***
Рейн задумчиво смотрел на то, как суетился Пайю, пока он собирался на работу. В какой-то мере он даже завидовал ему: тот работал по профессии, да ещë и архитектором! — а это было давней мечтой Рейна. И хоть бы возил иногда с собой на работу, что ли… Рейну очень бы этого хотелось. Только вот как сказать об этом, подать хоть какой-либо сигнал, когда ты прикован к инвалидному креслу, парализован почти всем телом и можешь издавать разве что короткие и длинные стоны, чтобы подать вид, что ты ещë жив? Рейн ни в коем случае не потерял своего сознания. Это было самым болезненным, потому что ему казалось, что, наверное, если бы он стал овощем, сейчас бы не терзался так, запертый в собственном теле. Он жил так уже три года, и все эти года Пайю таскал его по обследованиям, только вот результату ноль — врачи лишь пожимали плечами и говорили, что случай исключительный и неизлечимый. Рейну же хотелось плюнуть в лицо этим врачам, потому что они все как один были проплачены и видели, что у Пайю явно не хватит денег на сложную операцию. Тот и так гробил своë здоровье днями и ночами на работе, лишь бы поставить Рейна на ноги. Добавлять лишних хлопот не хотелось, поэтому Рейн научился некоторым хитростям. Например, он мог немного шевелить мизинцем правой руки, и где это было нужно, включал и выключал себе свет в комнате. Какое-никакое занятие. В любом случае это казалось Рейну крайне ничтожным, потому что во всëм остальном он был сплошным разочарованием. Что бы сказала мама?.. Мама улетела в Корею, оставив сына на попечение дяди, который плевать хотел на еë сына. В общем-то, наверное, именно поэтому он не сильно расстроился, когда Пайю отправил СМС с телефона Рейна о том, что тот теперь будет жить у него. Добровольно. Разумеется, Рейн не был глупым мальчиком и прекрасно понимал, что Пайю тогда просто испугался, не зная, что ему делать с ним дальше, а потому решил оставить у себя. И первое время это вызывало только крайне негативные чувства и эмоции. Рейн не хотел, чтобы Пайю к нему прикасался, но тот таскал его везде, обтирал мокрыми полотенцами, даже самостоятельно мыл… Об их первых максимально неаккуратных разах купания Рейн предпочитал не вспоминать. Только что он мог ещë сделать? Может, ему вообще стоило сказать спасибо, что Пайю не оказался мудаком и не сбежал, бросив его прямо на дороге в таком состоянии. Рейн горько усмехнулся собственным мыслям. Серьëзно? Разве то, как поступил в конечном итоге Пайю, не было гораздо хуже той участи? Он фактически украл его, скрыл ото всего мира, лишил нормальной жизни, сбив на своëм байке, но… Рейну больше не было больно или страшно. Он не боялся умереть, как в первые дни в «заточении». В какой-то момент он понял, что ему даже приятна забота Пайю о нëм. Иногда казалось, что он начинает сходить с ума, а то и подавно сумасшедший. Это разве не называется Стокгольмским синдромом? Ну, тот самый, когда влюбляешься в своего мучителя. Рейн отчаянно отпирался от этого определения, потому что Пайю не был мучителем. Наоборот, он старался делать всë, чтобы Рейну было комфортно. Из глубочайшего чувства вины, разумеется, но его беспокойство всë равно было приятно. В будние дни Пайю впахивал как не в себя на работе, а вечером приходил домой и первым делом садился на пол рядом с инвалидным креслом, кладя подбородок на подлокотник и подолгу глядя в серые глаза Рейна. Он делал это молча, и в его взгляде было столько жгучей вины и боли, что Рейну хотелось потянуться и обнять его. Пускай он и был тем, кто сломал ему жизнь — и позвоночник — это было лишь случайностью. В такие моменты Рейну очень сильно хотелось вновь обрести дар речи, чтобы сказать Пайю о том, что никто не виноват в том, что случилось той ночью. Это всë лишь несчастный случай. Пожалуйста, не кори себя так. «Я уже давно простил тебя». В выходные же Пайю резко перевоплощался в профессионального учителя и проводил для Рейна уроки по основным предметам и по своему профилю — архитектуре. Этих уроков Рейн ждал больше всего, потому что они были его страстью, впрочем, как и Пайю, который объяснял как боженька, а не заунывным тоном, как учителя в его бывшей школе. Процесс обучения проходил легко и приятно. Рейн водил глазами от карточки к карточке, от листка к листку, стараясь показывать крайнюю степень заинтересованности действиями старшего. И Пайю видел это. И иногда даже улыбался — такие моменты Рейн тщательно впитывал и закрывал на ключ в своëм сердце. А потом случилось чудо. Вернее, сначала Рейну так показалось. Откуда-то у Пайю появились большие деньги, и они смогли позволить себе поездку за город, на природу. Их довезли до места назначения в отдельной машине, и вскоре Пайю катил коляску с Рейном по протоптанным тропинкам, и Рейн мог поклясться бы, что порой он чувствовал, как редкие травинки цепляются за его оголëнные икры. Чувствовал их, понимаете? Вот только потом Рейн всë больше и больше стал задумываться о том, откуда у Пайю взялись эти деньги, и почему он вдруг решил свозить его куда-то, а не потащить, как обычно, на очередное обследование. Понял, что это бесполезно? И если с последним ещë можно было что-то понять, то про тайный крупный заработок Пайю Рейн думал с опаской и тревогой. Чему старший подвергает себя каждый день, не говоря об этом? Чем он рискует? Ради чего всë это вообще? Ради Рейна или ради того, чтобы вина прекратила пожирать его изнутри? Столько вопросов, на которые Рейн вряд ли когда-нибудь найдëт ответы…***
Пайю хотелось верить в то, что Рейну нравится, когда тот с ним разговаривает. Он видел от него отдачу в круглых серых глазах и надеялся на лучшее: что всë, что он делает для него, проходит не зря. Они обязательно справятся с этим. Вместе. Пайю даже удивился собственным мыслям. С каких пор он начал думать о них как о едином «мы»? Разве он вообще имеет право так думать? В том, что случилось с Рейном, лишь его вина, и ничья больше. Порой Пайю порывался прийти в полицию с повинной, но затем он вспоминал бесчувственные лица врачей, и в его голове укрепилась мысль о том, что если он бросит Рейна на попечение местной власти, то никак не исправит то, что сотворил. Он просто обязан был предоставить Рейну лучшую жизнь из всех возможных в этом мире, и он это сделает. Разве не для этого он продолжал участвовать в нелегальных гонках даже после того, как у него был шанс покончить со всем этим раз и навсегда? Разве не для этого он по выходным обучал Рейна, надеясь, что в его памяти хоть что-то отложится, и когда он снова встанет на ноги и сможет говорить, у него будет стартовая база? Он так отчаянно хотел верить в это самое «когда», не допуская в своей голове даже мысли о призрачном «если». Случались и казусы. Огромные проблемы и проблемы маленькие. За все эти три года Рейн несколько раз болел, и Пайю приходилось вызывать ему врача, а ещë ночами сидеть у изголовья кровати, потому что парню снились кошмары — это было видно по изменяющемуся выражению лица. Пару раз заболевал и Пайю, несерьëзно, но достаточно для того, чтобы ему стало тяжелее поднимать Рейна на руки и таскать по всему дому. Вот только почему-то сердце верило, что вместе они справятся со всеми трудностями. Вместе… Пайю предпочитал не думать о том, что будет, когда Рейн оправится. Он просто знал это. Знал, что тот встанет и уйдëт прочь из этого дома, как только у него появится такая возможность. А может, даже постарается сделать так, чтобы жизнь Пайю превратилась в ещë больший кошмар. Тот не против. Он знает, что заслужил. Кто и был жертвой в этой ситуации, так это Рейн. Пайю помнил, как он впервые залез в сумку тогда ещë школьника и выудил оттуда карточку на пропуск в библиотеку. Рейн Таксин Черинпон, 12 класс. Удивительно, потому как милое и нежное лицо мальчишки никак не тянуло на почти студента. Сердце болезненно сжалось, когда Пайю понял, что буквально собственными руками — и немножко ногами — отнял у парня светлое будущее в университете. На кого он хотел поступать? Чем любил заниматься? О чëм мечтал, какие строил планы?.. В один день Пайю привычными движениями выкатил коляску с Рейном во внутренний двор. Ничего не предвещало беды; только небо было затянуто серыми тучами, а вдали сверкали молнии. Нужно было быстрее погулять с Рейном, пока не началась гроза. Тот, кажется, чувствовал себя прекрасно. Пайю изредка с беспокойством вглядывался в единственное считываемое место — глубокие глаза, которые казались гораздо серее обычного, потому что в них отражалось пасмурное небо, но Рейн буквально излучал позитивную энергию; глаза поблëскивали от предвкушения. Тогда Пайю слегка расслабился и даже позволил себе чуть-чуть поддразнить юношу: потрепал его за щëку. Щëки у Рейна были впалыми, а запястья рук можно было обхватить одними пальцами. Кормить его было сложно, и Пайю очень старался сделать всë, чтобы облегчить этот процесс. Когда его подолгу не было дома, Рейн единственным рабочим мизинцем жмякал кнопочки на своëм электрическом кресле и вëз себя на кухню, где всë тем же мизинцем подключал себе специальную трубку, через которую ему в рот вливалась еда. Поначалу было крайне противно, но потом он привык. Только вот его милое округлое личико это не спасло, и вскоре он стал напоминать какую-то девочку, повернувшуюся на диетах ради призрачной красоты, которую едва ли кто-то оценит. Пайю ценил. Нередко в его голове мелькали мысли о том, насколько же красив Рейн. Он выглядел крайне болезненно, и Пайю хотелось это исправить, но он всë ещë считал парня невероятным открытием. Ему и раньше нравились как девушки, так и парни, и бисексуальность не была для него неожиданностью, однако Рейн в какой-то момент заставил Пайю взглянуть на мир по-другому. Он понимал, что не имеет никакого права испытывать ни одно из тех светлых чувств к этому несчастному, но втайне продолжал представлять, как в один прекрасный день Рейн встанет со своего кресла, бросится к нему в объятия и улыбнëтся своей очаровательной улыбкой — Пайю ясно видел, что другой она быть просто-напросто не может. Вдруг коляска под руками дëрнулась, и Пайю резко затормозил, тут же словив приступ паники. Он быстро оказался перед лицом Рейна, опустился на колени и вгляделся в лицо младшего. Тот обеспокоенно моргал, но напуган, кажется, не был. Пайю перевëл дух. — Извини, я не хотел. Видимо, камушек какой-то подвернулся. Теперь буду аккуратнее. Пайю не знал, что чувствовал Рейн, когда тот говорил с ним. Он мог часами рассказывать ему об архитектуре или мотоциклах, но не был уверен, что младшему это интересно, а потому периодически замолкал в середине своей тирады и переключался на что-то более общее и приземлëнное. А вот извиняться перед Рейном он мог сутки напролëт, но понимал, что это ситуации не исправит, а потому старался поменьше тревожить его такими разговорами. Да и он не обязан его прощать. Вернее, вообще не должен. Пайю, можно сказать, сделал всë, чтобы Рейн ненавидел его до конца своих дней. Самыми жуткими были моменты, когда Рейн на несколько часов застывал, глядя в одну точку. Тогда он казался буквально куклой, игрушкой, бездушной и совершенно неживой. Пайю ловил кошмарные флешбеки, представляя, что если бы он не успел затормозить той ночью, увидел бы это состояние Рейна ещë три года назад, только уже навсегда. Периодически у парня случались прогрессы — один раз он что-то простонал и ухватился пальцами за рукав рубашки Пайю. В тот момент он буквально забыл как дышать; неужели у них получится? Впрочем, совсем скоро оказалось, что это было временным эффектом, и всë-таки Пайю надеялся, что такое случается не в последний раз. Пайю покатил коляску дальше, оглядывая пространство дороги перед ней, чтобы не напороться на очередной булыжник. В небе прогремели первые слышимые раскаты грома. Рейн рвано выдохнул, и Пайю решил, что тот занервничал. — Всë хорошо, малыш, ещë немного и вернëмся домой. Нужно подышать свежим воздухом. Прозвучало как-то фальшиво, особенно из уст того, кто заставил Рейна оказаться в таком состоянии. Пайю скрипнул зубами. Ничего. Всë ещë ничего не прошло. Три грëбаных года… А болит как в первый раз. Через некоторое время коляска снова дëрнулась, а затем издала хрустящий звук. Пайю не успел ничего сделать, как Рейн полетел вниз и ничком упал на пыльную дорогу, сильно ударившись спиной. Послышался какой-то щелчок. Левое колесо, скрипя, окончательно отвалилось и покатилось в сторону. Пайю бросился к Рейну, подхватил его на руки и быстро оттащил в сторону, усадив на траву под деревом и начав стремительно отряхивать. — Господи, — испуганно лепетал Пайю, безостановочно хлопая Рейна по рукам, ногам и спине. — Прости, малыш! Прости меня, прости… Чëрт, он слишком привык просить у него прощения за то, в чëм виноват категорически не был. Внезапно Пайю почувствовал, как его схватили за запястье. Он изумлëнно проследил взглядом за тем, как Рейн отчаянно вцепился в рукав его кофты и уставился на него сердитыми глазами. Не испуганными, не злыми, а настороженными и будто выносящими ему, Пайю, суровый приговор. — Ты… Малыш, как… — Пайю почувствовал себя выброшенной на берег рыбой, которая только и могла, что открывать рот, не в силах промолвить ни слова. Рейн вцепился ещë сильнее, чуть ли не царапая кожу старшего сквозь кофту, но тому было абсолютно всë равно. Его Рейн, его маленький сейчас сделал то, чего не мог сделать уже очень давно! Гром приближался. Молнии вспыхивали, и спустя несколько секунд дождь забарабанил по листьям дерева, под которым они сидели. Пайю подхватил лëгкого как пëрышко Рейна на руки и побежал с ним в дом, бросив поломанную коляску на дороге. Не хватало ещë, чтобы тот снова простудился. Всë это время Рейн продолжал подавать признаки жизни и не прекращал сжимать запястье Пайю, чему тот был несказанно рад. Гроза за окном разыгралась не на шутку. Пайю посадил Рейна на кровать, и тот, наконец, разжал пальцы и пошевелил ими в воздухе. В его взгляде читалось такое же удивление, как и в чëрных глазах напротив. Внезапно мышцы на его лице дëрнулись, и губы сложились в полуулыбку. Пайю в этот момент словно умер и переродился на том же месте. Что это за чудо такое? Рейн продолжал изучать свои новые возможности. Он осторожно пошевелил ногами, которые, мать его, двигались! — Пайю впервые видел, чтобы кто-то так очаровательно и мило шевелил ногами, морщил нос, хватался пальцами за край простыни и слегка улыбался. На глазах старшего тут же выступили слëзы, брызнули через край и покатились по щекам. Рейн заметил их и снова нахмурился. Пайю не привык так ясно видеть его эмоции на лице, а потому воспринимал их с тройной силой. Казалось, Рейн сейчас растерзает его на месте от гнева, распирающего его изнутри. Ну вот и всë. Кончилась твоя идиллия, Пайю. Твоя придуманная история закончится здесь и сейчас, и ты заслужил эту кару.***
Рейн вскинул голову, когда заметил слëзы, безостановочно текущие из глаз старшего. Пайю, вероятно, сам того не замечал, но всë его тело било сильной дрожью, а стук его сердца было слышно невооруженным ухом. Рейн почувствовал, как у него самого слëзы подступают к горлу. К чëрту это всë. Если для того, чтобы иметь возможность сказать вслух всë, что думаешь и думал, ему нужно было снова упасть и удариться позвоночником — эта цена того стоила. Вот только чуть-чуть бы ещë сил, чтобы дотянуться, коснуться, достичь!.. Кожа на шее Пайю оказалась приятно мягкой и горячей, хотя снаружи казалась грубой и сухой. Рейн удивился тому, насколько легко ему удалось поднять руки и обвить ими шею старшего. Тот вздрогнул и замер в одном положении, видимо, боясь спугнуть. Рейна спугнуть было сложно. Как только он более-менее разобрался, как управлять собственным телом, он попытался подняться с кровати. Пайю бросился ему помогать, протянув руки, чтобы тот мог на него опереться, но Рейну не хотелось отпускать шею своего спасителя. Он смотрел и смотрел ему в лицо, а слëзы капали и капали, и рот окончательно расплылся в улыбке. Неужели у них всë-таки получилось? Сейчас не хотелось пугать себя мыслями о том, что это снова временно. Рейн жаждал только одного: открыть, наконец, свой рот, и высказать всë старшему в лицо. То, конечно, выглядел совершенно растерянным и убитым, и Рейн прекрасно понимал, почему. Но это не его вина. Это не их боль. Вовсе не их история. — Пи’Пайю… — прохрипел он и снова резко замолчал. Горло всë ещë не было готово к долгим монологам и диалогам, но ему нужно было всë объяснить! Пайю просто смотрел на него расширившимися глазами и ждал. Чего? Едва ли он сам это понимал. Рейн смутно вспомнил о том, что старший сейчас впервые услышал его голос. — Ты… — воздух, свистя, вырывался из лëгких, а звуков не было. Рейн хотел рассерженно ударить кулаками по кровати, но сил не хватало даже на это. Пайю как-то считал его эмоции и перехватил ладони юноши. — Малыш, — он сглотнул слюну и постарался говорить мягким голосом, который, впрочем, всë равно дрожал. — Рейн… Пайю редко звал его по имени, и Рейн вздрогнул. Это было… приятно, и в то же время говорило о том, насколько старший сейчас раним и уязвим. — Я, — тихо отозвался Рейн. На это у него воздуха хватало. — Можешь… написать мне? Пайю осторожно протянул ему телефон с открытыми заметками. Рейн понятия не имел, сможет ли он сейчас что-то напечатать, но попробовать было необходимо. Со скоростью молнии он выхватил телефон из рук старшего и начал аккуратно шевелить пальцами, выписывая слова. — «Ты не виноват», — прочитал Пайю. — Рейн, я… Рейн тут же «перебил» его, вновь выхватив телефон и что-то застрочив. Пайю напряжëнно следил за его пальцами в ожидании нового сообщения. «Пи', я давно хочу сказать это тебе. Пожалуйста, перестань винить себя». Губы Пайю предательски дрогнули. Сердце Рейна забилось быстрее. Ему нужно объяснить до конца. — Я сделал тебя таким, — тихо вынес себе приговор Пайю. — Не нужно меня оправдывать. Этот диалог звучал до ужаса нелепо, учитывая обстоятельства, в которых находились оба. Рейн сердито выдохнул. Он что, действительно не понимает? Пальцы снова агрессивно застучали по клавиатуре. На этот раз послание получилось гораздо длиннее. «Я понимаю, что ты можешь чувствовать. Только вот это всë неправда. С таким же успехом я могу винить себя в том, что оказался слишком близко к проезжей части ночью, ещë и в тëмной одежде. Это бессмысленно. Пи’Пайю, пожалуйста, прошу тебя, поверь мне: я не сержусь. Я не прощу тебя сейчас, если ты попросишь, но лишь потому, что уже давным-давно простил. Пожалуйста… Скажи мне, что ты больше не будешь винить себя. И… Я могу попросить у тебя кое-что?» Рейну его импровизированная письменная речь показалась крайне сухой, потому что в полной мере не выражала его настоящих чувств, но он надеялся, что Пайю хотя бы на частичку поймëт, что творится в его сердце. Пайю молчал. Кажется, он обрабатывал информацию. Было тяжело смотреть на то, как сдвигаются и раздвигаются его брови, как подрагивают ладони, как он кусает нижнюю губу, уже почти до крови. В один момент Рейн не выдержал и положил ладонь на плечо старшему. Тот поднял на него затравленный взгляд стеклянных глаз. Он всë ещë выплакал не все слëзы. Тогда, возможно, ему стоит в этом помочь? — Я… Рейн… Ох, хорошо, — Пайю потëр свои ладони и быстро облизал губы. — Что ты хочешь попросить? Я достану тебе что угодно, я… Рейн перебил старшего, наконец почувствовав в себе силы и набросившись на него с объятиями. Он крепко сжал плечи Пайю и уткнулся носом в его шею, вдыхая дурманящий аромат. О, сколько раз Рейну хотелось притянуть к себе старшего за шею и раствориться в этом приятном запахе! Наконец-то у него появилась такая возможность. Кажется, в какой-то момент он слишком увлëкся, потому что Пайю удивлëнно застонал. Рейн очнулся, когда понял, что он начал на автомате целовать шею старшего. Он тут же отпрянул и растерянно заморгал. Вот же блин. Он правда не хотел переборщить. Правда, вина старшего в этом тоже была — зачем вообще носить такие обескураживающие ароматы?! — Пи’Пайю, позаботься обо мне, — прошептал Рейн на выдохе куда-то в грудь Пайю. — Не бросай меня. Пайю осторожно положил ладонь на голову Рейна. Тот прильнул к ней, как крохотный котëнок ластится к людям. — Я думал, ты сам захочешь уйти, когда… — Пайю не договорил; фраза оборвалась не по его вине. Ком в горле не позволил ему продолжать. Рейн взял в свои руки лицо старшего и подобрался на кровати, взглянув в красные, опухшие от слëз глаза, которые не источали ничего, кроме бесконечной усталости и крайнего ужаса. Так вот, что съедало его заживо. Помимо чувства вины Пайю был на сто процентов уверен в том, что Рейн уйдëт от него при первой же возможности. Только вот Рейн так поступать не собирался. По крупицам собрав в себе остатки сил, он притянул к себе лицо Пайю и жадно захватил своими губами нижнюю губу гонщика. Рейн принялся целовать старшего, постепенно становясь всë смелее и увереннее. Он слишком долго ждал этого момента. Пайю, кажется, не сопротивлялся. Рейну очень хотелось верить, что это потому, что он тоже чувствует то же самое. — Я не уйду, — пробормотал Рейн, вновь уткнувшись лицом в широкую грудь парня напротив. — Потому что я люблю тебя, Пи’Пайю. Пайю так и не нашëлся с ответом. Его блестящие глаза говорили сами за себя.***
Эта странная любовь зародилась не сразу, но расцвела во всей красе после того, как Рейн окончательно встал на ноги. Как это случилось — никто не мог сказать точно, врач лишь разводили руками, ссылаясь на чудо. Никто не мог дать гарантии, что Рейн останется здоровым до конца своих дней, и что не произойдëт рецидива, но сейчас было ясно совершенно точно одно: он больше не позволит случайным обстоятельствам забрать у него возможность говорить любимому человеку о своих чувствах к нему. — Пи’Пайю, — прошелестел Рейн, лëжа головой на оголëнном торсе своего теперь-уже-парня. — Возьмëшь меня с собой на работу? Пайю кивнул, теперь прекрасно зная, как Рейн, оказывается, полюбил архитектуру. Он даже собрался поступать в следующем году на архитектурный. Потихоньку, помаленьку, крохотными шажочками они вместе двигались к своей мечте. Их общей мечте. Рейн не собирался уходить из жизни Пайю, ровно так же как Пайю не собирался отпускать Рейна. Всë потому, что дождь и шторм всегда находятся где-то рядом — это законы природы. По-другому и быть не может. Конечно, для многих эта история любви так и осталась чем-то непонятным и даже отталкивающим событием, но им обоим было на всë наплевать. Теперь Рейн может обнимать и целовать своего старшего ровно столько, сколько сам того захочет. А хотелось Рейну ой как много…