Когда первые пару лет Ярик Казьмину любит исключительно по-человечески, это даже прикольно, ради разнообразия, с кем-то настолько красивым просто дружить.
Сашка лениво толкает его локтем – Ярик снова зазевался и завтыкал, а теперь они оба вынуждены смотреть на то, как уродливо-красная надпись "game over" расползается кровавыми подтёками по всему экрану. Фу. Неприятно. – Отдай геймпад тогда, – ворчит она как будто бы даже почти не для виду, – раз летаешь где-то опять… парашютист. Ярик фыркает ей в лицо нахально и противно; так, как может только Саше. Ярику вообще-то с девочками сложновато общаться… ну, не как с девочками. В голове вот это "девочек не обижать" засело с детского сада, даже если учесть, что в саду девочки иногда били его лопаткой по голове, а в школе – прятали рюкзак и обзывались. А с Казьминой получается как-то само собой, как будто Казьмина не абстрактно-видовая "девочка", а свой в доску пацан. Она вон и сейчас сидит, подогнув ноги под себя, и азартно пытается выхватить у него из рук джойстик. – Ага, щас, – Ярик показывает Сашке язык и на всякий случай убирает руку подальше. – С двух рук играть будешь? Саша закатывает глаза и небольно щипает его за плечо. – Я с двух больше пройду, чем ты со своим астралом. Ярик смотрит на нее притворно возмущённо и с каким-то вызовом – Саша не впервые его подкалывает, он практически с первой встречи научился не реагировать на ее грубоватые шутки, но эти обмены шпильками их обоих держат в каком-то тонусе. – Ты забыла, кто вчера обыграл тебя в мортальник! – замогильным голосом говорит он, бросая на Сашу долгий многозначительный взгляд. – Ты забыла, кто по праву съел шоколадную медальку… Саша кидает в него подушкой. Попадает точно в лоб. Яр снова показывает ей язык и на всякий случай еще и кулак – ну так, на всякий случай. Выпендривается, конечно; каким бы Казьмина своим в доску пацаном ни была, он её никогда не ударит, просто не сможет. – …и кто сожрал все остальные конфеты в этом доме, да-да! – Сашка язвит и колючится, но потом вытягивает затёкшие ноги, тихо облегченно стонет и улыбается широко, по-кошачьи. Яру иногда кажется, что Сашка совсем не видит в нем парня. Так, что-то между подружкой и кем-то маленьким, кем-то, о ком надо заботиться. Потому и позволяет себе быть всякой: не только улыбчивой-красивой-интересной-смешной, но и противной девчонкой в пижаме с пятном на боку. Ярику вообще-то так комфортно; ему бы не хотелось, чтоб кто-то из них чувствовал себя неловко. Саша лениво клубочится на диване; русый неряшливый пучок совсем растрепывается от слишком эмоциональной игры и утреннего боя на подушках. Длинная прядка лезет ей в лицо, она то и дело её сдувает. Ярик протягивает руку и смахивает волосы, заправляя их за сашкино ухо. – Спасибо, Ясь, – бормочет она, снова улыбнувшись краем губ. – Классный ты… когда не храпишь. Яр её в отместку дёргает за эту же прядку. Он у Казьминой зависает, на самом деле, каждый раз, когда зачем-нибудь мотается в Москву – первые пару раз писал ещё что-то типа "Сашк, пусти вписаться по-сестрински", потом привык просто сразу с вокзала ехать к ней на съем и тихонько скрестись в дверь. Саша даже встречала его пару раз после того, как Яр умудрился заблудиться даже по дубль-гису, хмурая, невыспавшаяся и злая. Зато своя. Знакомая. Родная даже, наверное. – Саш, – он зовёт её негромко, поднимаясь на ноги и морщась от того, как прострелило колено. Двадцать один, мать их ебсти, уже не молодость. – Придёшь ко мне на сольник? Казьмина снова садится по-турецки и смотрит на него тяжелым долгим взглядом, склонив голову к плечу, словно птичка. – И что петь будем? Ярик за это её и обожает – вместо заламываний рук и, в общем-то, бессмысленных согласий-возражений – строгий сухой конструктив. Это бесит, конечно, иногда до трясучки, вот эта сашкина манера сразу раскладывать все по полкам, но в целом Ярику с этим работать (и жить) комфортнее всего. Он честно задумывается на пару секунд, а потом мечтательно вздыхает: – Властелина хочу. И аж глаза прикрывает от того, как это красиво и вкусно должно выглядеть, как красиво и вкусно это выглядит в его голове. Саша встаёт рядом и очень свойским жестом закидывает ему руку на плечи. – Мне вообще-то шипперских артов с Рэм и L хватило, – ворчит она, и её чуть заметно передёргивает, – да ещё и на каблуки опять вставать, буду с тобой как жирафиха, как обычно. Яр прижимается к её тёплому мягкому боку. – Это нет? – только и спрашивает он, едва выгибая брови. Саша легонечко щелкает его по лбу. – Это будет тебе твой Властелин, придурок. Ярик сжимает её в самых крепких на свете объятьях, вереща куда-то в щеку кучу не самых связных благодарностей и обещаний, пока Саша орет на него благим матом, пытаясь от себя отпихнуть, а на деле – только обнимая в ответ и гладя по плечам. Он думает, что у него самая классная в мире подруга. И что было бы очень обидно испортить такую дружбу… чем-то другим.Когда Ярик в Казьмину влюбляется – все становится сложнее и проще одновременно.
Яр, если честно, не успевает отследить момент, когда это всё-таки случается. Он ведь всегда видел то же, что и все остальные, и даже немного больше. Он всегда знал, какая Саша красивая. Какая талантливая. Какая интересная. Он видел ее и смешной, и уставшей, и сонной, и злой. Он сам ей вытирал слёзы и держал над унитазом волосы. Ярик всегда знал ее лучше всех. Просто в какой-то момент он начинает замечать не только это, но и то, какая Саша трогательная. Какая настоящая. Какая… чувственная – Яра, честно, на каком-то очередном Бале буквально вжимает в кресло от сашиной Сары, и он чувствует себя физически неспособным оторвать от нее взгляд. Он эти мысли старается прогонять словно тараканов – ей богу, хоть тапком себе по голове стучи. Они с Сашей – друзья. Лучшие, можно сказать, наверное, – Яр иногда ловит себя на мысли, что с ней ему проще и комфортнее, чем практически со всеми вроде бы близкими людьми. Яру совершенно не хочется ломать эту дружбу; слишком страшно, слишком не нужно, слишком больно будет потерять Сашу и как друга тоже. Он говорит только Гордееву – просто в какой-то момент не выдерживает и ловит того за рукав куртки. Кирилл понятливо кивает и задерживается, поцеловав напоследок Верку в подставленную нежно щёку. Когда они вдвоём выходят из театра, остальные уже разошлись. Кирилл смотрит на него выжидающе и как-то ободряюще одновременно. Точно и правда гордый отец, бррр. Яр вздыхает и негромко признаётся: – Мне кажется, я влюбился, – и замолкает, ожидая сам не зная чего. Может быть, того, что Кир догадается сам. Кир не догадывается, выжидающе приподнимает брови. Яр выдыхает: – В Сашку. В нашу. Кир шумно вздыхает и вдруг прижимает его к себе одной рукой за плечи. Как-то… очень тепло. И тоже как будто он маленький. – Не знаю, что тебе сказать, даже, – сочувственно гудит над ухом теплый баритон, – выглядит как очень хреновая идея. Ярик и сам знал, что это хреновая идея, но на слова Гордеева почему-то очень хочется ерошиться и спорить. Как будто бы чужое подтверждение этого факта делает ярову влюблённость и правда чем-то плохим и глупым. – Я этого не просил, – буркает он сердито, скрещивая руки на груди и всё равно неосознанно прижимаясь поближе. – Я вообще думал, мы всегда будем дружить с ней нормально и всем будет хорошо, а тут… Кирилл останавливается, останавливая и его. Молча разворачивает Ярика к себе и обнимает, позволяя ткнуться носом в грудь и закрыть глаза. Ярик только сейчас, на самом деле, осознаёт, что всё это время ему было, оказывается, больно. Не сильно, но постоянно, противно, словно жужжащий под ухом комар, словно зудящий порез. – Она самая лучшая, – уныло признаёт он, бубня куда-то в ткань тёплой чужой куртки. – Мне кажется, я без неё жить просто не смогу, Кирюх. Кирилл гладит его по спине короткими успокаивающими движениями и, кажется, тоже чувствует себя капельку неловко. Не отстраняется – и на том спасибо. – Не повезло, чувак, – вздыхает он Ярику в волосы, – Казьмина, она, знаешь… не про отношения, что ли. Вообще не об этом. Понимаешь? Конечно, Ярик понимает. Видит, что Сашке как будто совсем неинтересно с кем-то встречаться, с кем-то жить вместе, с кем-то… быть. Видит, что Сашка – она для театра вся, для сцены, в свои тридцать даже не думающая о семье. Видит… что он, совсем юный, совсем мелкий, ей тем более не нужен. Не так, как она ему нужна. Он вздыхает снова – и с силой отстраняется, вытирает неожиданно заслезившиеся глаза. – Я справлюсь, Кирюх, – голос звучит даже твёрже, чем он надеялся. – Справлюсь и все будет хорошо. Кирилл напоследок хлопает его по спине между лопаток и широким шагом идет к метро. Яр его провожает взглядом и думает, что, может быть, он правда как-нибудь с этим справится. Сашка ведь всё так же рядом. Всё так же достаёт ему шоколадки из бесконечных карманов на рюкзаке и носит термос со сладким тёплым чаем; всё так же выигрывает его в Теккен и продувает в пух и прах – в Мортальник; всё так же подхватывает его голосом на сцене и дурашливо поёт дуэтом на лавочке в парке; всё так же спрашивает, почему он ни с кем не встречается, и пытается заставить его сходить хоть с кем-нибудь на свидание... Саша просто остаётся центром вселенной, греющим и поддерживающим постоянно. Яр привыкает жить с болью. Что-то в нем окончательно ломается в сентябре, после их первого совместного Иисуса, после сашкиной премьеры, после премьеры его обновлённого спектакля. Их обоих совсем размазывает к поклонам – Яр видит в родных зелёных глазах слёзы, Яр видит, как родное тело жутковато потряхивает, Яр видит… как родной человек разваливается на глазах на куски. Ярик любовался ей из-за кулис; Ярик объективно считает, что из Саши получилась гениальная Магдалена; Ярик, "умирая", так хотел прикоснуться к ней ещё хоть раз, как, может быть, хотел бы и Он… Ярика самого трясёт после финала; хочется уехать к Сашке и, прижав её к себе, проспать так часов двенадцать без всякого пошлого подтекста. Просто выспаться с ней в обнимку. Вот только впереди ещё поклоны и служак тоже – не выйти на него будет некрасиво и невежливо, несмотря на то, что у Саши в глазах – осколки её самой, и сам Ярик чувствует такие же осколки у себя внутри. Саша потерянно ходит по его гримёрке, не зная даже куда сгрузить целую клумбу цветов – Ярик умилённо улыбается краешком губ, когда видит, сколько у неё в руках букетов. У него не меньше; но для него Саша сегодня – героиня вечера; Саша – самая лучшая, самая талантливая, самая гениальная, самая… Саша всё-таки находит, куда притулить букеты, и вдруг оказывается очень-очень близко. Они оба босиком со сцены, и Саша привычно на несколько сантиметров выше, – Ярик особо не комплексует по поводу своего роста, хоть в Саше его практически метр восемьдесят, и ничего ты с эти не сделаешь, – но кажется она почему-то в эту секунду совсем крошечной и хрупкой. Ярик, поддавшись дурному бесполезному порыву, обнимает ее голые плечи руками, большими пальцами поглаживает прохладную тонкую кожу. Сашка с трудом фокусирует на нем усталый разломанный взгляд. – Ясь, – шепчет она потерянно и как-то почти что по-детски, – Ясь, отвези меня домой, а? Он сглатывает и кивает. Он чувствует непривычную, незнакомую ответственность за неё – это ощущается странно; он никогда не ощущал себя рядом с Сашей настолько взрослым, сильным и ведущим её за собой. В этом нет ничего приятного, он просто знает, что не простит самому себе если она вдруг от его неуклюжести сломается. – Мы справимся, Саш, – неровно улыбается он. Она устало кивает, глядя тревожно тусклыми глазами. Каким-то чудом они выдерживают служебку. Сашка выглядит уставшей, но очень счастливой и вполне себе бодрой, но это если не знать, куда смотреть. Ярик знает. Ярик видит заострившиеся черты красивого лица, почти стеклянные глаза и самую малость дрожащие руки. Саша с улыбкой принимает поздравления с премьерой, берёт пакеты с подарками и все новые и новые букеты, фотографируется, подписывает открытки – но неизменно с какой-то тревогой ищет его взглядом, словно боится, что он уйдёт. Словно боится, что он… Яр мотает головой, отгоняя дурацкие мысли: это он из них двоих вживается в роли "слишком", это ему приходится выбираться из налипших образов как из змеиной отмирающей кожи; Саша всегда прекрасно умела делить себя и сценические маски. Ярик думает, что ему просто кажется, и когда переключается на своих поклонников, и когда перешучивается с Сашей народу на радость, и когда они вместе идут к сашиной машине. Она вообще-то редко разрешает ему садиться за руль своего "гумбомобиля" – а если разрешает, постоянно нудно комментирует его манеру вождения и кричит "держи руль" примерно раз в десять минут. Яр не виноват, Яр просто увлекается. Сейчас он не увлекается. Сейчас он даже радио не включает – внимательно смотрит на дорогу, то и дело косясь на молчаливую Сашу, замершую, кажется, в той же позе, в какой она приземлилась на пассажирскую. Саша смотрит вперёд потерянными сухими глазами – Яр самую капельку малодушно радуется тому, что она не плачет. Было бы сложно успокаивать её за рулём. – Мне сон сегодня приснился, – вдруг тихонько и очень серьёзно говорит она, и Ярик едва не дёргается вместе с рулём от того, как неожиданно она включается, – как будто ты умираешь. Как будто мы премьеримся, только крест настоящий, и ты настоящий, и я ничего… ничего не могу. Только смотреть. У неё голос не прерывается на рыдания, он сухой и надтреснутый; Ярик мрачно думает, что это пока. А ещё – ещё ему сумасшедше хочется её обнять, прижать к себе со всей дури или хотя бы коснуться её руки, дать понять, что он рядом, он живой, он… её. Всегда был её. – Ты же меня спасаешь, Саш, – он старается говорить мягко, он старается подбирать слова – но если первое худо-бедно у него получается, то с последним – явно куча проблем. Казьминой сейчас в последнюю очередь нужны его чувства – пусть и самые искренние. – Ты бы и там меня спасла. Ты же умная. Саша тянет уголки губ в фальшивой улыбке, и Ярик малодушно делает вид, что полностью ей верит. Когда они, наконец, оказываются дома ("у Саши дома" – напоминает незнакомый зловредный голосок в голове), её, вроде как, практически отпускает. Сашка расставляет цветы по вазам, банкам и вёдрам, щёлкает кнопкой выключателя, переодевается где-то за закрытой дверью туалета, привычно ебашит тапком таракана. Ярик почти успевает поверить, что всё хорошо, всё закончилось малой кровью, когда она вдруг нелепо застывает посреди комнаты, ломано, будто старая кукла, опускает руки и голову. Только в этот момент он пугается по-настоящему. Саша выглядит так, как будто в ней только что что-то сломалось окончательно. Не треснуло, не надломилось – сломалось. Навсегда. С треском. Сашка делает шаг вперёд, слепо выбрасывает руку – и судорожно его обнимает, прижимается всем телом, утыкается температурно горячим лбом ему в висок. Ярик аккуратно гладит её между лопаток, почти ощущая воображённые им самим, надрезанные крылышки. – Ты такой хороший, Ясь, – бормочет она лихорадочно и искренне, – ты самый-самый лучший друг на свете. Будь таким всегда, а? Ярик криво улыбается, чувствуя, как улыбка медленно искажается в болезненный оскал. Рука замирает, грея её среди лопаток. – Конечно, – тепло шепчет он, ненароком целуя ее в волосы, – конечно, конечно, конечно, Саш. Он всегда будет с ней рядом. Просто не сможет иначе. И кто виноват ему в том, что он так её любит, а?Когда Ярик смотрит на сонную, мягкую, немного пьяную Казьмину в гримерке и думает, что хочет с ней свадьбу и двенадцать детей прямо сейчас – ему кажется, что у него все-таки потихоньку едет крыша.
После Монте-Кристо они оба всегда чувствуют себя… особенно. В каком-то неясном зыбком смысле – это чувство не ощущается ни хорошим, ни плохим; все просто ощущается каким-то другим. Не таким, как обычно. Может быть, это потому, что он чувствует себя младше здесь, в этих стенах? В этих стенах он чувствует себя растерянным и нелепым, одновременно до одури влюблённым и почти равнодушным, и это чувство заставляет его чувствовать какую-то нереальность всего, что происходит. Саша снова ошивается в его гримерке; она успела переодеться из роскошного серебристого принцессистого платья в джинсы и футболку, успела смыть грим. Яр уныло думает, что если такая она кажется ему красивее в мириады раз, то с ним все абсолютно безнадёжно. Он в последнее время вообще часто думает так. Уныло. Разлюбить Сашу не получается – он когда-то думал, что сможет с этим справиться, что сможет с этим жить. Живёт, в принципе – работает, ходит на какие-то свидания, сливающиеся в единое серовато-жёлтое марево лиц и улыбок, иногда заскакивает на терапию. Но внутри болит. Так же, как болело тогда. Только теперь он это понимает постоянно. – У Ермака день рождения сегодня, хочешь? – Сашка ставит на диван ненадёжную конструкцию из тарелки с двумя кусками торта, двух бокалов и почти полной бутылки шампанского. – Сказали тебе принести. Яр осторожно присаживается на край дивана, почти прикасаясь к ней бедром. Это все чувствуется так... остро, так... трепетно. То, что в паре метров от них смеются и болтают другие люди, чужие люди, а Саша здесь, с ним, смеётся и зачерпывает ложкой месиво из коржа и крема. Они вдвоём – Ярик не может сформулировать то, насколько это ощущается дорогим. Он наливает себе буквально полбокала – пить после спектакля и в пахнущей ванилью и блёстками облаке сашиной близости не хочется. Сашка дёргает плечами и лениво чокается с ним противно позвякивающим стеклом. Сашины красивые, тонкие, длинные пальцы нервно порхают по старой обивке дивана, по ее собственной подогнутой под себя лодыжке, барабанят по яровой затянутой в джинсу коленке. Он сглатывает, и звук гулко разносится в непривычно некомфортной тишине гримёрки. Этой ночью всё не так. Сколько раз они с Сашей вот так засиживались в гримёрках; но тогда они никак не могли наговориться, они смеялись как припадочные и прикасались, прикасались друг к другу, потому что тогда это ещё ничего не значило. Сейчас – сейчас у Яра горит кожа там, где эти пальцы его касаются. Этой ночью всё не так. – Что с тобой такое? – он сам удивлён, насколько правильно – буднично, спокойно и с лёгким беспокойством – звучит его голос. – Что-то случилось? Она мотает головой – отросшие волосы рассыпаются по плечам, мажут её по щеке, почти залезают в тарелку. – Ничего, – Яр может разглядеть на её красивом лице неглубокие морщины и чуть расширенные поры, этой ночью маленькими предателями выдающие её возраст. Саша не идеальная. Яр покорён. Снова. – Просто... Её изящная рука нервно потирает его голень, и Ярик перехватывает её за запястье. – Саш, – он смотрит этой женщине в глаза и мечтает сделать что-нибудь ужасно глупое. Например, бухнуться на колени, стянуть с пальца кольцо и позвать её замуж. – Саш, ты же знаешь, что можешь мне все рассказать? Ты мой самый близкий человек, Сашка, мы сколько лет дружим, неужели ты думаешь, что я тебя не пойму, это даже обидно, между прочим, Саш... Он болтает и болтает какую-то не очень связную чушь подрагивающим хрипловатым голосом, готовый сделать все, только бы она поняла, что он всегда её услышит, он всегда будет на её стороне; он в какой-то момент отпускает её запястье, начиная размахивать руками словно крыльями... Сашина ладонь вдруг слитным движением скользит по внутренней стороне его бедра от колена вверх. – ...Просто хочется кого-то почувствовать, – заполошно и будто неловко выдыхает Казьмина прямо ему в лицо – она как-то бесконечно близко сейчас. Яр теряет дар речи и чувствует, как у него перехватывает дыхание. Саша принимает это за ответ. Саша наклоняется к его лицу ещё ближе и целует его в губы. Яру кажется, что это ощущение их на своих, привкус шампанского на её языке, её щекочущие его щёку волосы – все нереальное, зыбкое, шатающееся верёвочным мостиком. Ему столько раз снилось, как они с Сашкой целуются. И всё равно – этой ночью всё не так. Ярик сползает с дивана, оставаясь перед ней открытым, обнажённым при том, что они оба всё ещё полностью одеты. Он притягивает её руки к губам – целует длинные нервные тонкие пальцы, скользя губами от костяшек к подушечкам, проходится влажными касаниями по выпирающей как у пианистов венке. Стоять перед ней на коленях и целовать её пальцы кажется до мурашек на шее правильным. Сашка смеётся и тянет его обратно к себе на диван. – Иди ко мне, придурок, – хихикает она, прижимаясь теплыми липковатыми губами к его щеке и скользя чуть ниже. На джинсах вжикает ширинка, и лёгкая рука умело проникает под резинку белья. Ярик откидывает голову назад, почти больно ударяясь о спинку, когда ладонь обхватывает член, когда выгибается под углом запястье и большой палец легонько потирает мокрую головку. Сашка целует его щёки, шею и челюсть, плавно, но быстро лаская его рукой. Когда она сжимает пальцы крепче и двигает ими немного грубее, он срывается с каким-то глубинным хрипом из горла, изливаясь ей в ладонь. В штанах становится противно липко и влажно; он краем глаза следит за тем, как она вытирает руку салфетками. А потом снова сползает на пол, чувствуя, как всё ещё немного кружится голова и как твёрдо становится коленям. – Баярунас, ты чего? – смешливо фыркает Казьмина откуда-то сверху, пока Ярик стягивает с неё штаны и бельё разом, оставляя болтаться в районе щиколоток. Он целует ее светлые разведённые бёдра, поглаживает пальцами низ живота, на минутку дразня их обоих. А потом шумно выдыхает и широко проводит языком по влажным горячим складкам. Саша громко ахает, опуская ладонь ему на волосы; Ярик чувствует губами, какая она возбуждённая. Она прижимает его ближе, чуть двигает бёдрами вперёд, и Ярик тонко улыбается этой её нетерпеливости. А дальше всё смешивается в горячечное жаркое марево: он старается ласкать Сашку в одном ритме пальцами и языком, чувствует, как её пальцы сжимают его волосы, чувствует, как дрожат её ноги, чувствует, как она дышит-дышит-дышит сбито и учащённо, ахая и вскрикивая от удовольствия; он тонет в запахе, вкусе и ощущении, и когда Саша с задушенным всхлипом кончает, слизывает всё с внутренней стороны её бедра. Саша осоловело моргает, откидываясь на спинку и долго, протяжно выдыхая, пока Ярик ласково гладит ее по бедру в неловкой попытке немного успокоить. Он целует её в коленку и неуклюже поднимается на ноги, зачем-то отряхивает джинсы, упорно отводя взгляд. Этой ночью всё не так. Саша немного подрагивающими пальцами что-то набирает в телефоне, закусывая припухшие ещё сильнее, чем раньше, губу. – Такси через семь минут, – у неё привычный, немного насмешливый голос, только немножко отдающий хрипотцой. – Штаны хоть застегни. И куртку не забудь. Яр чувствует, как что-то в груди нехорошо царапается тревогой, но отгоняет эти мысли так далеко, как только может. Они только что были вместе. Саша только что его целовала. Он только что чувствовал, как ей с ним хорошо. Он просто не может бояться. Тревога всё равно появляется. Он ничего не может с этим поделать; когда Сашка ведёт себя как обычно, когда подгоняет его, едва успев натянуть штаны, когда пихает ему в руки его букеты и на лестнице дурачится, ухая как сова и посмеиваясь куда-то в шарф, Яр чувствует, как все становится непонятным и сложным. Он просто не знает, как себя вести. Что, если он её поцелует? Что, если он коснётся её рук? А может, стоит и правда нагуглить круглосуточный ювелирный и сбегать за кольцом – в конце концов, они оба взрослые люди, и Ярик отдаёт себе отчёт, что хочет прожить с этой женщиной всю свою оставшуюся жизнь. В такси всё становится ещё более неясным. "Всё страньше и страньше" – мысленно передразнивает Алису из страны чудес, у которой всё, кажется, и то было понятнее, чем у него. Потому что Саша никак не реагирует на его взгляды и попытки дотронуться не так, как обычно; когда Ярик пробует взять её за руку, она крепко сплетает их пальцы так же, как сплетала тысячу раз до этого. В этом жесте нет ничего такого. Ничего романтического. Ничего, что бы явно сказало Ярику: да, да, ты всё понял правильно, ты не наделаешь глупостей. В конце концов, у них был секс. Может ли он интерпретировать это как-то иначе? Сашина рука знакомо тёплая, знакомо сухая и уверенная. Её пальцы касаются его костяшек. Яр хочет их поцеловать – но он не знает, не знает, не знает, будет ли это уместно даже теперь. В такси играет какая-то глупая романтическая песня с верхушек чартов – Ярик ни разу её не слышал прежде, и она проходит мимо, мимо, как фоновый шум, как пелена, но бесконечное "люблю" в припеве рефреном отзывается в мыслях, и отделить своё честное, больное, сокровенное от противного голоса певицы не получается. Он всё-таки пробует. Прощупывает, продавливает границы: одной рукой прижимая к себе букеты и пакеты с подарками, вторую он протягивает Сашке, помогая ей выйти из машины. Сашка её принимает, но смотрит ему в глаза до того удивлённо и до того насмешливо заламывает бровь, что Яр на секунду стыдится своего тупого порыва. Он путается окончательно. Распутаться не получается. Они слаженно и привычно расставляют цветы по всем свободным вазам и банкам, Казьмина привычно вешает куртку на крючок и отбирает ярову, чтобы повесить её на плечики, встряхивает взъерошенными волосами и идёт ставить чайник. Яр чувствует себя взведённым до ручки, когда перехватывает её за запястье и неосознанно проводит пальцем по выступающей косточке. – Саш, – он сам не знает, что сказать и стоит ли вообще что-то говорить. Останавливается в итоге на чём-то нейтральном, на чём-то, что даст ему выиграть время, собраться с мыслями. – Саш, поговорим? Сашка вдруг тепло смотрит и треплет пальцами второй руки его чёлку. – Спасибо, Ясь. Было приятно, – честно и мягко говорит она, – мы взрослые люди, и всё классно получилось... но повторять я, пожалуй, не стала бы, я сейчас себя чувствую, как будто младшего брата соблазнила, если честно, бррр. То, что Саша использует те же слова, которыми он мысленно признавался себе в любви к ней, даже не бьёт его под дых. То, что Саша его отшивает, – тоже; Ярик даже не уверен, применимо ли здесь это слово, она ведь ничего ему не обещала, он ведь ничего ей не предлагал. В груди просто привычно болит – как обычно, как несколько лет до этого. Яр привык жить с этой любовью, привыкнет и к знанию о том, как она целуется. Он вспоминает, как словно в прошлой жизни говорил Кириллу: я справлюсь, я справлюсь, всё будет хорошо. В этот момент он словно смотрит на прежнего, совсем ещё юного себя – на себя, которого бы всё это сломало бы и разрушило, на себя, который устроил бы скандал и вылетел за дверь в глухую, глухую ночь. Как же они оба выросли. Как же они оба повзрослели. Казьмина смотрит на него своими тёплыми зелёными глазами, и Ярик улыбается. Всё уже не будет хорошо. Всё уже хорошо, пока они есть друг у друга, и без разницы, в каком качестве. Он улыбается – правда, он улыбается и имеет это в виду. – Поставлю мюзикл по Игре престолов, позову тебя играть Серсею. Он пакостно хихикает, пока Сашка в шутку шлёпает его по плечу. И жить с болью в груди действительно не так трудно, как кажется.