Сердцебиение

Бакуго это не нравилось. Ему вообще, по правде говоря, много что в этом мире не нравилось — от излишней гиперактивности Мины, пытающейся всучить ему какой-то там «увлажняющий, очень хороший, мне самой сто раз помогал, возьми, Бакуго, а то у тебя все руки в мозолях» крем до устройства геройской системы, в которой пойманный злодей приравнивался к десяти баллам счета, а каждый спасенный человек — к одному. Но это ему не нравилось особенно. И не потому, что он не любил изменения — адаптировался Бакуго довольно быстро, неважно, к чему: к новым друзьям (спасибо Киришиме, который его даже не спрашивал, прежде чем вломиться в его близкий круг общения), к смене местожительства, к увеличению противников, к смене условий боя. К изменениям людей он тоже привыкал быстро — взять того же Деку, который из жалкой плаксы превратился в жалкого спасателя. Все это его не очень напрягало. Но это было другое. Бакуго спокойно относился к любым трансформациям, но абсолютно не принимал падение вниз. Особенно людей, которых он уважал. И совершенно лютой ненавистью ненавидел, когда эти люди ломались — так, как однажды чуть не сломался он сам. Урарака улыбалась меньше. Он не знал, когда это началось — не то чтобы много внимания уделял этой особе, свои дела так-то были, но в конце концов заметить это не составило для него особенного труда. Когда все эти идиоты и идиотки собирались в гостиной обсуждать какую-то очередную поеботу, Урарака говорила меньше. Практически не говорила. Лишь изредка, стоя на кухне и готовя себе ужин, он слышал ее голос — и то всегда в ответ на какой-то заданный лично ей вопрос. Урарака говорила звонко и весело. Урарака хорошо притворялась. Бакуго думал, что это не его дело — у этой девахи все равно полно друзей и, в отличие от единственного друга Бакуго, далеко не глупых: та же самая дебильная Мина, которая даже его проебы в поведении, когда он забывал скрыть истинные эмоции, замечала. Дурацкая эмпатия. Но Урараке не становилось лучше. Бакуго видел, как на одной из тренировок она специально подставилась под удар, и кулак Очкарика прилетел ей прямо по шее. Урарака в этот момент едва ли не потеряла сознание, но — удивительно — болезненно улыбнулась. И сколько бы он не вспоминал этот бой, сколько бы не продумывал стратегии и не просчитывал все возможные задумки Круглолицей, он не мог не думать: «Это не было отвлекающим маневром». Урарака подставилась специально. Просто для того, чтобы причинить себе боль. Он слышал, как потом она оправдывалась перед учителем: мол, не заметила, не успела увернуться, да не нужно в лазарет, Айзава-сенсей, все в порядке, я могу продолжать тренировку. Чертова пиздаболка. У Урараки было сбито дыхание и из горла доносился слабый хрип. Но никто ничего не сказал. Бакуго видел, что она начала краситься. И он бы не обратил на это внимание — полшколы ходило с долбанными размалеванными рожами, а у Мины, говорил Киришима, в комнате находились целые залежи косметики. Но Урарака не красилась для красоты. Он слышал, как когда-то давным-давно она щебетала веселым голоском Яойрозу, что это не для нее — занимает слишком много времени, да и пот все равно все смывает, нет, Момо-тян, я так только на выпускной пойду, и то не факт, что на нас не нападут. Бакуго был уверен, что с тех пор ее мнение не изменилось. Но краситься она начала: не тушью, не помадой, не тенями или чем там еще девчонки пытаются сделать свое лицо красивее, чем оно есть на самом деле, — а ебливым тональником. Особенно плотным слоем лежащим под глазами. Урарака делала это хорошо — почти незаметно, учитывая, что в их классе все, кроме Джиро и Хагакуре, такими пользовались, а потому у парней глаз немного замылился, и они даже не обратили внимание… Но Бакуго видел. И Бакуго это не нравилось. У Урараки сжимались кулаки. На словах «злодей», «нападение», «жертва» и «спасение». И поджимались губы, которые иногда она даже кусала до крови, — на слове «смерть». Бакуго это замечал. Мина, на которую он против воли возлагал надежды, почему-то этот факт игнорировала. Урарака почему-то перестала так часто общаться с идиотами Деку и Двумордым. Улыбалась им иногда, соглашалась вместе поесть в столовой, обсуждала уроки и порой даже какую-то смежную ересь, но до душевных разговоров больше не доходило, и, что самое главное, она больше за них не переживала. Урарака вообще перестала за кого-либо переживать. Раньше, когда кого-то сильно задевали на тренировке, она одной из первых бросалась на помощь: Каминари-кун, ты сильно поранился? У тебя кровь, нужно в лазарет, давай я наложу жгут, все хорошо, это несерьезно… Сейчас она даже не обращала на это внимание — стояла у стены и ждала своей очереди с пустым взглядом. Раньше Урарака вздрагивала, причитала и иногда почти плакала, когда по телевизору в общежитии передавались какие-то трагичные новости. Сейчас она новости вообще не смотрела. Но самое неприятное было не это. Жутко было то, что она перестала носить шорты и порой, после каких-нибудь тяжелых разговоров, после собственных пламенных речей, после участия в жизнерадостных беседах или после уроков по особенно жестоким методам в геройском деле, убегала в туалет. И возвращалась с едва заметными укусами на ладонях и слабо виднеющимися розовыми полосами на шее, которые она старательно скрывала волосами. Это не было удивительно. Это не было как-то шокирующее, это не открывало ему новый мир. Он лично был свидетелем панической атаки у Киришимы, Мина рассказывала, как после нападения на первом курсе у нее случилась истерика, Каминари три месяца боролся с перееданием от стресса. Но эти были другими: они могли рассказать о своих проблемах, они могли признать свои проблемы, они могли с помощью других с ними справиться — Киришима выплескивал эмоции в дневник и говорил с Бакуго, Мина в особенно тяжелые дни ночевала у Яойрозу, Каминари вместо оккупации кухни занялся тренировками с Серо. Но она была другая. Она больше походила на него самого. Когда Джиро спрашивала ее: «Как спалось?» — Урарака неизменно отвечала что-то вроде «хорошо» или «отлично», а иногда даже рассказывала сюжет несуществующих снов. Бакуго понимал это, потому что видел: родинки под глазами снова прятались за тональником, а пластиковая пачка с лапшой оставалась наполовину полной, и Урарака перекатывала порезанную морковку из стороны в сторону. Урарака все еще не спала. Урарака себе вредила, Урарака нихуя не ела и Урарака ничего положительного не чувствовала — Урарака двадцать четыре на семь страдала. И Бакуго это не нравилось. Было бы проще, конечно, подловить ее как-нибудь в коридоре и прямо спросить: «Йо, Щекастая, че случилось?» — но Бакуго так не мог. К тому же, разве она бы ответила? Нет. Он бы тоже не стал. Мина все еще ничего не замечала. Деку, Тодороки и Иида — тоже, последний иногда только читал ей лекции о том, как важно правильное питание. Урарака скупо на это улыбалась и соглашалась. Ела Урарака два раза в день. (Сам Бакуго — четыре, потому что бои, блять, забирают кучу энергии.) Урарака похудела. Девки думали, что это от количества тренировок, но все нормальные люди знали, что мышцы гораздо тяжелее жира. Джиро об этом им скептически сообщила, и, видимо, считающая себя крайне остроумной Хагакуре ляпнула: «Ну значит, она тренируется недостаточно!». Бакуго, сидящий в тот момент рядом на кресле, закатил глаза. Он все еще не хотел вмешиваться: это не его дело, будет на одного хорошего героя меньше — отлично, конкуренция слабее, проще пробиться! Замечательно, думал Бакуго. Врать самому себе было для него впервые, осознавать собственную ложь — тоже, поэтому дальше мысль продолжать он не стал. Он хотел, чтобы у Круглолицей все стало хорошо. Но хотел, чтобы это было без его помощи. Тренировка почти закончилась, все уже закончили свои спарринги, и лишь идиот Кода валялся на полу, закрыв голову руками, а Тодороки возвышался над ним ледяной глыбой с крайне тупым выражением лица: он то открывал рот, то закрывал, медленно моргал и неуверенно остановил руку, тянущуюся к однокласснику, в воздухе. Выглядело все это отвратительно по-безмозглому. — Ты со злодеями так же поступать будешь?! — гневно кричал Айзава на Коду. — А?! «Ой, я не хотел вас задеть, я не буду бить в полную силу»?! Ты как вообще это себе представляешь?! Вы все! — он отвернулся от ученика и посмотрел на столпившихся у стены и медленно собирающих вещи студентов. — Если вы боитесь со всей дури врезать злодею, ты вы не герои никакие! — он вновь повернулся к Коде. — Наши тренировки — это симуляция реального боя. Представь себе, злодей тоже человек! Тебе нужно скрутить его, обезвредить, а еще лучше вырубить, чтобы ничего больше не натворил! Ты как это делать собираешься, если лишний раз пальцем тронуть его боишься?! Кода слегка вынырнул из согнутых локтей — все его лицо было в синяках: — Я хотел безобидным путем… — промямлил он. Бакуго закатил глаза. — Безобидным путем не получится! Тебя убьют, твою команду убьют, а затем и всех гражданских, находящихся в зоне поражения! — орал Айзава. — И какой в этом толк?! Какой из тебя герой, раз ты такой мягкотелый! Ты вообще героем быть хочешь?! Бакуго краем глаза увидел, как напряглась Урарака — до этого на все это шоу ей было до лампочки. — Хоть кто-нибудь из вас вообще хочет стать героем?! — крикнул учитель всем остальным. — Да! — тут же заорал Деку. Бакуго грубо кинул в него: — Это риторический вопрос, идиот. — Если кто-то из вас не готов взять ответственность и нормально сражаться со злодеями, то жду заявление на отчисление завтра! — Айзава отвернулся к Коде. — Твое — особенно. А теперь все на выход, урок окончен! Бакуго хотел уже наконец-то ретироваться в раздевалку, быстро собрать вещи и свалить уже поскорее в свою комнату, чтобы все эти идиоты его не напрягали, но вовремя заметил одну деталь: у Урараки дрожали руки. Поджимались губы, и вся она, кажется, едва держалась в стоячем состоянии, а ногти, он был уверен, до следов впивались в кожу ладоней. Это ему не нравилось. Он обернулся на Мину — та стояла чуть поодаль, возбужденно разговаривая с Джиро. Яойрозу же подошла к Урараке, и Бакуго подумал, что ну вот, наконец-то, успокойте уже эту щекастую, поговорите, спросите, что случилось. Яойрозу ей улыбнулась, позвала в раздевалку и прошла мимо. Бакуго подумал, что он сходит с ума. Не мог же он один все это замечать? Урарака пулей метнулась в раздевалку — он последовал ее примеру, раздеваясь на ходу и в мгновение натягивая обычную одежду. Он всегда переодевался быстро, но именно сейчас старался поторопиться: неизвестно, как скоро выйдет сама Круглолицая, куда она пойдет и что с собой сделает. Бакуго впервые видел ее в таком состоянии. И он очень надеялся: она не пойдет сейчас в слезах писать это ебанное заявление. Он выскочил на улицу довольно рано. Но не раньше Урараки — та уже бежала куда-то за здание, видимо, решив вообще не переодеваться. Бакуго побежал за ней. Просто чтобы убедиться, что она не совершит глупостей. Он не хотел подходить к ней, он не хотел говорить с ней, он не хотел никак ее успокаивать, но когда он завернул за угол и увидел совершенно пустынный тротуар, на котором, прислонившись к стене, на корточках сжималась Урарака, он засомневался в своих желаниях. Потому что Урарака задыхалась. Он хватала ртом воздух, стискивала зубы, сжимала одной рукой футболку в районе груди и другой била по асфальту со всей силы. Бакуго знал, что она поранится. Бакуго знал, что это не поможет. Урарака окончательно свалилась на землю, ее ноги безжизненно растянулись по тротуару, а по щекам начали течь слезы. Урарака не могла дышать. Бакуго не мог на это смотреть. Поджав губы, он побежал к ней, остановившись на расстоянии двух метров, и осторожно прошел оставшийся путь. Присел напротив нее на корточки, взял ее руку, бьющую асфальт, и сжал своей. — Ты в безопасности, — сказал он как можно спокойнее. — Тебе зовут Урарака Очако, ты находишься на заднем дворе второго корпуса Геройской Академии, и ты в безопасности, — он поглаживал большим пальцем ее разбитый кулак, но это не особенно помогало. — Эй, посмотри на меня, — она не отреагировала. — Очако, посмотри на меня! — он взял ее за подбородок и приподнял ее голову — челюсть дрожала, губы беспорядочно открывались и закрывались, она все еще не могла дышать. Она открыла глаза. — Смотри, это я, Бакуго, ты в безопасности. Сосредоточься на своей руке, — он поднял их переплетенные пальцы на уровень ее глаз. — Сосредоточься на коже своей ладони, ладно? И смотри мне в глаза, — невидящий взгляд Урараки скосился куда-то в сторону, мазнул по их рукам, а ее голова практически свалилась обратно на грудь, но Бакуго удержал ее за подбородок и поднял выше: — Смотри мне в глаза! — все в ее взгляде было совершенно пустым и при этом полным страха. — А теперь давай со мной: вдох, — он громко вдохнул и расправил плечи, телом показывая Урараке, что надо сделать тоже самое. — Очако, повторяй за мной: вдох… — в этот раз она слабо вдохнула. — Молодец, а теперь выдох, — он шумно выдохнул, опустив плечи и смотря ей прямо в глаза. Она повторила. — Ты в безопасности, давай еще раз: вдох… Он поглаживал пальцем ее ладонь и очень надеялся, что все это поможет. Он был спец по дыхательным упражнениям, но прекрасно знал: его они от панических атак не спасают. Ему нужно вспоминать какое-то безопасное место, цепляться за что-то мыслями, начинать досконально что-то разбирать, и никакие гляделки, вдохи-выдохи и «ты в безопасности» его из такого состояния не вытащат. Он не верил в бога, но молился, чтобы у Урараки все было по-другому. Потому что о ней он знал ровным счетом нихуя, а наводка на какое-то место, которое, как он подумает, она считает безопасным, может наоборот послужить триггером: его так в больнице пытались успокоить словами «Вспомните гостиную дома ваших родителей…». Было не очень приятно. — Ты в безопасности, я с тобой, давай, вдох… — не останавливался он и с облегчением отметил, что дыхание у нее и правда стало выравниваться, а слезы перестали течь. — Выдох… Урарака послушно повторяла за ним, и ее плечи начали потихоньку выпрямляться. — Вот так, хорошо, молодец. Она перевела взгляд куда-то в землю, и Бакуго опустил ее руку, уже двумя руками хватая за щеки и заставляя посмотреть себе в глаза. У нее они были красные, заплаканные и смотрели словно виновато. — Нормально дышать? — спросил он. Урарака поджала губы, на пробу вдохнула-выдохнула носом и слабо кивнула. — Хорошо, — сказал он, — пойдем в общагу, тебе надо умыться. Он отцепил от нее руки — от неожиданности она даже покачнулась — и встал на ноги, отряхивая штаны. Взглянул на нее — она, растерянная, разбитая, сидела на тротуаре, не зная, что делать. Он остановил себя от того, чтобы закатить глаза или нагрубить. — Вставай. Пойдем. Она перечить не стала: села на колени и начала по очереди выпрямлять ноги, цепляясь пальцами за штаны и футболку Бакуго, потому что сил самостоятельно это сделать у нее не хватало. Он не стал сопротивляться. Когда она устойчиво стояла, он медленно двинулся в сторону общежития, не обращая внимания на все еще сжимающую рукав его футболки ладонь. Когда они молча прошли около полпути, рука эта задрожала. Он обернулся и увидел, что по лицу Урараки снова катились слезы, но в этот раз она не задыхалась — только тихо завывала, стараясь подавить рыдания. — Эй, все нормально, Круглолицая, — он наклонился и вновь заглянул ей в глаза. — Все хорошо, сейчас пойдем в общежитие, и ты умоешься. Он знал, что так успокаивать людей нельзя — нужно спросить, что случилось, поговорить с ними об этом, и пустое «все хорошо» ничем никогда не поможет — но это единственное, что он мог сделать, не углубляясь в ее личные переживания и все еще сохраняя позицию «Это не мое дело». И, как ожидалось, Урараке это не помогло. — Нет, — проговорила она, и голос ее был надрывным, писклявым. — Я не хочу в общежитие, там… — Тебя там кто-то обижает? — все-таки спросил он, вспоминая лексикон всех матерей, которых он встречал, всех воспитателей в детских садах и учителей младшеклассников. — Нет, просто… — вздрогнула она, сильнее сжимая его футболку. — Значит пойдем туда, там безопасно, — отрезал он и отвернулся, возобновляя шаг и таща за собой Урараку как на буксире. — Ты умоешься холодной водой, это тебя успокоит. И ты сможешь здраво рассуждать. Рыдания за его спиной становились все громче, и громче, и громче, Урарака всхлипывала, и выла, и в конце концов расцепила пальцы на его футболке и снова села на тротуар, закрывая лицо руками. Ее плечи дрожали. Бакуго не любил жалких. Не любил плакс, не любил страдальцев, не любил беспомощных. Он ненавидел, когда Мина жаловалась на погоду, как будто это, блять, имело смысл, терпеть не мог не думающего башкой Деку, вечно бросающегося в пекло без стратегии, ненавидел закомплексованного Тодороки, который уже лет десять не мог справиться со своими детскими травмами. Жалкие люди — это те, кто ноют и терпят проблемы, но не собираются их решать, считал Бакуго. Но он знал, что она жалкой не была. У нее были проблемы — и всех бывают проблемы, она плакала — все порой плачут, это нормально, если это имеет смысл, она не могла побороть себя и встать — что ж, такое тоже случается со всеми. Она не жалкая, сказал он себе. Она справится. Он вздохнул и опять опустился перед ней на корточки. Положил руки ей на плечи и, сглотнув, начал: — Эй, — в ответ раздался еще один всхлип. — Че случилось? Она замотала головой, но он сжал ее плечи сильнее: — Не смей говорить, что все норм, Щекастая. Она вся сжалась, притянула к себе колени и, не отрывая от лица рук, уткнулась в них носом. Он вновь вздохнул. Он понятия не имел, что делать. — Давай так: я спрашиваю, а ты отвечаешь да или нет, идет? — предпринял попытку он, даже не догадываясь, что у нее вообще можно спросить. Она молчала, продолжая плакать. — Идет? — повторил он с нажимом, беспокойно оглядываясь и понимая, что они, вообще-то, находятся не на таком-то уж и пустынном участке школьного двора и в любой момент кто-то может всю эту идиотскую картину увидеть. «Похуй, — пытался убедить себя он. — Время семь вечера, вряд ли кто-то в такое время здесь шляться будет». — Слушай, если ты не будешь отвечать, я просто оставлю тебя тут, Щекастая, — раздраженно сказал он на очередное ее молчание. Она неожиданно вздрогнула и, отлепляя одну из ладоней от лица, схватила ей его за футболку. Он усмехнулся. — Хорошо, а теперь давай снова: идет? В этот раз она кивнула. — Отлично. Тебя что-то беспокоит? — начал он с очевидного, надеясь, что Урарака будет отвечать честно. Она протяжно завыла, сильнее сжала его футболку, но согласно промычала. — Это связано с учебой в академии? — продолжил он, не зная, к чему подвести все эти вопросы. Она сначала завертела головой, а потом вновь зашлась рыданиями и выдавила из себя: — Ага. — Это сильно критично? — спросил он и захотел ударить себя по лбу: кто вообще будет отвечать на такие вопросы? У девчонки панические атаки, бессонница, недоедание и истерики, конечно, это было, блять, критично. Но она завыла: — Я-я н-не знаю… — Хорошо, ничего страшного, — тут же успокоил он, поглаживая ее по плечам. — Ты можешь это сейчас исправить? — Я не знаю! — снова заревела она, рукой, не сжимающей его футболку, начиная вытирать не останавливающиеся слезы. — Прямо сейчас в эту минуту, ты можешь это исправить? — повторил он, добавляя в голос силы. Он знал, что не может. И она спустя секунды ответила: — Нет. — Видишь, ты не можешь это сейчас исправить. И не сможешь и в будущем, если не выспишься и не приведешь мысли в порядок. Она замотала головой из стороны в сторону, и Бакуго не мог понять, что это значит: она соглашалась? Или, наоборот, не хотела соглашаться, отрицала его слова или, может, просто не желала слышать? — Ты согласна? — на всякий случай уточнил он. Она молчала, отпуская его футболку и вытирая глаза уже двумя кулаками. — Эй, не делай так, — он отнял ее руки от лица, — хуже сделаешь. Ты согласна, Щекастая? Она подняла на него взгляд, и ее глаза выглядели еще хуже, чем во время панической атаки: красные, опухшие, мокрые, жутко некрасивые. Она неуверенно кивнула, даже не всхлипнув. — Вот и все, — сказал он. — Вот это, — указал на ее лицо, прекрасно зная, что поступает как полный мудак, — не нужно. Так что как насчет пойти в общежитие и умыться холодной водой? Она отвела взгляд, поджала губы, и Бакуго заметил, что плакать она перестала. — Да, — хриплым недовольным голосом сказала она. — Тогда поднимайся и пойдем, — вздохнул он, но в этот раз не стал дожидаться ее согласия и, подхватив ее подмышками, поднял на ноги. Она смотрела в пол. — Итак, что ты сейчас сделаешь? — спросил он, не переставая держать ее за плечо. — Пойду в общежитие и умоюсь, — пробурчала она. Он кивнул: — А потом? — Потом домашку пойду делать, — бесцветно проговорила она, снова вытирая ладонями лицо. — Да бля, не делай так, сильнее опухнешь, — раздраженно оттолкнул он ее руку и вытащил из рюкзака полотенце. — Тканью надо, а лучше водой. Она злобно взглянула на него, но все-таки взяла полотенце и прижала его к лицу. — Неправильный ответ, кстати. Потом ты съешь таблетку от головы, попьешь воды и ляжешь спать. — А домашку мне когда сделать, не подскажешь? — пробормотала она. — Встанешь утром пораньше, тоже мне, проблема, — фыркнул он и обернулся: лицо у Урараки было до невозможности красное и опухшее, и никакие полотенца и холодная вода тут не помогут — такое проходит только через час или того больше. Он знал. Его бывшие одноклассницы много плакали. — У меня утром пробежка. — Пропустишь, блять, пробежку, Круглолицая, ты че как маленькая? — остановился он и злобно посмотрел на нее. Она поджала губы и как-то неуверенно взглянула ему в глаза. — Бакуго, — осторожно проговорила она и замолчала. Он знал, что она хотела продолжить, и выжидающе поднял брови. Они простояли так секунд десять, и когда ему стало уже надоедать и он хотел отвернуться и продолжить путь в общежитие, она снова открыла рот: — Мы можем обняться? О. Наверное, это можно было предугадать. Киришима никогда в трудные минуты не просил объятий — он просто с ними накидывался. Мина, Бакуго знал, когда боялась или грустила, обнимала кого-то из своих подруг, Каминари — пытался обнять Джиро, а когда не получалось, то Киришиму, обнимающего его в ответ. Бакуго знал, что это, вроде как, многих успокаивает. Бакуго надеялся, что эта участь его обойдет стороной. Но уж если поставил перед собой задачу — нужно идти до конца. — Если это единственное, что тебе надо, чтобы пойти наконец в общежитие, — закатил глаза он и полностью повернулся к ней, чуть приподнимая руки. Она оглянулась и неуверенно сделала шаг вперед. Очень медленно, так, будто боялась, будто не знала, хотела ли этого — Бакуго задолбался ждать и притянул ее к себе: ему-то уроки надо было делать сегодня, и никакую пробежку завтра в полпятого он пропускать не собирался. Она обвила его руками за поясницу и уткнулась лицом в грудь. Ее плечи снова начали едва заметно подрагивать, и он сжал ее сильнее, угрожающе произнеся: — Заплачешь снова — я развернусь и уйду, блять. Она глубоко вздохнула и дрожать перестала. — Умница. Все, можем идти? Она отрицательно промычала куда-то в его футболку и прижалась сильнее, глубоко дыша. Он посмотрел в небо, затем на коричневую макушку под его подбородком, опустил руки с ее плеч (на что она протестующее замычала) и с силой передвинул ее в бок, не отрывая ее рук. — Вот так, а теперь идем, — проворчал он, обнимая ее одной рукой. — Угу, — промычала она. Двигались они медленно: она еле передвигала ногами, поскольку двигалась боком, а его стесняли в движениях ее руки. Но они, слава богу, хотя бы двигались. Постепенно хватка на его теле ослабла, и Урарака перестала утыкаться носом в его ребра — шла спокойно с удивительно равнодушным, но хотя бы не с пустым выражением лица. Вымоталась. До общежития оставалось около тридцати метров. Он остановился, и она сама отпустила его, отступая на шаг. — Спасибо, — тихо сказала она, смотря прямо в глаза. Что-то сжалось в его груди, но он решил разобраться с этим позже: — Повтори план действий, — приказал он. Она вздохнула: — Прийти в общежитие, умыться холодной водой, выпить таблетку от головы, лечь спать. — Именно. У тебя пожрать че есть в комнате? — Нет, — ответила она, отводя взгляд. Ну конечно, блин, нет, она ж голодает. — Ясно, пойдем, — он отвернулся, и она посеменила следом. — Эти идиоты, скорее всего, в гостиной еще сидят, так что тебе с такой красной рожей придется им че-то наплести. Или можешь все как есть сказать. Да, — он резко остановился и серьезно взглянул в ее удивленные глаза. — Тебе надо поговорить с кем-нибудь. С Миной, Яойрозу, похуй. Расскажи им все, они помогут. Чтобы я, блять, больше не находил тебя с паничкой непонятно где, поняла? Она недовольно поджала губы и поморщилась. — Поняла, сказал?! — Да, да, не кричи, — она устало вздохнула и впервые первая продолжила путь. Он надеялся, что она не соврала. Когда они вошли в гостиную, там и правда оказались некоторые их одноклассники: Киришима сидел в кресле, зубря какую-то теорию для завтрашнего зачета, Мина, Каминари и Джиро о чем-то приторно весело переговаривались, смотря телевизор. Перед всеми тремя лежали раскрытые тетради по английскому. Их заметили сразу же. Киришима тут же подлетел с извечным: «Бакубро, где ты был, мы ж договаривались, что ты меня подтянешь по математике сегодня», а дебильная Мина завопила: «Бакуго, что ты сделал с Очако?!». Джиро ее претензию поддержала. Бакуго было похуй. Он, не обращая на этих двоих внимание, прошел на кухню, по пути обещая Киришиме: — Неожиданные дела возникли. Ща двадцать минут — пожрать приготовлю и приду к тебе. Киришима отлип. Мина с Джиро — тоже, когда Урарака сказала: — Это не он, мы просто у общежития встретились, я… чуть позже расскажу вам, ладно? — слабым голосом проговорила она, и ее подруги тут же понятливо кивнули. «Что ж они раньше такими понятливыми были, когда Круглолицая сгибалась от переживаний?» — недовольно подумал он, доставая продукты из холодильника. Урарака скрылась на лестнице, остальные придурки вернулись к своим делам, а Бакуго засек время — снова подводить Киришиму не хотелось. В этот раз ему нужно было приготовить на две порции больше, и он боялся, что не успеет: умывание и переодевание займут от силы минут пятнадцать, а значит, ему нужно было поторопиться. Готовый соус остался еще с прошлого раза, так что управился он довольно быстро: через эти пятнадцать минут он уже поднимался в женский блок, пытаясь не корить себя за все сегодняшние события. Бакуго не любил помогать другим настолько откровенно. Спасти чью-то жизнь — пожалуйста, избавить от необходимости жить — да запросто, дайте две. Но заботиться о других он не умел и не хотел, только если это не были какие-то близкие люди. Урарака в их круг не входила. Но он все равно говорил себе: «Раз начал, то заканчивай», — когда стучал в ее дверь. Лицо у открывшей ему девушки выглядело лучше: чуть менее красное, чуть более спокойное, волосы все еще были слегка мокрыми, а одежду она успела поменять — кажется, даже успела сходить в душ. — Пришел проверить? — удивленно спросила она. — Я умылась. Сейчас съем таблетку. Он протянул ей тарелку с едой и запечатанные палочки. — Жри. — Я уже ложусь спать, — нахмурилась она, не двигаясь. — Мне похуй, Круглолицая, ты сегодня столько энергии потратила, что твой организм от одного сна не восстановится, — сказал он, всучая ей тарелку. — В холодильнике стоит еще одна такая же — это тебе на завтрак. Если жрать не будешь, вот такой, — он поднял мизинец на уровень ее лица, — станешь, и на тренировках валиться будешь. Поняла меня? Урарака вздохнула. — Я сказал: поняла меня?! Че тебе повторять-то вечно надо? — Да, хорошо, — вяло ответила она. — Увижу завтра, что не ешь нихуя — прибью на месте, поняла? Она скептически на него взглянула, но он решительно это проигнорировал. — А теперь ешь, пей таблетку и вали спать. Все. Он отвернулся и зашагал по коридору, услышав вдогонку: — Спасибо, Бакуго. Спокойной ночи. В то утро она действительно поела. И в вечер того же дня, а потом и в следующий, и в следующий, и в следующий — тогда, правда, ее кормила уже Яойрозу со своими фирменными блюдами, но Бакуго не жаловался. Все постепенно становилось нормально. Мина как-то усиленно стала опекать Урараку, постоянно таскаясь за ней и спрашивая, как у той настроение — Киришима говорил, что она чувствует себя невероятно виноватой, что до этого ничего не заметила. Они больше не общались — пересекались, как и раньше, в общежитии и на уроках, и Урарака теперь каждый раз радостно здоровалась и совершенно искренне желала хорошего дня. Урарака стала улыбаться чаще. Бакуго не знал, почему: то ли Мина помогла, то ли Круглолицая к психологу сходила, а может, вообще сама разобралась, но его это мало волновало: теперь было на одну проблему меньше. Урарака все еще сжималась на словах «злодей», «нападение» и «жертвы», но стала гораздо легче воспринимать слово «смерть». Это было хорошим знаком. С Деку и Тодороки она перестала общаться вообще — не соглашалась посидеть с ними в столовой, делала уроки только с девушками и в целом опустила их общение на тот уровень, что с Оджиро или Фумикаге. Бакуго это было до лампочки. Его работа была сделана, выполнил он ее хорошо, прикапаться было не к чему — ну и все, гуляй себе спокойно, идиот, что ты выебываешься. Но спокойно почему-то не было. То ли это «Спасибо», с реакцией на которое он так и не сумел разобраться, сыграло свою роль, то ли он хотел еще какую-нибудь такую спасательную миссию с Ураракой провернуть — он не знал, но очень надеялся, что все это временно. И что все это вовсе не то, что он думает. А то был бы пиздец. Но пиздец, разумеется, случился. На одной из тренировок Мина в очередной раз кудахтала над Ураракой, как над только что вылупившимся цыпленком, ублажала ее всеми возможными способами и допрашивала, допрашивала, допрашивала — так много, что всех, кто это слышал, кажется, должно было уже начать тошнить. Бакуго так точно. Такое повторялось довольно часто: Мина все пыталась загладить свою вину, тем самым заставляя Урараку чувствовать вину за то, что она чувствовала вину. Какой-то порочный круг, и Бакуго с блаженством думал: «Слава богу, я не такой идиот». Но в какой-то момент что-то пошло не так. Когда Мина отвлеклась после очередного уставшего Ураракиного «Ашидо, все хорошо, правда, пожалуйста, прекрати», та внезапно отошла от стены, у которой стояла, и направилась прямо к нему. Ему хотелось бы верить, что она идет к стоящему рядом Киришиме, к сидящему в двух метрах Двумордому или еще к кому — но нет, она смотрела прямо ему в глаза, так что выбора не особо оставалось. Когда она подошла, он вскинул голову в знак вопроса. — Бакуго, можно я тут постою? — проговорила она устало, но уверенно. Чего? — Ты охуела, Круглолицая? Нахрена? — возмутился он, скрещивая руки на груди. Киришима рядом заинтересованно дернулся. — Ну Бакуго, можно? — протянула она, состроив милую рожицу. — За твоей спиной, ладно? — Твое пучеглазие тут не поможет! — недовольно закатил глаза он. — Вали, откуда пришла. — Пожалуйста? — сказала она. Бакуго замер. Это не было первым разом, когда на него пытались надавить с помощью этих дебильных форм вежливости, и это было не первым разом, когда он был готов послать эти формы к чертовой матери, но… Это был один из немногих разов, когда он почему-то не ответил. Лишь вздохнул и отвернулся, пока Урарака, заходя за его спину и облокачиваясь на стену, говорила: — Спасибо. Я очень благодарна Ашидо, но вечное беспокойство утомляет и заставляет думать, что со мной что-то не так. — Мне похуй, Круглолицая, — лишь сказал он и продолжил наблюдать за боями одноклассников. Что он сам, что Урарака уже отстрелялись, и больше спаррингов на сегодня у них не было, так что всю оставшуюся тренировку они стояли вот так, у стены, изредка переговариваясь о чем-то с Киришимой. План Урараки сработал — Мина действительно не стала к ней больше подходить, лишь поглядывала иногда извинительно и слабо улыбалась. Это было довольно странно: она не боялась Бакуго, более того, их можно было даже назвать односторонними приятелями — она вместе с Серо и Каминари периодически прибивалась к их с Киришимой компании и делала вид, что в этом нет совершенно ничего противоестественного. Но в этот раз ее почему-то что-то остановило. Он, в целом, понимал, почему: если Урарака решила сбежать от нее на другой конец зала за спину к не очень жалуемому ей однокласснику, значит всеми силами старалась показать: «Не трогай меня!». Это было очевидно и, по мнению Бакуго, не сильно красиво. Но не ему было решать. Когда до конца тренировки оставалось чуть меньше двадцати минут, наступила очередь спарринговаться Киришиме, и они остались одни. Спустя пару минут молчания Урарака вдруг тихо спросила: — Бакуго… А откуда ты знаешь, как обращаться с паническими атаками? Он обернулся, кинув на нее скептический взгляд, но решил не игнорировать: — У нас у половины класса так-то они были, — уклончиво ответил он. — А у тебя? — спросила она, подходя ближе. Бакуго никогда не врал. Он считал, что честность лучше всяких увиливаний и идиотской «лжи во благо», но отвечать ему все равно не хотелось. Поэтому он раздраженно ответил: — Нахрена тебе? Урарака пожала плечами. — Интересно. У Ашидо не было, у Цую — тоже, у Киёки были, но давно, в детстве и по другой причине, а я… мне просто не хочется быть в этом одной. — Если ты узнаешь, что у кого-то тоже были панички, тебе легче не станет, — взглянул он на нее. — Да, знаю. Ну так все-таки? Она была невыносима. Бакуго не был уверен, что ему это не нравилось. — Да, — вздохнул он и отвернулся. — На первом курсе четыре приступа, два из них во сне, на этом в первом полугодии один был только. — Тогда… После похищения началось? — осторожно спросила она. — В основном да, последний был после того, как батю чуть не грохнули террористы. — Оу, — она застыла, и Бакуго очень надеялся, что она не скажет то, что он думает, она скажет. Зря. — Сочувствую, — проговорила она, взглянув ему в глаза. Это было искренне. Ну вот, Урарака снова начала переживать за других. — Все норм уже. У всех проблемы, Круглолицая, это нормально. Ненормально, если ты вдруг с ними не борешься. Он говорил примерно то же самое Киришиме после его первой панической атаки, когда он бился в конвульсиях, причитал о том, какой он «слабый», «не мужик», и нес прочую брехню. Правда, сделал это Бакуго в гораздо более грубой форме — но и в том, чтобы ему мозги на место вставили, Киришима нуждался сильнее, чем сейчас Урарака. Она, по мнению Бакуго, была умнее. Она, по мнению Бакуго, со своими мозгами могла разобраться сама. После этого они стали говорить чаще: Круглолицая периодически ловила его на вечерней пробежке, на кухне по утрам, когда в гостиной никого не было, в коридорах школы или во дворе, задавала какие-то странные вопросы или сообщала какую-то дичь, которая самому Бакуго никуда не уперлась. Но он ее почему-то запоминал. — Ты ведь тоже все это раньше, должно быть, считал слабостью, да? — спросила она однажды после очередной вечерней пробежки, во время которой она увязалась за ним. «Будто у меня был выбор», — подумал он, но вслух ничего не сказал. — Так нечестно, — надулась она, качаясь на качелях, и в Бакуго что-то зашевелилось: последние пять дней ее поведение было каким-то странным. Слишком… легким. Ему на ум приходило еще одно слово, но он отогнал его от себя подальше. — Ты меня упрекал, что я на вопросы не отвечала, а самому, значит, можно? — возмутилась она. Он закатил глаза: — Да, считал. Лет в семь, может, — сказал он. — О! Так давно? — она удивленно захлопала глазами и остановила качели, скребя кроссовком по земле. — Я думала, что ты принял это, ну… Года полтора назад? Когда лично столкнулся. Бакуго повернул на нее голову. Он стоял возле турников, пережидая минутный перерыв от подходов, и безделье Урараки давило ему на нервы. — Так вышло, — сказал он, и часы на его руке пикнули. Пора приступать к следующему подходу. Урарака докапываться не стала. — Я вот нормально относилась к этому всегда, — начала она, снова отталкиваясь от земли и начиная раскачиваться. — Когда я видела, что кто-то плачет, я всегда хотела помочь, утешить, во мне никогда это не вызывало… отрицательной реакции? — Ты меня спрашиваешь? — сквозь зубы прохрипел Бакуго, подтягиваясь на турнике. — Нет, — задумчиво произнесла она. — И в Академии все тоже всегда было нормально: девочки говорили о своих переживаниях, иногда плакали, а я им помогала. Но когда это со мной случилось, я просто… Была уверена, что так нельзя. Что я должна быть сильной. И при этом я не считала тех, кто сталкивался с подобным, кто ходил к психотерапевтам, слабыми, понимаешь? — она сделала паузу. — Моя мама очень сильная, — пробубнила она себе под нос, а Бакуго, тридцатый раз подтянувшись, спрыгнул на землю, снова ставя таймер. — Ага, — тяжело вздохнул он, переводя дыхание. Она встала с качели. — Сколько ты делаешь в день? — внезапно спросила она, рассматривая турник. — Чего? — поморщился он от тяжести в груди и сглотнул. — По шестьдесят утром и вечером. Сегодня по сто двадцать, потому что воскресенье. А че? — Это не так много, — удивленно протянула она. — Нормально, если каждый день, — спокойно ответил он, вновь хватаясь за турник. — Последний подход, — выдыхал он во время подтягиваний, — и все. — Погоди, я с тобой, — вдруг воскликнула она и тоже схватилась за турник, легко поднимая себя в воздух. — По сколько ты делаешь, по тридцать? Я тебя сейчас обгоню! — озорно заявила она. Когда Бакуго все выполнил и спрыгнул на землю, удовлетворенно выдохнув, она подтягивалась только двадцатый раз. После собственных дневных тренировок и пробежки на двадцать километров она выдохлась, и руки ее еле держали. — До конца давай, не халтурь, — возмущался он, когда она едва доставала своим подбородком до турника, когда подтягивалась. С такими указаниями она закончила минут через десять. — Я не понимаю, — пыталась отдышаться она, согнувшись и упершись ладонями в колени. — Я могу спокойно по шестьдесят делать во время тренировок, что вдруг случилось? Бакуго нахмурился. — Ты когда вообще последний раз подтягивалась? — А? — выдохнула она, натужно морщась. — На общем физическом зачете. Я тогда двести три сделала. — Это месяц назад было, конечно, твое тело все забыло. Ты что, вообще не качаешься? — Я в основном, — говорила она между тяжелыми вдохами, — пресс качаю. А для рук у меня эти… отжимания и резиновые такие, как их там… — Идиотка, это на другие мышцы! — Да? — удивилась она, наконец-то выпрямляясь. — Я просто выполняла упражнения, которые мне на стажировке советовали. — Да ну? — огрызнулся он. — Я просто некоторые опустила, потому что у нас нет нужного оборудования. Он едва не подавился воздухом: — А проверить, для чего те упражнения были, че, слабо было? Посмотреть в Интернете? Ты что, совсем тупая?! — Ну… — Или тебя ублюдок Деку что, правильным комбинациям упражнений не учил? — Да я обычно сама все составляла… — недоуменно сказала она. А затем обиженно нахмурилась: — А ты что, в тренеры заделался, раз все знаешь? Он тоже нахмурился: — Знать, как тренироваться, — это основа для любых тренировок, Круглолицая. Ты там как-то вякала, что тебе надо мышечную массу набрать, чтобы нормально сражаться, так как ты ее наберешь с таким подходом? Она насупилась и скрестила руки. — Тогда научи меня, — пробубнила она. — И клянусь, я обгоню тебя в этих дурацких подтягиваниях! — Чего? — Возьми меня с собой на тренировки! И говори, что делать! — уверенно сказала она, смотря прямо в глаза. — А не охренела ли, Круглолицая?! — воскликнул он. Одиночные тренировки были едва ли не единственным временем дня, когда он чувствовал себя достаточно спокойно и свободно. — Сама разбирайся. — Но у нас ведь и так уже вечерние пробежки почти общие! — не унималась Урарака. — И на твоих тренировках я присутствую довольно часто, ну Бакуго! — Нет, — отрезал он и, засунув руки в карманы, быстрым шагом пошел в сторону общежития. — Ну пожалуйста! И вот снова. Бакуго не знал, почему это слово из ее уст так странно на него действует. Вернее, у него было предположение — старое, возникшее еще в тот первый вечер, когда она утыкалась носом ему в грудь, но он старался найти что-то более релевантное. Он остановился, задумался на секунду, решил все-таки обдумать все внутренние ощущения достаточно подробно и без побегов и уловок, а сам проворчал: — Если будешь отставать или путаться, я ради тебя останавливаться не буду! — и раздраженно повел плечами, возобновляя шаг. — Спасибо! — радостно раздалось сзади, и Урарака подбежала, чтобы идти с ним вровень. А в голове Бакуго снова что-то щелкнуло, и он подумал, что точно нельзя больше откладывать разговор с самим собой. С тех пор начались их ежедневные тренировки. От этого разговоры стали чаще — Урарака вновь и вновь поднимала странные темы, делилась никому не интересной информацией и, блять, постоянно спрашивала: «А на какую группу мышц это упражнение?». Он не собирался учить ее анатомии. Урарака рассказала, кем работают ее родители, рассказала, почему сюда поступила, рассказала, что очень любит сладкое, рассказала, рассказала, рассказала — Бакуго казалось, что она все время что-то рассказывает, а он против воли слушает и почему-то — потому (теперь, блин, он уже был уверен в причинах) — все это запоминает. Как будто бы ему было мало того, что он знает предпочтения ебливого Деку в комиксах. Он сам говорил не так много — в основном отвечал на вопросы, но старался делать это максимально честно и по мере возможностей подробно, чтобы обмен информации был справедливым. Тренировки Урараке давались с трудом, многие упражнения она не делала с того самого последнего физического зачета, а потому нагрузки она брала чуть меньшие: когда Бакуго делал сорок подходов, она делала двадцать пять, когда Бакуго делал четыре серии, она — две, когда Бакуго отдыхал полминуты, она отдыхала полторы. Но его это не сильно касалось, он, так или иначе, в тренеры не нанимался. Когда она со своими упражнениями заканчивала, у него зачастую оставалась еще примерно седьмая часть, и она снова садилась на качели и развлекала его пустыми разговорами. Так он узнал, что раньше ей нравился Деку. — И нахрена мне эти сведения? — цыкнул он, растягивая мышцы. «Будто бы что-то новое сказала», — подумал он. — Ну… мы вроде как друзья? А я хочу поделиться, — как-то странно улыбнулась она, смущенно отводя взгляд. Это было неожиданностью. Друзьями себя с Бакуго боялся назвать даже Каминари, который мог без стука ввалиться к нему в комнату и попросить помощи с домашкой (а Бакуго, вообще-то, никому кроме них с Киришимой такого не позволял), что уж говорить про Круглолицую, с которой общаться они сколько начали, месяц? Два?.. И тут Бакуго с удивлением понял, что совместные тренировки они проводят уже больше, чем полтора месяца, а та злосчастная паническая атака Урараки случилась ровно три месяца и неделю назад. Это было странно для него — настолько теряться в общении с кем-то. — Ты чего молчишь? — протянула она. — Мы же друзья, да, Бакуго? — и вновь это хитрая и легкая интонация, к которой он мог идеально применить одно конкретное слово, но пока… не решался. — Пожалуйста, не говори, что мы не друзья, я действительно расстроюсь, — сказала она уже более серьезным тоном. Он взглянул на нее из-под мокрой от пота челки и вздохнул: — Как хочешь, — он был уверен, что в глубине души вовсе не хочет быть с ней друзьями. Она встрепенулась и улыбнулась. — Так че там с ебучим Деку? К чему это было? — О, просто… — задумалась она, начиная раскачиваться на качелях. — Мне кажется, это довольно странно. Я впервые влюбилась, мечтала об отношениях, за ручки ходить там, делать всякое… А потом это просто… пропало. — Ну заебись же, нет? — пропыхтел он. — Этот кретин все равно дальше своего носа не видит. Она поморщилась, но, на удивление, спорить с ним не стала. — А разве не должно быть такого ощущения незавершенности? Все шло так хорошо, мы становились ближе, и, мне кажется, у меня действительно были шансы, — он фыркнул, но перебивать не стал. — А потом мне резко стало без разницы. Это вообще нормально? Ты вот влюблялся, Бакуго? Он угрюмо взглянул на нее и сказал: — Нет. И первая любовь, особенно в таких мудаков, обычно пиздецки болезненная, так что радуйся, пока можешь. — Пока не влюблюсь в следующего мудака? — улыбнулась она как-то… Он вздохнул. Ладно, хорошо, он понял. Больше не имело смысла идти против фактов и отнекиваться от того, что было прямо у него перед носом. Ее улыбка была кокетливой. А сама Урарака, блять, флиртовала. Ему было не впервой такое замечать: после первого спортивного фестиваля к нему столько народу подходило, что различать нормальных и тех, кому он понравился, научиться было не сложно, — но он до самого конца отказывался верить, что Круглолицая почему-то решила перейти во вторую категорию. Отказывался верить, придумывал объяснения, старался не замечать. Но ему это определенно нравилось. — Именно, — хрипло сказал он и поднялся на ноги. — Все, можем идти. С тех пор такие странные разговоры повторялись все чаще и чаще, и Бакуго даже не заметил, как сам подхватил ту же интонацию: отвечал на ее неоднозначные подколки, иногда вставлял свои. Все шло как по маслу. Все катилось куда-то в пизду. Бакуго это знал, но, продумав все варианты развития событий, проанализировав все как следует и признав, что взаимную влюбленность все-таки не следует забрасывать и лучше свои чувства не подавлять, а реализовывать, делать с этим ничего не стал. Урарака, он считал, девушка сильная и целеустремленная, Урарака, он думал, умная и сама все понимает, с Ураракой, он понимал, ему будет легче и проще. А потому, когда вечером после тренировки по пути к общежитию она опять с этой напускной интонацией протянула: — Я замерзла! Он даже не подумал, прежде чем обнять ее за плечи и притянуть к себе. — Долбанный октябрь, кофту нужно надевать, Круглолицая, — сказал он, а потом, осознав, что сделал, усмехнулся. Да, убеждение идти навстречу влюбленности было настолько сильным, что стало рефлексом. Урарака сначала смотрела на него удивленными глазами, а затем улыбнулась и смущенно отвернула голову, прижимаясь сильнее. На следующий день она стала смелее: — Слушай, Бакуго, — осторожно начала она, пока он заканчивал последнюю серию подходов. — М? — А ты можешь ужин и на меня тоже сегодня приготовить? — Че? Я не буду сегодня ужин готовить, у меня еще вчерашнее осталось, — сказал он, стараясь не думать о том, что у него нет абсолютно никакого желания отказывать. Ни сегодня, ни в последующие дни. — А там больше одной порции? — А если одна, что делать будешь? — усмехнулся он. — Попрошу тебя приготовить еще. — И ты думаешь, что я соглашусь? — говорить было сложно из-за тяжелых упражнений, и голос был хриплым и надрывным. — Ага, — просто ответила она. — И с чего бы? — Потому что я скажу «Пожалуйста». — Хуй тебе, а не пожалуйста. Мне вообще-то тоже спать надо, — усмехнулся он, приступая к последнему подходу. — А если я скажу «Пожалуйста, Кацуки»? — улыбнулась она, беззаботно раскачиваясь на качелях. А Бакуго повезло, что именно в этот момент он закончил делать последнее упражнение, иначе бы в этот вечер тренировка осталась незаконченной. Он медленно повернулся к ней, напрягая каждую мышцу, и угрожающе произнес: — Не смей меня так называть. Поняла? — Что? Почему это? Кацуки — довольно красивое имя, тебе так не кажется? Он нахмурился и сделал шаг в ее сторону. — Да, Кацуки? — ее улыбка была слишком широкой. Слишком, потому что Бакуго никогда раньше не видел, чтобы она так улыбалась: ее глаза блестели в свете фонаря, ноги как-то весело рассекали воздух, а сама Урарака едва ли не смеялась. Он в одну секунду оказался возле качелей и остановил их, удержав рукой. Сидевшая на них Урарака по инерции едва не улетела вперед, но он вовремя выпрямил руку, подхватив ее под живот, а затем выпрямил и, взяв за плечи, хмуро посмотрел в глаза: — Не надо так делать. Не называй меня по имени. Он старался быть серьезным и убедительным и ничем не выдавать своего смущения и того, как громко стучало его сердце. Но влюбленность — это одно, а принципы и личные границы — другое, и Бакуго не собирался отступаться от второго в угоду первому. — Почему? — удивленно моргнула она, перестав флиртовать. — Это очень личное. Слишком личное, а мы с тобой не так близки. Ясно? — сказал он, стараясь, чтобы это не прозвучало слишком грубо. Чтобы это не прозвучало так, будто он ее отшивает. Но она ни капли не расстроилась. — О. Ладно, — лишь пробормотала она совершенно спокойно. А затем задумалась: — Но Деку же называет тебя Каччаном? Бакуго отпустил ее и отошел на несколько шагов, закатывая глаза: — Будто ему кто-то, блять, это разрешал, — он вздохнул и, взъерошив волосы, вновь взглянул на нее: — В детстве все друг друга по имени зовут, вот и Деку так же — каким в шесть лет был, таким же и в семнадцать остался. Он хотел было добавить еще что-нибудь вроде «Пиздюком недоразвитым», но вовремя наткнулся на ее предупреждающий взгляд и промолчал. Его бесило, как сильно она могла на него влиять. Обратно они снова шли в обнимку, а в кастрюле со вчерашней едой все-таки оказалось целых три порции: Урарака заявила, что последняя — это ее завтрак. Бакуго не возражал. В какой-то момент произошло так, что обнимались они каждый день, когда вечером возвращались с тренировки, а ужин он готовил на двух с половиной — Киришима всегда его частично подъедал во время того, как они с Бакуго разбирали домашку. Изменилось все примерно недели через полторы — он сам не очень понял зачем, но ему внезапно захотелось продлить их вечерние объятия. Точнее, он вроде как знал, зачем, но ответ «Подольше побыть с ней наедине и ощутить близость» его как-то не шибко устраивал. Урараку же устраивало все более чем. Они теперь сидели на широких качелях, на которых она даже не доставала ногами до земли, а Бакуго отказывался раскачиваться. Она сначала немного возмущалась по этому поводу, а затем потянулась к балке, выныривая из объятий, — он тут же сообразил, что к чему, притянул ее обратно и оттолкнулся от земли. Ей это не понравилось. Она заявила, что ей не хочется воздействовать на него таким образом, и он внутренне согласился: ненужное упрямство нужно было срочно научиться отключать. Он помнил, что это первые (пока что не-)отношения Урараки, и совсем не хотел, чтобы во время них, после них или вообще когда-нибудь из-за них она вернулась к тому же состоянию, что было четыре месяца назад. Модель отношений, впитавшуюся с молоком матери, надо было немедленно перерабатывать. Урараку Очако, которая прижималась к его боку слишком ласково, нельзя было ни в коем случае ломать. Каждый вечер они качались на качелях не больше пятнадцати минут — отдыхали от тренировок, длительность которых у обоих со временем стала почти одинаковой, иногда смотрели на звезды, иногда флиртовали, иногда обсуждали, что Бакуго приготовить на ужин, а иногда просто спокойно разговаривали. В один из таких разговоров Урарака сказала: — Мне кажется, в работе героя самое сложное именно это. Он усмехнулся, ногой упираясь в землю, чтобы качели не раскачивались так сильно: — А не ответственность за жизни сотни людей и необходимость убийства злодеев? — Оно… Да, — вздохнула она. — Раньше я тоже так думала. Но улыбка и вся эта приторная манера поведения делает это все словно… фальшивым. Я будто не злодея арестовываю, а выигрываю в игрушечном автомате. Бакуго удивился: он знал, что она умная, но никогда не думал, что она… Такая. Что у них одинаковое мнение. Что она не согласна с образами идеальных кукол в геройских костюмах, фотографии которых публикуют на обложках журналов. — Тогда не улыбайся, — пожал он плечами, откидываясь на спинку сидения. — У тебя все так просто, — вздохнула Урарака. — Если бы я сказала, что боюсь, что не подхожу под критерии героя, ты бы сказал «Не бойся». — Ага, — усмехнулся он наполовину саркастично, наполовину согласно. Она взглянула на него, но ничего не это не сказала. — Это была причина, по которой… Мне было так плохо летом, — вдруг тихо проговорила она, и он перевел на нее удивленный взгляд. Они никогда раньше не поднимали эту тему. — Я ведь поступила сюда, чтобы денег заработать для родителей, и все. Не то чтобы у меня было дикое желание установить мир во всем мире или чем вообще герои славятся, — она одной рукой провела по лицу, а вторую переплела пальцами с Бакуго. — И это было… страшно. Чем ближе был выпускной, тем острее я понимала, что не уверена, что хочу здесь работать. Что будет, если я не смогу кого-то спасти? Что будет, если из-за моей некомпетентности погибнут люди, а? Или из-за страха. Сама-то я не очень стремлюсь умирать. Он кивнул: — Это нормально. — Да, но… Ты без раздумий бросаешься в бой, Киришима, Деку — все вы в первую очередь думаете о других. Пусть ты и о… злодеях, а не гражданских. Он весело усмехнулся. — Я же думаю о себе. Мне страшно. И я думала, как безответственно было поступать сюда с полным отсутствием данных для работы героя и что это делает меня такой жалкой, никчемной, тратящей время… — Хватит, — резко перебил он, кладя ей руку на макушку и заглядывая в глаза. — Это, блять, не так. Она вздохнула: — Я знаю. Ну, стараюсь отбросить эти мысли. Это было полгода назад, и я думала… Что не справлюсь. И что я как будто занимаю чье-то место, знаешь? Место настоящего героя. — Настоящего героя, ага, конечно. Люди делают из героев кого попало и наслаждаются хаосом, — закатывает глаза он, но потом сглатывает и обнимает ее крепче. — Во-первых, люди будут гибнуть всегда. От старости, пожаров, наводнения, злодеев — похуй, всех не спасти. Во-вторых, все люди в первую очередь думают о себе, кроме психически поврежденных. А в-третьих… Ты хочешь быть героем? Она напряженно смотрела в одну точку секунд десять, прежде чем, наконец, моргнуть: — Да. — Вот именно. Если б ты не хотела им быть, свалила бы еще на первом курсе. — Ты думаешь? — улыбнулась она. — Да. Высокооплачиваемых работ навалом, была бы фотомоделью и отлично бы себя чувствовала. — Вау, — она удивленно перевела на него взгляд. — Это ты так говоришь, что я красивая? Перевод темы его не впечатлил. — Завались-ка, а, — мягко сказал он, скривившись. Она сняла улыбку с лица: — А если серьезно… Ты бы правда так ответил? — Как? И на что? — На то, что я боюсь, что не подхожу под требования для героя. Ты бы ответил «не бойся»? — Ага, — усмехнулся он. Затем отвел взгляд и задумался. — Я бы ответил, — он провел языком по внутренней стороне губы и нахмурился, — что ты отлично управляешься с причудой, имеешь отменные рефлексы и до тупого искренне готова всем помочь. И если хочешь бояться — то вперед, — он поджал губы. — С этим нет проблем, пока тебе это не мешает жить. Бакуго посмотрел на нее и остановился. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и с чуть приоткрытым ртом. — Вот что я отвечу, — уже медленнее и тише проговорил он. — Ты чего, Круглолицая? — Ничего, просто, — она заторможено водила взглядом по его лицу. Затем смущенно хихикнула. — Столько комплиментов за раз. Он закатил глаза и отвернулся — ей стоит поработать над защитной реакцией. — Хватит считать то, что я говорю, комплиментами. Они просидели так еще минуты две, Урарака не переставала прожигать дырку в его лице, а он думал. А затем сказал: — И Круглолицая, — повернулся он к ней. Она вопросительно промычала, наконец смотря ему в глаза. — Ты будешь отличным героем. Он мало кому говорил что-то настолько громкое. Поправка: он никому не говорил что-то настолько громкое, предпочитая молча наблюдать, как люди растут над собой, изредка прикрикивая на них за косяки. Урарака почему-то стала исключением. Наверное, потому что он понимал, что от этого она не возгордится и не провалится на следующей же миссии. Наверное, потому что он знал, что это идеальный момент, чтобы сказать такое. Наверное, потому что он все-таки пообещал себе делать ей комплименты. Она улыбнулась лишь уголками губ. Смотрела ему в глаза и ничего не говорила, а затем, словно задумавшись, перешла взглядом на скулы. А потом резко мазнула по губам, задержавшись на них буквально на пару мгновений. Бакуго внутренне вздрогнул. До этого он раза три сам себя ловил на том, что случайно опускает взгляд на ее губы во время вот таких вечерних посиделок и сразу же поднимает обратно — странно, стыдно, словно рефлекторно. Он делал это совершенно непроизвольно, вот только за самой Ураракой такого ни разу не замечал. Это было впервые. Бакуго, кажется, ждал этого очень давно. Ее взгляд продолжал метаться по его лицу, пока не застыл на глазах. Бакуго выдержал его несколько мгновений, а затем показательно опустил глаза вниз и поднял обратно. Она сглотнула. Он, вновь опустив глаза, перенес ладонь с ее плеча на шею и стал приближаться. Он знал, что нужно спросить разрешения, но нарушать тишину почему-то совсем не хотелось. Он замер в сантиметре от ее губ и с силой оторвал от них взгляд, посмотрев ей в глаза. В этот момент она подалась навстречу. И Бакуго это понравилось. И когда через два месяца, лежа в его кровати в его толстовке, перебирая его же конспекты и жуя его же стряпню, она случайно позвала его по имени, ему тоже понравилось. И он ничего ей на это не сказал.