вот Бог, вот порог

В биографии Олега присутствовал такой момент, как интервью региональному СМИ. Он отстал от своей группки и вертел в руках новенький диплом, раздумывая о том, в какой конкретно момент его жизнь свернула не туда. Подобные размышления вообще были занятием повседневным и почти родным, потому как понятие родного в его случае имело свойство тускнеть и смазываться. Симпатичная молодая журналистка со свойственной стажерам инициативностью и томно закушенной губой бодро утащила его под навес, ткнув своего фотографа, включила диктофон и начала задавать вопросы. В основном, банальные, вроде того, куда он направляется после окончания сего учебного заведения и как он оценивает свою готовность приступить к такой необычной работе, но, послушав заученные ответы, перешла к другим дешевым приемам. - Расскажите, были ли у вас на этом поприще какие-то забавные моменты? Если ваша этика позволяет. Все-таки все мы люди и всем нам хочется иногда невовремя засмеяться... - она неловко улыбнулась, видимо, осознав глупость вопроса и начав оправдываться. Да что, как говорится, греха таить? Бывало. Но в самарской местечковой газете такое печатать нельзя. Олег тогда спешно засобирался к своим друзьям по уже закончившейся учебе, поблагодарил, пожелал всех благ и убежал от девушки подальше, а сам снова с тоской подумал о том, как неправильно сложилась его жизнь. Ему было пятнадцать, когда мамины и сашкины шушуканья по углам обрели вполне достойную форму: Саша был в телевизоре. Вот так по-детски воспринимался взгляд синющих глаз с экрана. И более того - Саша был великолепен. Восхищение мешалось с завистью и желанием прочитать все мамины книги по эзотерике, чтобы быть хоть вполовину таким же мастеровитым и искусным практиком и видящим. Правда, родители подобное разделять не спешили. Отец сам чуть не подпрыгивал, когда острое сашино лицо мелькало в рекламе шоу, но, если испытание было особенно тяжелым, морально, не физически, он укоризненно смотрел на маму и вздыхал, а когда Олег уходил спать после выпуска, часто было слышно, как родители ругаются и как отец клянет мамину магию и ведьмовство. Папа их не понимал. Старшие дети со своими семьями, карьерой и стандартными заботами были ему ближе, проще. С ними можно было обсудить барахливший движок в машине, цены на бензин и спланировать рыбалку в выходные. Олег рыбалку не любил. Олег любил Сашу. Саша, старше его на десяток с лишним лет, в автомобилях не разбирался, зато всегда чувствовал, когда Олегу было тяжело, когда Катька из параллели слала нахуй, а не соглашалась погулять, и когда мама жестко отбривала его желание узнать, как видеть так же, как старший брат. Саша улыбался и убеждал: вырастешь - и всё увидишь, все сможешь. Олег видел и тогда, только меньше и обрывками, когда как. Встречал добродушную соседку на лестничной площадке, божий одуванчик, здоровался, а она зачем-то прощалась. Поднимался на свой этаж и видел гроб. Бабуля позавчера тихо умерла в своей маленькой квартирке. Слышал голоса будто в другой частоте. Потихоньку учился посылать энергию так, чтобы долбоебы с соседнего района, тормозившие стрельнуть сигаретку, расшибали ебало об асфальт, споткнувшись о невидимую кочку. Но все это было не то. И под руками ничего не горело, когда, выбирая рандомную фотографию из "Всех звезд", он пытался почувствовать, кто за сомкнутыми веками. И жизнь была скучная, бессмысленная и ограниченная учебой в школе и маминым недоверием. Тогда он решил действовать сам. Смастерить себе для начала амулет. Хотя бы чтобы больше не пришлось тратить все усилия на очередного быдлана и его нежное личико. Вышло, конечно, весело. Может, он чего напутал в заговоре, может, зря взял рандомный камешек из маминой шкатулки. Но тот расплавился прямо в его руках, и под свое резкое громкое "Блять!" он услышал, как ключ проворачивается в замочной скважине. Маму в таком состоянии он видел и слышал впервые. При виде него с камнежижей на ладони и джинсах она побелела и затушила горячие свечи пальцами. Намазала обожженную ладонь мазью, замотала, убрала весь бардак, а потом Олег под бесконечно охуевший взгляд отца впервые получил по жопе ремнем. Всю ночь она орала, не жалея связок, а наутро злая и невыспавшаяся принесла из школы справку. Решено. Олег переезжает. Тогда это казалось ему немыслимым предательством, будто родители от него отказались. Не так больно было получать по заднице железной бляхой и ловить кипяток капель. Да и сейчас, если совсем честно, он все еще чувствовал себя одиноким. Жизнь разделилась на до и после. В до был синий взгляд Саши через десятки камер и специальных программ, через сотни километров, была мечта вырасти и стать таким же героем с обложки, помогать людям, влюбиться в красавицу как Мэрилин, обрести славу и признание. В после - бесконечная дисциплина и знания, которых в их доме всегда избегали. Между был сам Саша. Ласковый и понимающий, обещающий приехать, как только появится возможность, поговорить с мамой. Но та не слушала даже любимого сыночка и осталась непреклонна. Олег уезжает. Саша так и не приехал, а телефон Олег потом долго не видел, живя в душном коконе и зажимая нос, желая задохнуться, но не дышать больше ладаном. И возвращаясь к курьезным историям из обучения, Олег со всей ясностью вспомнил ровный свет небольшого класса, как учитель читал молитву великомученику Киприану от нечистой силы, а его слова множились юными, ломкими голосами, повторяющими за наставником. Олег и сам пытался шевелить губами, но на пятый раз сдался и просто делал вид. Читай не читай, а сидящий на его парте бес, хихикающий над каждым словом и качающий рогатой головой, пропадать не спешил. Интернат при духовной семинарии, а потом и она сама казались Олегу непрекращающимся фарсом. Благочестивые воспитатели, вещающие о любви и всепрощении, в его глазах оживали в компрометирующих сценах. Один бил жену просто потому, что мог. Второй трахался с юной аспиранткой, приходящей вести лекции по культурологии из СамГУ. Третий откровенно занимался херней с уиджей, пытаясь вызвать дух Япончика. В среде, где о магии нельзя было и помыслить, дар развивался с немыслимой скоростью, мертвые ходили за ним скопом, иногда не давая дышать. Олег из уважения к преподавателям начинал читать молитвы, но Бог был к нему глух. Мертвые кричали лишь громче. Сказать, что всё это время прошло во лжи и отрицании, он не мог. Ему встречались истинно верующие люди, мудрые, видящие его насквозь. Встречались интересные предметы. Приходила осознанность, и взросление рождало терпение. Боль одиночества, непроходящая и перманентная, растила его вместо матери. А всё вместе сделало его тем, кем он сейчас был. Молодым, полным сил человеком со знанием того, что делать дальше, и абсолютным диссонансом предназначенного и случившегося. Речи о бессмертии души он понимал, принимал, видел в искаженных временем духах, шепчущих в уши. Но не мог принять того, что восемь лет прошли вот так. Глупо, скучно и отвратительно. Бессмысленно. Одиноко. Все удовольствия, которых он был лишен, не манили. Все, чего ему хотелось, - это вернуть себе юность и... Семью. Брата. На Сашку сначала хотелось злиться. Все стадии горя от предательства родного человека были пройдены им за год. Потом наступила апатия. Да, сначала. Сначала он видел его в толпе чужих людей, приезжавших на родительский день. Потом думал о начавшейся медийной карьере, потом просто глупо надеялся и ждал. Но Саша так ни разу и не приехал. И теперь он держал в руках диплом, а в голове направление от наставника в глухую деревушку в области, впереди видел улыбающуюся мать, щурящегося отца(зрение у того, видимо, совсем упало). Видел Сашу. Видел обвешанные браслетами широкие запястья, кулон с кровью на шее, пронзительные светлые глаза, в которых плескалась вся вина мира. Олег спрятал взгляд. В его глазах горела жадная зависть, и показывать он ее не хотел. Ладно, возможно, это было ложью. Он пытался себя убедить, кучу времени. Ему нравится послушание певчего, нравятся одобрительные кивки преподавательницы, нравится слушать тихий голос отца Александра, низкий, до безумия напоминающий сашкин. Он, блять, отличник. Тексты проповеди в семинарии принимают с первого раза, суля, конечно же, будто единственно желанное тихое и праведное существование. Проблема лишь в том, что по ночам он кусает подушку, чтобы не скулить от обжигающих прикосновений беса. Их было много. Они чувствовали мятежную душу, мягко подталкивали к краю, а когда не видели никакой реакции, испытывали по-другому. Удовольствием. Греховным, но Олегу почему-то никогда не было стыдно, только когда Алекс - вообще-то имен у бесов не было, но тот, не-живущий в академии постоянно и сопровождавший Олега на пути обиды и сомнений, попросил называть его Алекс, гадко улыбаясь, - залез когтистой ладонью под подрясник, надавил на пах до застрявшего в горле стона и прошептал: - Останься после урока. Ты же хочешь его, да? Хочешь. Видишь его, а думаешь о своем. Давай развлечемся. Улыбнись, губки покусай, а за мной не заржавеет, малыш. Сексуальность, гипертрофированная и местами противная, отрезвляла, но только пока они не оставались вдвоем. Тогда сопротивляться было нечем, и Олег послушно сползал по стенке туалета, кончая под горячим жадным ртом и пряча лицо в черных рукавах. Он не знал, как смотреть в глаза любимому преподавателю. Потому что ебаный бес был во всем прав. Мамины черты лица стирались год за годом, отец превращался в размытую фигуру, о старших братьях он и вовсе не вспоминал. Только Саша всегда сидел на подкорке мозга, сверлил синими глазами, а во снах целовал все еще почему-то обожженные ладони, прижимался к ним лбом и просил прощения. И сейчас сон оживал. Только чувствовалось все будто через толщу воды, будто он все еще спит, и он бы думал так, если бы чужие руки не сжимали до того, что дыхание прерывалось, а сердце не грозилось выпрыгнуть из груди. Сашина энергия, все такая же всепоглощающая, сильная, проникала во все дыры в груди, которые когда-то множились под давлением одиночества, и в этой самой груди глупо ныло, будто раны затягивались под сашиной любовью. Алекса рядом не было, и некому было сказать, мол, мальчик, как же ты плывешь по нему, как за крепкие объятия готов забыть, что вы не виделись восемь лет, не слышались даже и никакого голубя с письмом Олег не видел у окна комнаты. Только сны. Бесплотные и тусклые, как старые фильмы из детства, когда память мажет качество. Но кожа к коже, точнее, маленький ее участок - не скрытые рукавами рясы ладони - горел от осознания. Вот он рядом, такой бесконечно родной и любимый, настоящий, позврослевший, с печатью мирского горя в бездонных глазах. - Я... Я не думал, что ты так вырос. И Олег слышит это синхронно неровное дыхание, биение чужого сердца удар в удар, и весь Саша - бешеная морская волна, сель, цунами, что угодно, потому что так счастливо в нем задыхаться и тонуть. Возможно, когда все это началось, Олег не чувствовал так много. Он бьет Сашу в плечо, больно, наверное, а потом прижимает к груди снова, комкая в ладонях тонкую кожанку на спине. - Сука. Я так ждал, так ждал, ждал, ждал, ждал... Он повторяет это, чувствуя, как глаза горят от подступающих слез. Любовь так тесно мешается со жгучей обидой, что нельзя остановиться произносить одно слово, на большее не хватает. И Саша принимает всю его боль, забирает себе, окутывает спокойствием. - Я приходил к тебе. Ты же знаешь. - Да, - роняет в пустоту Олег. - Знаю. И простоять бы лучше так безвозвратно потерянные восемь лет, но мамин голос отрезвляет, возвращает в реальность. Ничего не как прежде. Ты все проебал. - Олежка, как ты у нас вырос, как тебе хорошо в этом всем. Олег отлипает от Саши, без сожаления, потому что оно топится в ярости, которая, казалось бы, вся осталась в холодных каменных стенах, но Шепсы суки по материнской линии, лезут в душу, пробуждают все то, что пытаешься забыть. Дома он не задерживается больше, чем на вечер, покупает билет на поезд сразу после ужина и уезжает, потому что жизнь дома старая, правильная, в корешках новых книг, в его-чужой идеально застеленной кровати, а Олег новый, пустой и жадный. Грех. Новый телефон он сразу использует по назначению - гуглит все о Саше. Он расстался с Мэри, наснимался вдоволь, по сети гуляют слухи о его ориентации. Сезон выиграл. Олег из принципа пишет в строку "Александр Шепс брат", но интернет выдает лишь случайные совпадения. Сука.

***

Он живет в Волчьей без малого полтора года. Один. Делает все так, как говорили преподаватели. Проводит службы, слушает исповеди, причащает маленьких детишек, по-доброму улыбается вслед людям и изредка ходит по мелким заботам вроде освятить дом. Алекс бы сказал, что он подурнел, стал одним из них, безликих выпускников семинарии, у которых нет никакой цели в жизни кроме как служить Богу, который все равно глух к их молитвам, но Алекса уже давно нет рядом, и день за днем, в час по чайной ложке Олегу приходится осознавать это самому. Смысла в его жизни как не было, так и нет. Есть девушки, немного, все глупые, точно глупые, деревенские, для которых за счастье выйти за смазливого священника без перспектив в жизни, желающие прыгнуть ему на член и в паспорт, не думающие, что с браком обретут то же бессмысленное существование и что за красивым лицом нихуя нет. Выжженная одиночеством пустошь. Мертвых здесь меньше, но слышит он их теперь отчетливее, будто старший брат был прав. Вот он вырос, и не нужно знаний и ритуалов, все сами рассказывают, только героизма никакого нет, ведь боль для этого надо чувствовать, а у Олега внутри и своей-то боли тесно. Он находит свое ремесло. Машет кадилом в "нехороших" домах, которые нехорошие только от мусорки с бутылками или чужой вины перед умершими родственниками. Молитву читает, дает таблетку плацебо, люди успокаиваются, вот и вся забава. Пару раз договаривается с озлобленными духами, но в основном все лишь тянутся к магии и мистике, как он когда-то, и у него есть дар убеждения, глаза, которым хочется верить, и бэкграунд, чтобы не позволить другим обжечься. Саша приезжает пару раз, но Олегу не хочется его впускать. Первое впечатление схлынуло. Возможность хоть раз навестить была, но он предпочел устраивать личную жизнь на камеру. Поэтому Олег делает самый сильный ритуал из существующих: просто чувствует. Запирает двери своей обидой, может, даже ревностью, и Саша не появляется так уж часто. Тяжело пройти сквозь заслонку из олеговых эмоций. Слишком сильные. Очередной плохой дом в райцентре появляется в ежедневнике истинно магическим образом, который в народе называется блатом, видимо, болтливая бабка рассказала, что тазики по ночам перестали падать, и теперь его звала освятить дом жена районного главы. Правда, скорее всего дом пуст, потому что все чувства, включая пресловутое шестое, молчат, и никаких вещих снов не снится, так что постепенный сход его планов снежной лавиной по пизде он осознает только когда встречает знакомое лицо в гостиной. Знакомое лицо тоже охуевает, но старается держаться. - Отец Олег, мы вот еще позвали Александра, не ожидали, что он сможет приехать именно сегодня, вы ведь не против? Отец Олег не против разбить ближайшую инкрустированную какими-то камнями икону себе об голову, но тогда Саша поедет с ним в травму, а еще он лишится работы, да и голову жалко, так что он ей только качает. Саша тянет его курить, и, пока хозяева не видят, Олег тоже стреляет сигаретку, потому что икону надо чем-то заменить. - Давно ты этим занимаешься? - сашин голос звучит сначала оценивающе и лишь потом заинтересованно. - С пятнадцати, - хлестко бьет в ответ Олег. - С тех пор как ты уехал. Саша весь съеживается под этими словами, кутается в вечную кожанку и поправляет ему складку на рясе. - Ты не просто молитвы читаешь, - все равно обличающе бормочет он. - Я же вижу, ты другой совсем. Видишь все, больше меня, да? Говорят, после твоих молитв в домах жить спокойнее. - Говорят, пить меньше надо, и сверхов на ночь не смотреть. Саша улыбается, и в небе меркнет солнце. Хотя, возможно, это потому что виниры слепят. - Ты прав. С Сашей странно работать, как когда-то читать свою первую проповедь на глазах у старших и опытных, но еще больше эта странность в том, как горит нутро и становится жарко под плотным темным одеянием. В том, как сашины ладони скользят по дорогой диванной обивке, сжимая, а у Олега в ту же секунду поджимаются пальцы на ногах, и едва ли слушаются губы, читающие заученные строчки. Он тянет тугой воротник вниз, но дышать легче не становится. Хочется схватить за ворот футболки и поцеловать наконец-то, как кучу лет мечтал. - Все хорошо? Ты какой-то красный и... - Саша кусает губы и осторожно показывает взглядом вниз. Олегу даже смотреть не надо, чтобы понять, что он там увидел. Желание становится таким нестерпимым, что он почти тянется к чужой шее, но сдерживает себя и лишь мажет по плечу, вцепляясь пальцами в полы рясы. - Здесь что-то есть, - он хрипит, потому что этот жар он нисколько не забыл, когда тебя разрывает на части от возбуждения, которое горит сильнее, чем естественное, и ты в нем плавишься, и выдержка твоя, и моральные принципы тлеют в остатках. К чести Саши он не теряет время в бездумных расспросах. Брызгает ему в лицо водой, ненадолго охлаждая, а сам носится по комнатам, пытаясь найти блядскую сущь. Но Олег видит ее первой. Она подсаживается рядом и смотрит в глаза, с интересом улыбаясь. - Ну надо же, - пухлые губы растягиваются в улыбке. - Да вам и я не нужен. - Бесенок, юный, но уже искушенный больше некуда, скользит тонким пальцем в непонятных рисунках по губам, останавливая бессмысленный поток молитв. - Ты же знаешь, что это бесполезно. Олег знает. Еще ему деревенская бесовщина не напоминала, насколько тупо он проебал десять лет своей жизни. Он силится позвать Сашу, но бесенок оставляет легкий поцелуй у него на губах, и вот уже Олег сам едва может оторваться. - Не торопись, - сущь смеется от его реакции. - Он сейчас придет. И вот тогда уже меня не остановишь. Олег не сильно верит, потому что Саша остановит кого угодно, он Железный человек, Капитан Америка и Черная Вдова в одном флаконе по борьбе с нечистью, но сопротивляться и правда перестает, тем более что бесенок удовлетворяет его желание настолько, чтобы он мог не бросаться на него в ответ, - поглаживает сквозь рясу и мажет губами по шее, легонько кусая у кадыка. Ему хочется больше, но пока не время, почему-то не время. Саши, кажется, нет вечность, но, когда он заходит, бесенок надувает губы в игривом недовольстве. - Что-то ты долго. Мы тебя ждали. Особенно он. Какая блядская ирония. Олег вытирает взмокший лоб. - Что делать? - Снимать штаны, мой сладкий, но не бегать, потому что сколько можно, в самом деле, - пропевает голос ему в ухо, и Олег зажмуривается, потому что это еще одна сданная крепость, нельзя так грязно играть на его чувствах. Ощущение чужого вполне осязаемого тела рядом пропадает. Олег открывает глаза и в ту же секунду об этом жалеет. Потому что жилистая сашина ладонь на тонкой шее - смерть. Стальной синий взгляд в черные пропасти - смерть. Расслабленная бесовская улыбка - тоже смерть. - Или ты отпускаешь его и это место, и я всего лишь отправляю тебя домой. Или ты продолжаешь его испытывать, а я уничтожаю тебя полностью, - ласково-зверино проговаривает Саша и улыбается, обнажая клыки. Он улыбается, мать твою. Ебаный нарцисс. Олег может умереть здесь от сердечного приступа, но эта сука продолжит наслаждаться своим абсолютным превосходством. Бесенок пугаться и не думает. Еще бы. Олег согласен. Клыки выглядят горячо. Охуенно. - Вся суть в том, что я не сделал ничего, - он поднимает руки и ухмыляется, отнимая ладонь от шеи. - Может, стоит признать, что этот фонарик в твоем кармане зажигал не я? Олег опускает взгляд и понимает, что ему начинает печь щеки еще сильнее. Потому что у Саши тоже стоит. И он злится. - Мне даже не надо напрягаться, чтобы вызвать твое возбуждение. Его возбуждение. Сколько вы не виделись, а? Год, два? Или время не имеет значения, когда дело касается этого очаровательного любителя поговорить с пустотой? Совпадений становится слишком много, так что Олег собирается с силами и наконец встает. Хватает наглого бесенка за шкирку и вытаскивает из дома под изумленные взгляды хозяев, оставляя их на Сашу. Вталкивает его на заднее сиденье в машину и садится рядом, молча откидывая надоевшую скуфью и путаясь в полах рясы и пуговицах подрясника. Бесенок громко смеется: - Хорошо, отец... Как там тебя? Олег? Вот чему в духовных семинариях учат, да? Только учти, что надолго этого не хватит, и если твой брат к нам не присоединится, мне придется сильно постараться, а у меня нет желания, уж прости. Твое желание - твоя проблема, сладкий. Тебе повезло, что ты так охуенно выглядишь. Олег наконец-то разбирается со сраным надоевшим за столько лет одеянием и снова хватает разболтавшегося бесенка за волосы. И да, Господь, если ты есть, иди к черту, ладно? Тот больше не возражает, послушно наклоняется, подчиняясь давлению ладони, опускается ниже и стонет, пуская вибрацию. Сосет с вполне себе человеческим удовольствием, пропускает глубоко в горло и закатывает глаза. Олег отпускает волосы почти сразу, потому что сходит с ума, потому что скучал, потому что бесовские ласки - это не вымученная дрочка перед утренней службой. Потому что мальчишка, на вид совсем юный, сосет энергию, но останавливать не хочется, хочется отдаться без остатка, раствориться чистым желанием. Наверное, так чувствуют себя наркоманы, получившие дозу после долгой завязки. Охуенно. Бесенок лижет головку, дразнится, проводя ладошкой по всей длине, дрочит быстро-быстро, а потом переживает у основания. Олег кусает его в загривок. - Ну не злись, я делаю это с благими намерениями, святой отец, - он паясничает, мило надувая губы и хлопая ресничками с невинным взглядом. - Сейчас придет твой братишка, и мы... - Натянем тебя по очереди, чтобы ты меньше болтал, - шипит Олег. В ответ он слышит лишь смех. - Тебя не отпустит, - серьезнее спустя несколько секунд отзывается бес. Он перебирается к Олегу на колени и медленно дрочит, шепча в губы: - Ты хочешь его, а не меня. Точнее, меня ты тоже хочешь, никакой Бог не избавит тебя от твоей порочности, сладкий. Как тебя вообще занесло в церковь? Не через постель ли? - он красиво прогибается в спине, когда Олег сжимает задницу через брюки. Зачем бесам вообще одежда? Алекс себя таким не обременял. - Эй, вернись на землю, мы все еще здесь. О чем ты вообще думаешь? Ходить без одежды негигиенично. Олег останавливает чужую ладонь, сжимает запястье и смотрит в черные глаза, где спрятаны все грехи Вселенной. Смотрит на черную непроглядную суть. Трогает черные шелковые пряди. - Покажешь рога? Бесенок от его слов натурально охуевает. - Настолько в материале? Не покажу. Не люблю чувствовать себя так, как чувствуете себя со мной вы. - Тогда мне придется попросить брата сделать то, что он обещал. - Не прикрывай мной свои чувства, окей? Моей заслуги в том, что у тебя стоит, минимум. Вообще-то это неправда. Бесенок Олегу нравится. Они все обладают особой притягательностью, даже если не пытаются тобой управлять. Или просто Олегу по душе соблазн в чистом виде. Хлопает дверь. Саша пришел, и в синих глазах не видно ничего хорошего. Бесенок присвистывает. - Похоже, твой брат начал развлекаться без нас. Какая отвратительная ложь, это, кстати, грех, в ад попадете, - насмешливо замечает он. У Саши и правда нет больше тягучей звериной похоти в глазах, только злость и немного паники. - Олеж, я ценю твою помощь, но ты хоть бы член прикрыл. - Я тоже ценю твою помощь и крайне в ней нуждаюсь. Поможешь? Мне нужно доказать одному чертенку, что он не прав. - Да, помоги братишке не чувствовать вину за то, что у него встал на то, как ты лапаешь диван. Сам-то уже давно осознал, да? Саша только молчит, тяжело дыша. Олегу все-все становится ясно.

***

Когда он понял, что все провокации Алекса, даже его имя, сводятся к одному? Олег не ответит. Просто когда приснился недвусмысленный сон с непосредственным участием брата, отрицать очевидное стало глупо. - Зачем ты так со мной поступаешь? - звучит смешно, если учитывать, что он пытается узнать, почему бес искушает, но Олег все же спрашивает об этом после секса, потому что знает: оргазм развозит даже демонов. - Это моя работа. Профессионально, небольно и ласково сводить с ума. - Это ужасно. Я не смогу смотреть ему в глаза. - А зачем тебе? Только разочаруешься. - Да. Потому что он меня не хочет. Потому что это противоестественно. Меня не этому здесь учат. Алекс громко смеется. - Тебя и принимать так сладко здесь не учат, мой хороший, - он сцеловывает с его губ остатки желания, и в голове понемногу проясняется. - Некоторым на небесах вершат судьбу быть дефектными и ненормальными. Так что считай, что ваш обожаемый Бог сам обрек тебя на то, чтобы дрочить на брата. Все под небесами ходим, даже я. Такое предназначение. Не волнуйся. Это взаимно. Олег мотает головой. - Неправда. Алекс ложится набок и подпирает рогатую голову ладонью, с иронией скользя взглядом по лицу. - Когда-нибудь я тебе врал? - Это дешевая манипуляция, - Олег хмурится и в отместку тянется к рогам, нажимая на их основание и массируя кожу вокруг. Алекс отзывается стоном. - Вот это манипуляция, малыш. Но мне нравится. Продолжай в том же духе, у тебя прекрасно получается. Мое дело - предупредить. Я сказал тебе правду. Поверь. Если бы у меня была душа, то ты бы в нее запал. - Но у тебя нет души, - Олег с грустью улыбается. - И поэтому я тебе не верю. Не верить Алексу, себе, чертенку под боком и спрятанному в прозрачном лобовом стекле упрямому сашиному взгляду слишком похоже на ситуацию из выражения "ссы в глаза - всё божья роса", а Олег уже вдоволь наглотался этого дерьма. Так глупо видеть перед собой беса и не воспринимать его слова всерьез, но почему-то продолжать ждать, пока дедушка с небушка как-то себя выдаст, случайно выглянув из-за своего эго. За эго вообще было тепло и уютно, может, поэтому Саша нарастил себе броню из вспышек камер и газетных уток, завалил этим хламом чувство вины, а, может, и еще что, и продолжал надеяться, что пройдет. Тем более, что дражайшая матушка не упустила возможности интуитивно ему подсобить. Сломав Олегу жизнь. Spare. Запасной. Лишний. - Знаешь, это всё замечательно, но, надеюсь, едем мы не к перекрестку, а к вам на хату, потому что в аду трахаться не с кем, а эта скучная баба порядком надоела мне со своим кринжовым секстингом по переписке. Ну, знаешь, я расстегиваю тебе ширинку, а я в трико, - будто по секрету, а на самом деле громким шепотом на весь салон поведал бесенок. Кстати. - Тебя как зовут-то? Он почему-то смущается, хотя до этого бесстыдно ерзал на члене. - Никак. Ты же в курсе, - обвиняющим тоном выпаливает он. - Но можешь называть Димой. - Пиздюк совсем, - немного презрительно и устало выплевывает Саша. - Еще не успел из котелка своего вылезти, уже на землю рвется. Скучал по живым, да? - в его голосе столько яда, что Олегу становится не по себе, и он спешит убрать член обратно, но бесенка с коленей не ссаживает, потому что тот вмиг сникает, и в опущенных плечах видится подозрительно много человеческого. Бесы не краснеют и не стесняются. Поэтому он в его мыслях бесенок. Дима. Привыкший к беспардонному и уверенному в себе Алексу, Олег даже чувствует нотки нежности к этому мальчишке. - А еще к практикам полез, тебя там не научили, что от нас скрываться надо? Всех не задуришь, - Саша добивает, жестоко, агрессивно, потому что лучшая защита - это нападение. Но защищаться тут стоит только от самого себя. - Я не дурил! - обиженно огрызается Дима. - Просто сделал так, как чувствовал. И вообще. Не сильно-то и повлияло. Вы еще на подольше расстаньтесь, и посмотрим, как вы сдержитесь. Только смотрите, чтобы рядом кто-то вроде меня был, чтобы было на кого свалить. Саша - невероятный. Довел беса до того, что тот оправдываться начал. Олег тихонько хихикает в костлявое плечико. Интересно, как бы прошла встреча Саши и Алекса? Вряд ли он пропустил бы столько риторических ударов. Но скорее всего признал бы равным. Есть в Саше что-то такое, схожее, насмешливо-игривое и при этом чертовски сильное. - У тебя в машине есть всё необходимое? - бросает через плечо Саша. - Нет. Я тоже пиздюк в этом деле. Никогда с бесами не работал, - да и начинать, если честно, не хочется. Олегу в кои-то веки свободно и легко: один камень не падает с плеч, а стекает, как тогда, сквозь пальцы. Ему не хочется думать о том, что будет завтра, что на это скажут, сколько сил он может потерять, потому что с молчаливым сашиным согласием приходит уверенность во взаимности, такой же вымученной и больной. Когда-нибудь должен был наступить момент, когда его крест заденет на спине местечко, которое зачесалось. Хочется отпустить себя, вспомнить, как охуенно забываться в удовольствии, но при этом не забывать, кто тебе его дарит. Не шикарная рогатая подделка, а настоящий Саша. Любимый до боли. - Саш. А ты не заебался? - выходит как-то устало и при том легкомысленно. Саша сворачивает к гостишке, паркуется и обессиленно откидывается спиной на водительском, закрывая глаза. - Заебался. Слушать, как всякая адская шваль рассказывает мне то, что я и сам давно понял. Дима вздрагивает в объятиях и неловко шутит: - Это первый тройничок, в котором я чувствую себя лишним. Может, вам и правда надо без меня. Найду, где че пожрать, - он приглаживает свои смоляные шторки, тянет время, и Олег поддается, обнимает за талию, прижимает к себе поближе, с обещанием поглаживая большим пальцем у кромки брюк. - Может, попробуем? Саша хмыкает - Олег поражается тому, сколько в нем горькой язвительности стало с годами. Видимо, не так уж и хорошо там, под прожекторами. - Напоминаю, ты лапаешь инкуба за жопу после того, как он сделал тебе минет. - И я не кончил. - Мне, как младшей жене, ждать своей очереди? - цедит братишка, и, кажется, нельзя любить его сильнее, чем в этот момент, хотя суждение спорно, поэтому в планах у Олега проверить еще. - Для человека, который находится под влиянием инкуба, ты слишком много анализируешь и размышляешь. Саша оборачивается так резко, что на долю секунды Олегу хочется отклониться, так от него фонит энергией, характер которой считать не удается. Жуткая смесь из раздражения, отчаяния, усталости и сдерживаемой...страсти?.. Дима едва слышно хихикает и согласно кусает шею. Маленькая очаровательная дрянь. - Чего ты от меня хочешь? - Правды. - Правда чаще всего никого не устраивает. - Ты же знаешь, меня устроит. Саша тяжело дышит, и Олег чувствует, как вся эта тяжесть на него давит, тянется и сжимает крепкую ладонь. Это расстояние поцелуя, и если Саше не захочется говорить, он, может, даже готов предоставить путь попроще. Но Шепсы не ищут легких путей. - Хорошо. Я тебя люблю. И, если уж совсем честно, не дают. - Тогда поцелуй. Саша улыбается, как гроссмейстер, которого переиграл новичок. И целует.