***
В тот день Андрей долго бродил по улицам без особой цели, порой даже не разбирая дороги. Малиновский звал в клуб отпраздновать президентство, но Андрей отказался. «Позже, ладно? — сказал он. — Мне нужно еще кое-что сделать, и я тебя наберу». Он солгал. У него не было никаких дел. Ему просто требовалось побыть одному и подумать. Но сначала — попытаться еще раз поговорить с Катей. Но ее мама заявила, что «Катенька уже уехала», и захлопнула дверь перед его носом. Зорькин наотрез отказался обсуждать что-то, кроме деловых вопросов. И даже возвращение в президентское кресло и возможность продолжить то, что начал делать на этом посту, не особо радовала. Он знал, что радость придет позже. Наверное. Пока что его слишком сильно прибил к земле поступок Кати. Даже странно. Столько месяцев обходился без нее — но только когда потерял, понял, как она была ему нужна. Иначе зачем было срываться с работы и нестись за ней, узнав, что она уезжает навсегда? Вдруг без всякой связи с реальностью вспомнилась одна из бесконечных нимф, которых Ромка цеплял в клубах и звал Андрея в компанию. Девица оказалась любительницей дамского фэнтези. И в тот раз Андрею пришлось весь вечер слушать ее щебет о прочитанных книгах. Особенно она восторгалась героем, принадлежащим к некой вымышленной народности. Народность, как и полагается, была суровой и бесчувственной, а к любой потере относилась как к освобождению. «В этом что-то есть, Антон! — доказывала девица, гладя Андрея по плечам, и ему было совершенно все равно, что она даже не запомнила его имени. — С любой потерей в жизни появляется свободное место! Не пустота, понимаешь, а свободное место! Становится на одну вещь меньше, которая тянула тебя к земле!» «Ага», — ответил тогда Андрей и залпом осушил бокал с крепким коктейлем. В тот период, в начале весны, ему не хотелось даже смотреть ни на каких женщин. Они не принесли ему ничего, кроме неприятностей. А при виде Малиновского, млеющего в их объятиях, Андрея охватывало безотчетное раздражение. Порой он давал раздражению волю и оттаскивал друга в сторону буквально за шиворот. Чтобы отвлечь и заставить выслушать, помочь, сделать хоть что-нибудь! Малиновский покорно слушал, помогал, включался в разговор, но потом снова возвращался к девицам. И Жданов ловил на себе его провокационный, какой-то подначивающий взгляд. «А тебе слабо́?» — словно говорили эти смеющиеся глаза, изменчиво-зеленые в кислотном освещении клуба. — Да, мне слабо́! — рявкнул в один из таких вечеров Жданов, привычно оттащив Малиновского за локоть в сторону. — Я тебе сто раз говорил, у меня не только с Кирой неконтакт, у меня ни одна из этих девиц интереса не вызывает! Все, я импотент, хватит вертеть ими у меня перед носом! — А ты проверял? — поинтересовался Малиновский с неожиданным спокойствием. — Ты же каждый раз уходишь один. Или ты потом еще куда-то едешь? — Никуда я не еду. Я ухожу, потому что мне они не интересны, я их не хочу, понял? Все, давай, до завтра. Девочек оставляю тебе. — Жданов, — Малиновский цепко ухватил его, уже направившегося к двери, за плечо и развернул к себе, — тебе к врачу надо. Я серьезно. Поискать тебе хорошего сексопатолога? — Нет, — буркнул Андрей, вырвался и ушел. Он не мог не согласиться, что совет здравый. Но к врачу так и не записался. Тогда ему ничего не хотелось. Им владело опустошение, которое отступало, только когда он думал о работе. И он шел на поводу у этого нового чувства, которое затягивало, как трясина, и подергивало целительной пленкой безразличия все, что совсем недавно болело и жгло огнем. А может, в глубине души Андрей еще надеялся, что Катя простит его, и у них все будет хорошо. И с ней, единственной женщиной, которую он любил, пропадет безразличие, и у них снова будет прекрасный секс… Может быть. Сейчас он уже не мог сказать, надеялся или нет. Тогда ему не хотелось задумываться о своих чувствах. Однако Катя уехала, надежда исчезла окончательно, и предстояло продолжать жить. Андрей остановился и огляделся, пытаясь понять, куда его занесло в бесцельных блужданиях по Москве. Увидел башню «Зималетто», виднеющуюся из-за крыш домов, и хмыкнул. Куда бы он ни шел, все дороги вели в «Зималетто». Потом он достал телефон и позвонил в клинику.***
Когда Андрей вышел из клиники, уже начинало темнеть. Он некоторое время стоял на парковке, бездумно глядя на проносящиеся мимо машины, следя, как алые габаритные огни растворяются и исчезают в сияющем потоке. Хотелось выпить. То, что сказал ему толстый седой врач в очках на цепочке… Выпить. Срочно. Потом уже думать. Что делать и не отправить ли жалобу на эту клинику, набитую дураками и шарлатанами. Но Андрей знал, что не станет никуда жаловаться. Сама мысль об этом казалась комичной. Никогда еще ироническое «жалуйтесь во Всемирную лигу сексуальных реформ» не звучало настолько уместно. Он выругался, сел за руль и набрал номер Малиновского. Когда тот взял трубку, Андрей прислушался, ожидая оглушительного фонового шума — женского смеха, музыки, звона бокалов… Но у Малиновского царила тишина. — Ты где? — Дома, а что? Созрел? — отозвался Ромка, и Андрей вздрогнул. — Для чего? — Для празднования! — хмыкнул Малиновский. — Куда едем отмечать? Кстати, я нашел отличный бар с видом на «Зималетто». То, что доктор прописал. Там работают мои новые знакомые. Такие очаровашки, закачаешься… — У тебя выпить есть? — прервал его восторги Жданов. — Есть, — помолчав, ответил Малиновский. — Я сейчас приеду.***
В гостиной стоял полумрак, разбавленный золотистыми лучами единственного бра на стене. Андрей молчал, пока не прикончил полный стакан виски, но больше пить не стал. Поднял голову и замер под вопросительным и слегка встревоженным взглядом Ромки. — Что случилось? Что-то ты не похож на счастливого президента компании. —Я был у сексопатолога, — наконец сказал Андрей. — И что он сказал? Что-то серьезное? Ты из-за этого такой? Что-то в тоне Малиновского не понравилось Андрею. Но сейчас ему было не до того, чтобы разбираться, что именно. — Нет. Или да. Он плеснул себе еще виски, поднес ко рту, но передумал и поставил на стол, так и не отхлебнув. — Он сказал… Ну, в общем, примерно то же, что и ты. Спросил, как давно я пробовал… и сказал, что сейчас у меня не физическая проблема, а психологическая. Было неприятно вываливать все это Малиновскому. Тот наверняка не сталкивался с подобными напастями. Андрей помнил, как Ромка посмеивался и лишь озадаченно качал головой на его первые жалобы, когда после ночи с Катей он не смог справиться с «обязательной программой» у Киры. Он ежесекундно ждал, что Малиновский и теперь засмеется, отмахнется и опять потащит в клуб. Но Ромка молчал. Слушал. — И еще он сказал, что такое отсутствие интереса к женщинам… — Андрей не стал уточнять, какое именно. Врачу он рассказал все — а что не вспомнил сразу, то всплыло на поверхность после наводящих вопросов. Но сейчас кое о чем стоило умолчать. — Это может быть одним из проявлений бисексуальности. Психика временно переключается, особенно после свежей травмы. Но может и без травмы. Просто как маятник, качается то к женщинам, то к мужчинам… Он посоветовал попробовать с мужчинами. И если я ничего не почувствую, будем работать дальше. — Так, — произнес Малиновский. Андрей избегал смотреть на него все время, пока пересказывал услышанное от врача. Ему было чудовищно некомфортно. Он не привык стесняться, всегда говорил прямо о своих чувствах и желаниях, абсолютно свободно делился с Ромкой всеми подробностями ночей с Кирой, Лерой, Натальей, даже с Катей, но сейчас ситуация вырвалась из-под контроля и стремительно уходила в сторону от всего, что было раньше. Ему казалось, что Малиновский снова будет смеяться, а может, станет смотреть на него как на прокаженного — Ромка ведь всегда шарахался, когда Милко лез к нему с намеками и норовил дотронуться, хотя к прикосновениям Андрея относился спокойно и сам обнимал его первым… Жданов не привык к неловкости, но он не привык и к сомнениям. Этот узел следовало разрубить немедленно. — Рома, помоги мне, — выдохнул он и наконец посмотрел на Малиновского. Но теперь уже тот отводил взгляд. — Как именно? Если бы он не ответил сразу, так спокойно, так дружелюбно, Андрей бы, наверное, развернулся и ушел. Вернее, позорно сбежал. Но ободряющего тона хватило, чтобы собрать остатки решимости, встать с кресла и, шагнув к Малиновскому, опуститься на корточки рядом с ним. Ромка не отшатнулся. Уже хорошо. — Поцелуй меня, — сказал Андрей. — Я знаю, что ты не… я все знаю, мне только нужно провести эксперимент. Минут на пять, не больше. Ну что ты на меня так смотришь? Я не прошу ничего невыполнимого. Ты мне друг или нет? — Знаешь, Жданов, — коротко рассмеялся Малиновский, соскальзывая с кресла к нему на пол, — вот сейчас дружба — это совсем не тот аргумент, который мне хотелось бы слышать. И он без долгих уговоров поцеловал Андрея. Одной рукой притянул к себе за плечо, другую положил на затылок, направляя и не давая отстраниться. Но Андрей не собирался отстраняться. Он твердо намеревался провести небольшой эксперимент. А потом оставить Ромку в покое и отправляться искать кого-то такого же, как сам, раз уж судьба обернулась этой стороной… Он твердо намеревался провести небольшой эксперимент, но намерение прожило не дольше нескольких секунд. Ровно столько, сколько потребовалось, чтобы понять — одной короткой вспышкой — что значило то странное Ромкино спокойствие, с которым он слушал о ждановских злоключениях с Кирой. И еще — понять, что тело Малиновского отзывается сильнее, чем можно было ожидать от эксперимента. Андрей на миг прервал поцелуй, чтобы выдохнуть короткое «Сволочь!» Ромке в губы и снова прильнуть к ним, жестким, настойчивым, уверенным. Отпустить на свободу то, что до сих пор старательно заталкивал в самый дальний и темный угол кладовки под названием «разум Андрея Жданова». Услышать глухой Ромкин стон и зашипеть от того, какими болезненно тесными вдруг показались собственные джинсы. О том, что на эксперимент отводилось пять минут, никто так и не вспомнил. …Потом, лежа рядом с Ромкой поперек кровати, прямо поверх смятого покрывала (когда они успели добраться до спальни?), отдышавшись, Андрей констатировал: — Ты знал. — О том, что с тобой происходит? — Малиновский со вкусом потянулся. — Скажем так, я догадывался. С высокой долей вероятности. Хайли лайкли. — И молчал. Нет, еще хуже — все понимал и специально морочил мне голову! — Потому что ты должен был осознать сам, Андрюш. Иначе ничего бы не вышло. — А ты бы объяснил! — возмутился Андрей. Малиновский рассеянно улыбнулся. — А я и объяснил. Так, как того требовала ситуация… Слушай, хватит уже о твоих метаниях, ладно? Ты разучился просто наслаждаться жизнью, Жданчик. Как насчет экспресс-курса? Его ладонь словно невзначай скользнула по бедру Андрея, вызывая смутное желание по-кошачьи податься ей навстречу. — Ну дерзай, учитель всех времен и… Андрей не договорил. И ждать тоже не стал — сам приподнялся и вжал Малиновского в постель.***
Катя шагала по улицам Москвы, узнавая их и одновременно не узнавая. Прошло всего три года, а город уже казался чужим. К счастью, друзья и родные остались прежними. И теперь Юлиана, жестикулируя, оживленно рассказывала обо всем, что случилось за эти три года. Не могли не вспомнить о «Зималетто». И Катя, конечно, не могла не спросить о том, кого давно выбросила из сердца: — Как там Жданов с Кирой? — С Кирой? — Юлиана покачала головой. — Кать, знаешь, мне кажется, он все-таки любил тебя, зря ты не стала его слушать. С Кирой он расстался, и после тебя его вообще не видели с женщинами. Живет отшельником, прямо монахом каким-то. Дом, работа, командировки. Нет, «Зималетто» он раскрутил так, что я уже не справляюсь с продвижением, нанимают дополнительных пиарщиков. Но в личной жизни… Жаль мне его, Катюш. Кате тоже стало жаль. В глубине души шевельнулось сострадание, и она даже задумалась, не позвонить ли Жданову… но тут телефон в сумочке разразился пронзительной трелью. Миша панически восклицал в трубку что-то о поставщике пряностей, который привез целую партию отсыревшего товара и отказывался возвращать предоплату. Пришлось звонить поставщику, требовать, грозить разбирательством, напоминать об условиях контракта… О Жданове она больше не вспоминала.