всем сердцем, надеясь, что те немногие люди, которым она доверила собственное творение, испытывают те же эмоции.       Постепенно звуки стихали, история, таившася в глубине мелодии, заканчивалась. Спустя миг все окончательно замерло, никто не смел пошевелиться.       – Мам, а ты это сама придумала? – Раздался вдруг детский голос.       Пару секунд мисс Картман старалась собрать себя в руки, перед тем как заговорить:       – Да, милый. Ещё очень, очень давно.       – А для кого?       Лиэн округлила глаза и удивлённо уставилась на такого юного мальчика, задающего столь неожиданные для своего возраста вопросы. Не все взрослые могли распознать сокральный смысл музыки или другого искусства. Эрик не совсем правильно истолкавал её реакцию и быстро добавил:       – Ну, по телеку иногда всякие сопливые фильмы показывают, в которых люди рисуют картинки или сочиняют стихи для близких.       – Это.. Когда я была помоложе, то у меня был один очень дорогой мне человек. У нас были сложные отношения, но я его сильно-пресильно любила, – Добродушная улыбка не исчезла, но стала более печальной после произнесенных слов, – Нам пришлось расстаться из-за кое-чего, но я напоследок решила выложить все свои чувства в эту мелодию. Помню, как он был счастлив ее слушать. Говорил, что запомнит на всю жизнь, – Тяжёлый вздох, заставивший чуткого Эрика напрячься, не помешал женщине продолжить, – Мы не могли с того момента контактировать. Сейчас я даже не знаю, в какой стране он живёт, представляешь? Но я почему-то уверена, что он все ещё хранит воспоминания обо мне.       Картман свёл брови домиком, обдумывая услышанное. Чужие проблемы редко его заботят. Но здесь ведь не чужие, если откинуть в сторону привычное равнодушие к человеческому горю.       – Мы тогда хотели оставить свои инициалы, вот здесь, – Лиэн вернулась в обычной весёлой интонации и указала на место на пианино, – но мой отец нас словил за этим делом и выгнал его, – Она хихикнула и перевела взгляд на сына, – Может, сам попробуешь сыграть? Я научу тебя некоторым песням.       Картман тогда не сразу согласился. Как-то не заладилось у него первое знакомство с данным инструментом. Однако в тот же день он сидел и под надзором «учителя» старался правильно и вовремя нажимать на клавиши.       Время шло. На удивление, Эрик до сих пор не бросал новое увлечение, несмотря на все ссоры, неудачи и прочие невзгоды. Несколько раз даже самостоятельно пытался сочинить какую-нибудь мелодию, но результат почти никогда не удовлетворял.       О появившемся хобби Картман никому не рассказывал. Некоторые ребята, приходившие в гости, видели фортепиано, но тот всегда отвечал, мол, «эта штука моей матери, придурки, иначе почему она стоит в её комнате?».       После ремонта мебели значительно прибавилось, пианино пришлось убрать на чердак. Что, впрочем, не сильно расстроило юношу. Он был рад, что не придётся каждый раз выжидать ухода матери из дома, чтобы сесть за игру. Да и не видеть личные вещи Лиэн, которые детям до совершеннолетия видеть не стоит, было отличным дополнением.       С того случая, когда женщина сыграла сыну мелодию, так запавшую в душу Картману, она повторяла её всего раза два-три. И с каждой игрой эмоциональность из того прекрасного, ранее неимоверно любимого сочетания звуков, пропадала. В последний раз Эрик напрямую об этом спросил.       – Почему в первый раз звучало лучше, чем сейчас? Ты разучилась играть?       Лиэн даже не повела бровью на его замечание, но над вопросом задумалась.       – Наверное, потому, что чувства угасли.       – И как это связано? Ты ведь руками играешь, а не мозгом или сердцем.       Женщина лишь горестно ухмылнулась, усталыми глазами смотря в пустоту перед собой. В последнее время она так выматывается.       – Сейчас ты не совсем понимаешь это, но я уверена, что когда ты встретишь человека, в котором найдёшь счастье, поймёшь меня.       Эрику было одиннадцать, он твёрдо уверял себя, что понимает если не все, что говорят взрослые, то как минимум бóльшую часть. С матерью он поссорился тогда и так и не извинился. Она просто перестала играть и теперь завидует тебе, изредка шептал голос на подкорке сознания, и Картман был с ним согласен. Понимание, почему его мать так устаёт и выгорает, приходило также медленно, как и понимание сказанных ею слов.       Но детство рано или поздно заканчивается. Появлялись дела, проблемы. Подростковая жизнь не щадила, и казалось, что она готовит не к взрослению, а к какой-то ужасной катастрофе. Менялось восприятие мира и взгляды на некоторые вещи. Картман однажды захотел, как и его мать, выплеснуть накопленные чувства в музыку, расстаться таким методом со всем гневом и обидой в душе. Но не получалось ничего, что ему могло бы понравиться. Ничего не было идеально. Все было также грязно и мрачно, как ощущал себя Эрик. Не осталось того райского уголка, из которого не хотелось уходить. Он сменился пустошью. Тёмной, без единого человека. Одна только тень была его верным спутникам, да и от неё веяло чем-то враждебным. Она насмехалась, презирала своего владельца, грозилась, что тоже вскоре уйдёт, оставив его один на один с кромешной пустотой и всепоглащающим одиночеством. Музыка перестала быть чем-то прекрасным, быть спасением, возможностью забыть о реальности. Теперь Картман вырос, но пианино все также стоит на чердаке, целое и невредимое. Разве что слоем пыли покрылось.

***

      – А ведь раньше сам всегда говорил, что на пианино только, цитата, «Бабы и педики играют», – Парень с пробивающимися из-под капюшона рыжими волосами расслабленно шёл рядом с Эриком, с насмешкой, но по-доброму улыбаясь, – Впрочем, не так уж ты был неправ.       Грязный, уже подтаявший снег полетел в юношу. Раздалось достаточно громкое «Ай!» и тихие ругательства под нос. Картман не дал прийти в себя, и, быстро соорудив некрепкий снежок, кинул куда-то в грудь. На этот раз повезло не так сильно: снежок развалился и в куртку врага прилетели лишь жалкие ошметки. Пару секунд, и они уже устроили настоящую войну, как дети. Прохожие не особо удивлялись двум подросткам ростом под сто девяносто сантиметров, бегающих друг от друга и кричащих на всю улицу. В конце концов, в этом городе регулярно вещи постраннее происходят. Только некоторые родители закрывали детям уши и неодобрительно смотрели, когда в чужой речи проскальзывал мат.       Учебный год почти что подходил к концу, но на улице погода не улучшилась. Скорее, наоборот. Белоснежное покрывало и красивые пейзажи сменились грязью и лужами. Солнце выглядывало чаще, но теплее от него не становилось.       Когда оба школьника были уже уставшие и мокрые, Кайл предложил перемирие. Они продолжили путь к дому Картмана. Последний все ещё не мог привыкнуть, что теперь все не так, как в детстве. После таких игр, как сейчас, в былое время они расходились злыми и обиженными. Плевались друг в друга ядом, старались сделать противнику больнее, чем он тебе. Были и драки до крови, до переломанных костей и ярких гематом, и хитрые, продуманные планы мести, один изощреннее другого. Но никогда они надолго не расставались. Однажды они вновь повздорили в начале летних каникул, закончив пятый класс, а затем вся семья Брофловски уехала к тёте по маминой линии в Нью-Джерси. Тогда Эрик и понял, что, несмотря на всю ту ненависть и раздражение, без своего заклятого врага было.. Скучно. Когда Кайл вернулся, они гуляли всей четверкой, праздновали возвращение друга. В один момент Кенни и Стэн отошли за газировкой, и Брофловски, неожиданно для Картмана и себя самого, спросил:       – А ты хоть помнишь, почему мы тогда поругались?       Картман помедлил с ответом. В этот раз не хотелось издеваться или шутить.       – Не особо.       Они переглянулись и практически одновременно засмеялись.       В настоящее время их отношения со стороны все ещё можно было назвать сложными. Очень сложными. Но в последние года два или три, а может и все четыре, все кардинально изменилось, но пока что об этом знали только сами парни. Появилось что-то нежное и тёплое, заставляющее бабочек в животе появляться не от тревоги, что твой оппонент может чуть ли не угробить твою жизнь, а от чего-то другого. Они, будучи уже взрослыми людьми, довольно быстро поняли, что это, но признавать никто не хотел.       Однако через месяцев наступило то, чего оба так долго ждали в глубине души. Конечно, рассказывать о том, что ты начал встречаться с человеком, которого взаимно ненавидел, наверное, всю жизнь, пока нельзя было. Они ведь не Крейг и Твик, хотя и у тех не все было гладко.        Картман не мог привыкнуть к тому, что теперь необязательно всем своим видом показывать свое напускное отвращение и вступать в каждый конфликт. Кто же знал, что Кайл может быть не только занудным и до скрипа зубов раздражающим, каким почти с самого начала их общения стал видеть Эрик? Он мог смеятся и грустить, держась руками с родным человеком и смотря в глаза напротив, в которых не было желания высмеять или осудить. Может быть, никогда и не было, просто он не замечал?       Доверие расло в их пока ещё хрупких, как они сами думали на краю сознания, отношений. Поэтому, так как вскрылась правда о прошлом хобби Картмана, тот почти что без волнения согласился на уговоры Кайла ему продемонстрировать свои возможности. И сейчас он тоже не волнуется. Ни капли. Не-а. Возможно, немного, но только чуть-чуть. И вообще..       –.. Чел! Ты меня слушаешь вообще? – Кайл говорил с ноткой возмущения и беспокойства, видя, что человек рядом нервничает. В ответ на утвердительный кивок он задал вопрос, – Ну и что я сказал?       – Что у тебя матч по баскетболу на следующую неделю и.. – Картман остановился посреди предложения с мыслью, что Кайл явно говорил больше информации, но уловить её он не смог, –.. И ты хочешь, чтобы я пришёл тебя поддержать?        Кайл сначала нахмурился, но потом ухмыльнулся:       – Не угадал. Один мой сокомандник заболел, и игра будет сложнее, чем обычно. Хотя видеть тебя в качестве болельщика тоже было бы неплохо.       От такого довольного тона стресс немного отступил. Эрик, заметив, что они уже подходят к его месту жительства, достал из кармана ключи.       Секрет раскрылся совершенно нелепым образом. Маккормик предложил своим друзьям провести время вместе, без лишних глаз. В последнее время каждый был чем-то занят, поэтому никто не отказался от столь заманчивой идеи. И вот, Картман, ещё не зная, что сам вырыл для себя могилу, предложив озвучивать все приходящие сообщения и отвечать на звонки, устанавливая их на громкую связь. Сначала было довольно смешно: удалось послушать тираду Венди о том, что Стэн «опять не убрал свои вонючие носки в стиральную корзину, и вообще в комнате полный беспорядок», при этом наблюдая за оправдывающимся Маршем; Кайлу пришлось прочитать сообщение от младшего брата, где Айк шантажировал старшего тем, что расскажет матери про его ухудшившиеся оценки по химии, но по итогу получил ответные угрозы на тему спрятанной хитрым ребёнком электронной сигареты. Кенни тоже попался на удочку, когда ему позвонила неизвестная всем остальным девушка. Однако блондин не растерялся и, не побрезговав присутствием друзей, начал во всех подробностях рассказывать как и в каких позах они бы веселились в кровати. Кто-то кинул в него подушкой, но даже это не остановило Маккормика. Только когда друзья, не переговариваясь, взяли потерявшего бдительность парня под руки и ноги и понесли в открытое окно, тот попрощался с собеседницей и сбросил трубку. Неловко стало тогда, когда контакт «Мать» показался на телефоне Эрика.       – Поросеночек, я решила продать некоторые вещи, которыми мы уже не пользуемся. Ты ещё играешь на фортепиано? Я ещё не уверена над этим решением, но, если оно тебе не нужно, то я думаю его продать одной знакомой музыкантке.        В то мгновение на Эрика уставились три пары удивлённых глаз. И, очевидно, не из-за слащавого прозвища, которым Лиэн все ещё называла сына. После окончания звонка посыпались вопросы и даже шутки, которые Картман смог легко парировать, хотя внутри все горело огнём. Ещё некоторые время он яростно пытался сменить тему, но было понятно, что это неожиданное открытие всем запомнится надолго. Дальше все шло, как и раньше. Только вот на следующий день Брофловски начал уговаривать парня сыграть ему что-нибудь.       Снова прокрутив в голове злополучный вечер, Эрик не обратил внимание, что уже открыл дверь и неосознанно снимает верхнюю одежду. Пол сразу же покрылся темно-коричневыми и серыми разводами. Мысленно пообещав себе вытереть пятна потом, он не знал, что делать. Трепет в теле нарастал. Если сделать вид, что это самая обычная встреча, то Кайл забудет, зачем они сюда пришли? Может, следует пойти на кухню и предложить посмотреть фильм? Либо..       – Ну что, пойдём? Или струсил показать свой «великолепный талант, не достойный наших необразованных разумов»? – Кайл повторил то же, что сказал Эрик Кенни ещё у последнего дома.       – А ты раньше времени не критикуй, еврей. От моей игры Моцарт в гробу перевернётся! – Музыкант самовольно скрестил руки на груди и направился в сторону чердака. С каждым шагом уверенность оставалась на пройденной ступеньке, к концу недолгого пути оставив после себя лишь способность сохранить спокойное лицо.       Дверь чердака со скрипом отворилась. В нос ударил запах старости. Темнота еле-еле разбавлялась пробивавшемися с улицы дневными лучами. Эрик на ощупь прошёл вперед, отмахиваясь от пыли, и включил старую лампу. Лампочка поморгала, но все-таки озарила помещение тусклым золотистым светом. Что-то в груди затрепетало, когда взгляд опустился на одиноко стоящее пианино. Он находился чуть поодаль от входа. Поблекший, пыльный, покинутый всеми. Картман подошел чуть ближе и краем пальцем приподнял крышку. Он коснулся одной из побледневших клавиш. На всю комнату раздался высокий, но все ещё качественный и красивый звук.       – И что ты хотел бы услышать? – Неуверенно спросил Эрик.       Подошедший сзади Брофловски молча смотрел то на парня, то на механизм впереди. Помолчав секунд десять, он ответил:       – А у тебя есть какие-нибудь свои композиции?       Вопрос сбил Картмана с толку, пусть он и ожидал чего-то подобного. В голове крутились разные мысли, от плохих до тех, что ещё хуже.       – Есть, но они тебе не понравятся. Мне они самому не очень-то зашли.       – Я уверен, что мне они понравятся, Картман, – Кайл хотел настоять на своём, но видя, что его возлюбленный чувствует себя некомфортно, сбавил обороты, – Если это личное, то можешь не показывать, само собой. Я все пойму. Просто я хочу, чтобы ты точно знал, что любое твоё творение или идея мне придётся по душе. Конечно, в том случае, если это не несёт опасности планетарного масштаба, как в прошлом году.       Послышались тихие смешки, мягкая ладонь похлопала Эрика по плечу. Приятное тепло разливалась по венам прямо в сердце.       – У меня есть пара своих произведений. Так уж и быть, я позволю твоим ушам испытать экстаз от моей восхитительнейшей игры, – Голос предательски притих в конце фразы, но даже без этого было понятно, что волнение до конца не ушло.       Эрик сел за стул, предварительно стряхнув пыль. Немного пухлые, длинные пальцы осторожно коснулись инструмента, будто в первый раз, когда ты случайно нажимаешь на клавишу и пугаешься громкого звука. Мысли путались, но, совладав с собой, он смог вспомнить одну мелодию. Её он придумал самой последней, поэтому воспоминания были относительно свежи.        Сперва композиция шла размеренно, спокойно, постепенно становясь все более тревожной. Мелодия, как птица в клетке. Она со временем понимала, что ей не выбраться, что больше не сможет она быть свободной. Птица билась собственным маленьким телом о железные прутья, отделявшими её от желанной реальности. Тусклое освещение комнаты придавало больше атмосферы. Эрик прикрыл глаза, отдаваясь игре и на ходу воссоздавая в голове все нужные ноты. Вот, птица уже кричит во все горло. Пришло осознание, что клетка – её вечная тюрьма. Она заперта здесь одна. Со своими чувствами, со своими страхами. Перья летят, капли кровь падают в пустоту под клеткой, и..       – Сука! – Сдавленно прошипел Картман, ударив по фортепиано, когда окончательно сбился. Он замолчал и схватился руками за голову. Было ощущение, что он сейчас играл на своих нервах, а не на пианино. Не хотелось смотреть Кайлу в глаза, но тот, будто прочитав мысли, попросил именно об этом.       – Картман, посмотри на меня, – Голос был удивительно нежный, словно Брофловски подзывает к себе бездомного кота, чтобы накормить чем-нибудь мясным из пакета с продуктами. Такому противостоять невозможно, – Не знаю, что ты сейчас думаешь, но это было просто нечто! – Радостная улыбка на лице напротив заставила парня ослабить хватку на волосах, – Не могу правильно передать словами. И мелодия, и твоё исполнение – невероятно! Если честно, – Кайл быстро перетащил рядом стоящий стул поближе и сел, приобняв Эрика одной рукой, – от такого в гробу от зависти все сообщество пианистов перевернётся.       – У меня скоро диабет от твоих речей будет. Не порть мне жизнь, я ведь не хочу быть, как Скотт Малкинсон, – Эрик ухмыльнулся, но в следующий миг задумался. Он вроде и понимал, что не садился за инструмент пару лет, однако все равно остался неприятный осадок. Что бы кто ни говорил, но вышло далеко не так «невероятно», как хотелось бы. Да и сама мелодия была придумана не в самые лучшие времена. Ну Кайлу же можно доверить свои переживания, так? – Просто.. Ну, знаешь.. Я как-то давно ничего подобного не делал, отвык. И ты первый, кому я что-то сыграл, гордись. Поэтому я себя.. Странно чувствую. Особенно после концовки неудавшейся. Никогда так раньше не лажал.       Они редко выражали свои чувства словами. Но сейчас хотелось поговорить, хотелось знать, что беспокоится не о чем. Картман сперва рассказывал не очень охотно, а затем стал более открыто выражать свои мысли. Он рассказал и про то, как начинал играть, и то, как неприятно забросил. Кайл продолжал поглаживать плечо и внимательно слушал.       – Мне достаточно услышать того, что ты успел сыграть. Это действительно очень красиво. Я уверен, что если ты захочешь продолжить играть, то достигнешь больших успехов. У нас вместе полно времени, – Брофловски слегка отстранился, чтобы переместить свою ладонь на чужую.        Картман смотрел на их сцепленные руки. Тревога испарилась, добродушно уступая свое место спокойствию.       – Хочешь тоже попробовать? Мне мать в детстве одну мелодию давала послушать, думаю, тебе понравится. Не такая уж сложная, даже с твоими культяпками справишься, – Эрик не смотрел на собеседника, но знал, что тот улыбается.       – Ты бы лучше такой самоуверенный на лабораторных по физике был. А-то у меня из-за тебя уже два выговора за разбитые колбы.       Они сидели, смеясь и изредка переговариваясь. Было неудобно играть в дуэте, они часто путались, и Эрик с очевидным сарказмом ругал Кайла за невовремя нажатую или вовсе ненужную клавишу. Небольшие неудачи не мешали им наслаждаться моментом. Где-то через пару дней на крышке пианино будут нацарапаны их инициалы, а Кайл ещё не раз услышит звук музыкального инструмента в доме Картмана.

Конец

.