Голос в моей голове

Он никогда не умел выбирать цветы. Ни одна его женщина ими не интересовалась, а единственный его мужчина к ним интереса не проявлял, поэтому теперь Адам сомневался, к месту ли чайные розы. Лучше было, наверное, купить выпивку, но он не знал вкусов Фрэнсиса, да и не хотел, чтобы спиртное пропало зря. — Цветы? Это что, мне? — поинтересовался Притчард сквозь потрескивание помех. — Как мило, Адам. Конечно же, я пойду с тобой на выпускной, тысячу раз да! Адам неловко переложил букет с одного локтя на другой. — Отдам какому-нибудь бомжу, если будешь плохо себя вести, — предупредил он. Розы пахли непривычно, волнующе, будто обещали что-то. Во мраке грязных детройтских улиц они, казалось, светились мягким золотистым светом. Люди косились на них. В этой каменной чаще не привыкли к цветам. — Надеюсь, ты подравнял свою амишскую бороду. — Да. — И перегаром от тебя не разит? — Не разит. — А брюки ты погла... — Фрэнсис. Закрою канал. Молчание. Оно затянулось, но Адам знал, что Фрэнк здесь. Здесь, и собирается сказать что-то важное. — Скажи, зачем тебе это «свидание»? — он очень явственно заключил слово «свидание» в кавычки. — Просто вернись в «Сариф». Это лучший способ... — Я не могу. Они сто раз об этом говорили, и сто раз разговор ходил по кругу, упираясь в ничто. — После того случая? Но ты ещё столько можешь сделать! Люди нуждаются в корпорации, а значит, и в тебе тоже. Не ломайся, как престарелая поп-звезда! — Фрэнк, ты прекрасно знаешь, что я не могу. — Даже ради меня? — А вот это уже шантаж. Фрэнсис тяжело вздохнул. «Ну что с дурака возьмёшь?» — слышалось в этом вздохе. — ...свою...жизнь... между прочим, — донеслось до Адама уже на эскалаторе метро. — Под землёй стало хуже ловить. Странно. Казалось бы, должно быть наоборот, — мрачно усмехнулся он. Это была их с Фрэнсисом никому не понятная личная шутка, только для двоих. — Отговорки, отговорки, — теперь голос Притчарда звучал ясно и брюзгливо, как всегда. — Вот сойдёшь с ума от пьянки и безделья, частный детектив Дженсен, и будешь слушать голоса в голове в идеально чистом эфире. — Спасибо, мне и тебя хватает. Других не надо. Скорее уж сойду с ума от того, что не могу видеть тебя каждый день. — Адам добавил в эту фразу столько издевки, сколько мог, и пересолил — вышло ненатурально. — Так вернись. — Нет. Хватит, я больше не могу. — Хотя бы извинись перед боссом. Посреди миссии ты сказал тому новенькому парню «заткнись», закрыл канал связи и исчез в никуда. Серьёзные, взрослые люди так не поступают. Над последней станцией было больше деревьев. Пусть и чахлых, но настоящих, шумящих жёлтой осенней листвой. Притчарду они, наверное, напоминали о детстве в загородном поместье. Или о Нью-Йоркском центральном парке. Недалеко, за кованой оградой шумел кампус Детройтского политехнического — факультет математики, здание солидное и почтенное. Его продолговатые окна уже зажглись в сумерках тёплым золотым светом. Уютный, старомодный район. Фрэнк был окружён вещами, которые любил. Несмотря на тягу к хайтековским примочкам, такое место было как раз в его стиле. — С боссом я когда-нибудь поговорю. У меня к нему много вопросов, но... это всё моя вина, Фрэнсис. Молчание. Снова тот же разговор, снова по тому же сценарию. — Я понимаю, что заниматься самоистязанием очень сладко, но меня от этого избавь, умоляю, — желчно попросил Притчард. — Ты ничего бы не смог и не успел сделать, телепортацию пока не придумали. — Я мог догадаться, что надо идти туда. — Перестань ныть, если не догадался — значит, не мог! — Ныть? Ты не понимаешь, что я чувствую... — Я не понимаю?! Снова молчание. На этот раз — неловкое. Единственным звуком было шуршание листьев под ногами — деревьев становилось всё больше, они будто смыкали кольцо. Адам надеялся, что Притчард не понимает. Не знает. Фрэнку никогда не будут сниться эти сны: удивлённо-испуганное, тихое «Адам...» по инфолинку, и потом... Брызги крови веером на стекле, кусочки мозга, труп, на лицо которого кто-то, за неимением лучшего, набросил оранжево-коричневую форменную куртку. Фрэнку не будут сниться такие сны. Адам разгрёб ногой золотисто-лимонную листву, опустил розы на промёрзший дерн и закурил, сев прямо на землю рядом с простым, но по-своему элегантным серым камнем. Лаконичная форма, имя и даты — ничего лишнего. Говорили, он не успел ничего почувствовать. Не успел ничего понять. Не успел отключиться от инфолинка. Голос не может застрять в сети. Человека нельзя сохранить как файл. Это же безумие, верно? Верно?