montrez moi l'art

ванитас определенно ничего не смыслил в искусстве. в художественных галереях ему было слишком скучно. оперевшись спиной об клочок стены, не тронутый портретами великих деятелей французской истории, он старательно делал вид, что внимательно слушал ноя, который в красках описывал, кто, когда и как написал эти картины. вампир оживленно жестикулировал и скакал с октавы на октаву своим голосом, но сразу же смолкал, когда замечал, что его напарник был явно не так сильно заинтересован, как он. ванитас старался не расстраивать его, вслушиваясь хотя бы отрывисто в то, что тот ему рассказывал, но он был так далек от всего этого, что проваливался в сон, и все его старания превращались в легкое подергивание ресниц на измученных сонных глазах. ной лишь смеялся себе в кулак, чтобы не создавать шума, и тихо удалялся дальше рассматривать масляные мазки, нанесенные легкой рукой художника сотню лет назад, оставляя ванитаса дремать в столь неудобном положении, после чего тот недовольно вздыхал от боли. в театрах ванитас отключался, словно по щелчку, стоило действию дойти до середины первого акта. пока они шли до театра на очередную постановку, ной успевал в подробностях описать сюжет, который лег в основу написания оперы, хотя прекрасно понимал, что скорее всего тот даже не читал это произведение и дай боже запомнил хотя бы пару действующих лиц. подперев рукой щеку, ванитас отстраненно наблюдал за тем, что происходило на сцене, изредка переводя взгляд на ноя, который смотрел на актеров так, будто бы он был охотником на изрядно дорогих птиц. привести в чувства ванитаса мог бы только бокал вина, сделанного из самого терпкого винограда, но время до антракта тянулось неимоверно долго, а в сон клонило именно здесь и сейчас. по итогу он сдавался, падал головой на плечо ноя и засыпал окончательно и бесповоротно. — это же, — послышался протяжный зевок и еле связанные в предложение тихие слова сквозь сон. — осуждение фауста, да? — нет, просто фауст. — ровным тоном ответил ной, хоть и испугался того, что ванитас подал признаки жизни, когда минуту назад спал, как подстреленный олень. — это была премьера, дурачок, премьера фауста. но еще больше ванитас ненавидел музеи, в которых без умолку рассказывали про каждый экспонат так, будто бы они сами слепили эту вазу в каком-нибудь пятом веке до нашей эры, или же сами месяцами вышивали полотно с нимфами. под этот шум нельзя было даже отвлечься на что-нибудь свое. нельзя было спокойно поспать после безумной ночи, проведенной в ужасных переулках парижа за поимкой очередного особо опасного и неугомонного пациента! ной останавливался у каждой вырезки из летописи, у каждой статуи греческого бога и у каждой картины. ванитасу некуда было деваться, и он печально плелся за ним, будто бы отбывал свой огромный срок на каторге, а если удавалось постоять больше минуты, начинал нервно постукивать каблуком ботинка, то и дело поглядывая на карманные часы. стрелка часов будто и не двигалась вовсе, будто в одной минуте был заточен целый час, а вместе с ним был заточен и ванитас. для ноя же все было наоборот. он был настолько восхищен всем, что видел в этом мире, что если бы перед ним появился шарлатан, он махнул бы на него рукой и ушел куда-нибудь вглубь огромного зала. в морозные декабрьские дни на площади согласия пахло рождественской выпечкой, а ближе к закату по ней разливалась музыка, воспроизводимая шарманками. изредка можно было даже услышать, как мастера своего дела играют на арфах, легко проводя по струнам, будто бы с их рук сыпались искры необычайного волшебства, притягивающего всех прохожих, освещенных лучами заходящего солнца. в ночи эта музыка казалась еще более фантасмагоричной. каждый отмечал то, как был красив париж в такие моменты, но не крещенный голубой луной. ему хотелось как можно скорее скрыться от этой суеты, сесть на крыше дома и, укутавшись в свое бесформенное пальто, наблюдать за затухающими огнями шумного города. стоило напарникам зайти домой, как ванитас сразу исчезал в непроглядной темноте чердака. — он же совсем не замечает всей той красоты, что его окружает! — ной стаскивал с кровати плед и жаловался муру на ванитаса, хоть кот и не понимал ни слова. — прости, дорогой мур, но посиди еще немного один. ной цокнул языком, накинул на себя пальто и сам пропал следом за ванитасом во мраке чердака. чуть ли ни весь париж с этой высоты казался таким игрушечным, что поместился бы на ладони. замерев на пару секунд, ной шумно выдохнул, удивляясь открывшемуся ему виду заснеженного города. переведя взгляд на свои руки, он встряхнул головой, вспоминая, зачем вообще пришел сюда, хотя мог уже спокойно спать в тепле. ной прошелся рукой по каждому сантиметру тела напарника, пытаясь понять, где тот сильнее всего замерз. ванитас дернулся от неожиданности и прошипел себе что-то под нос, как делают напуганные резким звуком кошки, но не так сильно препятствовал тому укутывать его, понимая, что ног от холода он уже не чувствовал. сев сзади, ной обнял юношу со спины и сплел пальцы рук в замок на его животе, обжигая вампирской кровью кожу, и положил голову ему на плечо, наблюдая за ничтожно маленькими прохожими на улице, которые поздно возвращались в свои квартиры. — ты слишком сильно сдавливаешь мне ребра, дышать нечем! — ванитас хотел было скинуть руки ноя, но тот был в разы сильнее, что мешало быстро вывернуться из объятий. — ослабь хватку хотя бы, прошу. — красивый вид на париж, да? — ной послушно расслабил руки и улыбнулся самому себе. — у тебя волосы как иней блестят в свете луны. — ной то и дело переводил взгляд то на огни города, то на ванитаса, пытаясь понять, что из этого могло бы находиться в лувре, как самый красивый и ценный экспонат. — обычный вид, каждый день такое вижу. — ванитас раздраженно закусил щеку изнутри, понимая, что его идеальная тишина была нарушена. — да и волосы у меня всегда синевой отдают. — почему ты просто не можешь хотя бы на секунду откинуть свой рационализм и посмотреть чистым взглядом на мир? — горячее дыхание опалило шею от частых вздохов во время причитаний. — все вокруг такое чудесное, и я пытаюсь тебе показать это, но ты…прости, я не осуждаю, просто не могу понять тебя. — может ты покажешь мне, что такое настоящее искусство, и тогда мы поймем друг друга? — ванитас усмехнулся и прикрыл глаза, надеясь, что на этот вопрос ной будет искать ответ долго, ведь он и сам не понимал, что вообще для него значит настоящее искусство. ной притих, но это продлилось считанные минуты, и спокойствие юноши было окончательно разбито, когда вампир резко повернул его к себе лицом. ванитас удивленно вскинул бровь, не понимая, что от него хотят. ной взял его за руки и притянул к себе настолько близко, что можно было услышать, как тревожно стучит сердце человека. — искусство, говоришь? — ной приподнял руки ванитаса на уровень его глаз. — смотри, кожа на твоих руках выглядят, как самый тонкий и дорогой китайский фарфор, а вены, как кобальтовая сетка, опоясывающая хрупкое тело с ног до головы. — ванитас совершенно растерялся и потупил взгляд в сторону. — ты не видишь этого, но в твоих глазах блестят сапфиры, за которые коллекционеры отдали бы целое состояние. — опустив руки ванитаса ему же на колени, ной провел рукой по его голове и накрутил на пальцы спадающие на плечи пряди. — россыпь звезд запуталась в твоих волосах, а при лунном свете на них можно найти тысячи созвездий. твой смех, словно хрусталь, который страшно разбить и никогда больше не увидеть. ты и есть настоящее искусство. опустив голову вниз, ванитас попытался захлебнуть пару глотков воздуха, ибо кровь настолько закипела, что где-то в грудной клетке была невыносимая боль. щеки горели, хоть он и не хотел признавать этого. он не мог видеть, какого они цвета, но он ощущал, что они краснее, чем кровь, что сейчас шумела у него в ушах, не давая ему ни шанса здраво мыслить. ной приподнял лицо ванитаса за подбородок, всматриваясь в глаза, готовые заплакать с минуты на минуту от того, что их хозяин не привык слышать в свой адрес подобное. он невесомо провел рукой по щеке и коротко поцеловал его в дрожащие губы, у которых был привкус чего-то ледяного и пряного, как и пылкая душа ванитаса, скрытая за вечной мерзлотой. — сегодня мы спим в тепле, чтобы хрусталь не потускнел. — ной смахнул с глаз ванитаса крупные капли и протянул ему руку в нелепом реверансе, чтобы встать, от чего тот засмеялся сквозь слезы. ванитас определенно ничего не смыслил в искусстве, но он точно знал, что для ноя он был самой красивой и бесценной картиной, которую нельзя было найти даже в самых огромных галереях, и ради ноя он был готов замечать красоту даже в таких простых вещах, как вплетенная в ленту цилиндра веточка лаванды.