Бродяга Сенокосец

      Когда-то Алина Ланская боялась пауков — неожиданная тайна, потерявшаяся в её памяти с годами. Дочь доктора наук, исследователя, учёного, связавшего свою жизнь с этими «очаровательными» восьмилапиками, и до дрожи боялась заходить в отцовский кабинет с террариумами— а точно ли она ему родная дочь?       Алина тогда была совсем маленькой, её страх можно понять. Однажды на неё с потолка кто-то свалился, прямо на макушку, и пришельца девочка не замечала, пока тот не попытался залезть ей на лоб. Когда тоненькие лапки начали щекотать мягкую кожу, и наконец удалось разглядеть вторженца в зеркале, визг стоял на весь дом, а родителя чуть не хватил удар, вполне оправданно. Была бы мама не на работе — точно моментально набрала МЧС.       — Это же сенокосец, — папа примчался в её комнату, осторожно подцепил его кончиками пальцев и спрятал в своих ладонях, — арахнид, он даже не умеет кусаться и плести паутину.       — Какой он противный, — разглядев тоненькие лапки на родительской руке, девочка снова захныкала.       — То, что он не такой мощный как птицеед или не кусается как вдова, не означает, что он чем-то плох. Посмотри, какие длинные грациозные ножки! А это даже не паук, — несчастное животное заметалось по руке в поисках выхода из западни.       — Не паук? Ой, — Алина насчитала всего шесть ножек и удивлённо похлопала длинными ресницами, такими же, как у отца.       — Помнишь Голиафа? — того страшного огромного паука, покрытого волосками, занимавшего почётное место в кабинете, трудно забыть, — этот малыш приходится ему далёким дядей. Он настолько слаб, что не может удержать свои же ножки, и теряет их при любом взаимодействии с ними.       — Ему, наверное, больно? — теперь и ей стало жалко маленькое несчастное создание, уже успевшее где-то потерять две конечности.       У пауков их должно быть восемь — это Ланская прекрасно знала, хотя ещё не ходила в школу. У насекомых шесть, у млекопитающих, если это не кит, четыре. У человека тоже четыре, и только на двух из них он ходит, в отличие от ближайших родственников обезьян. Всё просто и понятно. Даже не пришлось ничего переспрашивать у родителей, ведь в большой энциклопедии, их подарке, всё объяснялось доступным языком.       Сенокосец смирился со своей участью и настороженно замер, боясь даже двинуться. Казалось, будто в двух его крохотных глазках замер настоящий ужас.       — Давай отпустим его в подвал, пусть живет, — миролюбиво предложил профессор, — у меня нет террариума для такого малыша, да и в банке ему будет слишком некомфортно.       — А почему тогда другие пауки живут в тер...рариумах? — Алину никогда по-настоящему не интересовал этот вопрос, она пыталась избегать всего, что касалось этих противных членистоногих, но сейчас, смотря на крохотного бедолагу, понимала, что созданиями они были интересными. Даже милыми, в какой-то степени.       — Потому что обычно их представители обитают в странах с другим климатом. Более влажным или, например, жарким, — это папа объяснял уже по дороге в свой кабинет, куда он завернул по привычке, — и в наших широтах им существовать довольно тяжело. Террариумы искусственно создают все необходимые условия, даже Голиаф чувствует себя отлично в таком маленьком пространстве.       Стеклянную обитель Голиафа трудно было назвать маленькой — то был самый огромный террариум во всём кабинете, в нём могло поместиться ещё сорок таких же птицеедов.       Здоровяк сейчас мирно дремал в своей пещерке, со всех сторон укутанной паутиной, и его бока едва вздымались.       — Посмотри, — отец поднёс руку с сенокосцем к стенке жилища птицееда, — они совершенно разные, но всё ещё относятся к одному классу и имеют схожие черты. И оба не страшные, правда?       Страх, что обычно сразу окутывал сознание, стоило пересечь порог комнаты родителя, не появился. И Голиаф показался по-настоящему милым.       — А вот это тоже паук? — Алина прильнула к другому террариума, который показался пустым.       — А тут живет отец Голиафа. Совсем уже старик, мне его подарили больше десяти лет назад. Он не любит свет и шум, поэтому не будем ему мешать.       Пытливый детский ум потянулся за новыми знаниями, палец указывал в сторону других пауков, интересовался именем и предпочтениями каждого, и в подсознании на всегда закрепился неопровержимый факт — пауки для неё друзья.       Даже маленький сенокосец, ни разу не паук, тоже безобидный товарищ, которому нужно не дать умереть от голода или страха. Больше ни одну свою лапку он не потеряет.       После трагической гибели мамы Алина стала больше времени проводить в кабинете отца, наблюдая за пауками или рассматривая древнее странное оружие на стенах.       Животные не могли говорить, с ними не получалось вести нормальный диалог, но почему-то девочка из раза в раз рассказывала о том, как прошёл её день, жаловалась на глупых мальчишек, достававших её из-за очков с толстыми стёклами — плохое зрение передалось по наследству, все-таки оба её родителя были учёными, пусть даже мама завязала со своей карьерой незадолго до своей смерти...       Лишь паукам Ланская рассказала о своей внезапной влюблённости в Никиту, который когда-то ходил с ней в один садик и оказался в одном классе впоследствии — то был долговязый забавный малый, с невероятно зелёными глазами, будто кошачьими. Настоящий герой, иногда отгонявший от неё хулиганов — как в такого не влюбиться? Спустя много лет, когда они доучились до первых экзаменов, Никита остался тем самым рыцарем на белым коне, недоступным, но желанным.       Пауки стали единственной семьёй после того, как ушёл отец. Злая мачеха, прямо как из сказки, никогда не станет родной, а дальнюю бабку, проживавшую где-то на Севере, Алина даже не знала в лицо. Зато знала каждого своего любимца, различала их между собой, догадывалась об их вкусовых предпочтениях или темпераментах.       Старый добрый Голиаф, не потерявший своей прыти с годами, — флегматик, а вот его верная подруга Друзилла, обитающая в соседнем террариуме, — настоящий холерик, излишне нервный и резкий.       В какой-то момент Алина и себя начала ассоциировать с пауком... Точнее с паукообразным — маленьким сенокосцем, потерявшим почти все свои ножки. У неё остались лишь две опоры — пауки и записи отца. Наука по-прежнему увлекала, но больше не была отдушиной, в которую Ланская бросалась, чтобы заглушить своё горе. Терапию и слезы заменили пауки.       Маленький брошенный всеми сенокосец. Он не умеет ничего, слишком уродлив по сравнению с другими своими собратьями по классу, боится даже собственной тени. Такому не выжить ни в диких условиях, ни в доме, под чьим-либо диваном. Так и Алина не могла найти себе места ни в школе, ни в их коттедже, где уже давно поселился страшный дракон в лице мачехи. Или не дракон, а самая настоящая ящерица — скользкая и мерзкая. Пожирающая пауков, как она поедала Ланских.       Маленькому беспомощному сенокосцу суждено остаться одному и глупо пасть— не суметь подняться без своих тоненьких ножек.       Достойная смерть для недостойного существа.       Достойная...       Или же нет?       Маленький сенокосец погиб благородно, от рук учёного — наверное, это можно считать достижением. Бедолажка захлебнулся в декоративном пруду, отравился химическими реактивами, умер от удара током.       Сенокосца больше нет.       Зато ему на смену пришёл кое-кто иной.       Возможно, Алина тогда по-настоящему умерла, а вместо неё в теле поселилось альтер-эго. Озлобленное на весь мир, желавшее покарать тех, кто её обидел. Совсем не похожее на прежнюю мягкую и боязливую дочь двух учёных.       Алина (новая Алина) начала ассоциировать себя с бродягой — у этого паука нет дома. Он вечно скитается, почти не плетёт паутину и резко выпрыгивает из травы на свою жертву. Впивается в неё острыми хелицерлами, применяет токсичный яд, если его жизни кто-то угрожает.       Совсем как она.       Кривоносов, противный дылда-одноклассник, портивший кровь все эти годы, пытался её ударить, и поплатился за это укусом. Профессор Клебин убил её (ее прежнюю) и заслужил свою порцию яда. Никита... Никита оттолкнул её, поэтому для него тоже приготовился справедливый подарочек.       Наверное.       Ярость затмила разум, когда в руки попала такая мощь — сила, выносливость, исцеление. Ядовитые железы вылезли над нëбом, зрение восстановилось до идеальных показателей, ушла прежняя неуверенность — бродяга стал по-настоящему прекрасен и мало чем напоминал сенокосца.       Может, правильнее было бы назвать себя Чёрной Вдовой? Избито, зато как близко к правде и как звучит!       У неё получилось отомстить за себя и своего отца. Ценой своей личности и любимого Голиафа, но удалось.       Цель была выполнена, ярость постепенно начала отступать — тогда впервые пришло осознание, что она натворила.       Из мёртвых вернулась прежняя Алина, боязливая заучка без амбиций, прорыдавшая всю ночь в обнимку с подросшей Друзиллой.       У неё больше не было прежней жизни обычного, пусть слегка несчастного, подростка. Не было дома, в котором она провела большую часть своей жизни, не было родителей. Не было даже себя, ведь Алина Ланская сгинула после столкновения с городским оборотнем. Только оборотень не причастен к убийству — с Алиной, темноволосой ботанкой в очках с толстыми стёклами, разобралась Арахна. Опасная преступница, будто вышедшая из комиксов, с маской на лице и трезубцем в руках — он лежал под кроватью до сих пор.       Зато в Новом Ингершаме внезапно появилась талантливая лаборантка с чужим именем, но таким знакомым видом в зеркале.       Бродяга с сенокосцем внутри. Троянский конь паук.       Алина (теперь это не её имя), всё то время, что работала в океанологическом институте, чувствовала бесконечную вину. Разгромила город, так безжалостно и холодно прикончила людей, пыталась убить того, кого любила когда-то всем сердцем, а затем бежала, как настоящая трусиха.       Или не когда-то, а до сих пор — ведь его фамилия красовалась в её поддельных документах.       Арахна оставила её разум, гнев покинул жилы. Но страх вновь стать ей сидел в печенках. Галя (но её ведь звали не так, настоящее имя стёрли) стала собирать волосы и вновь предпочла красоте мешковатую одежду, чтобы не видеть фигуру своей убийцы. Почти не смотрела в зеркало, косметикой пользовалась лишь ради скрытия своих привычных черт — не подчеркивала густые ресницы, утоньшала брови, делала чуть меньше нос. Чтобы не походить на саму себя и стать той самой Галиной Легостаевой, которой её знали в институте.       Галя просто похожа на Арахну и её фоторобот, это совпадение. Ведь лаборантка спокойная и боязливая, не бросается на всех подряд и вроде не кусается. Да и в Санкт-Эринбурге не жила никогда.       Маленького загнавшегося паучка, который пытался сбросить с себя личину опасного хищника, нашёл профессор Тюменцев.       Алина не помнила, как они познакомились — может, заговорили в институте?       Профессор напомнил ей отца. Теплого человека с огромным багажом знаний, умевшего говорить на нескольких языках, разбиравшегося во всём, что только можно представить.       Ему было не страшно открывать свою самую ужасную тайну, захлёбываться в слезах на его плече, а потом, с раскрасневшимся лицом и потекшим макияжем, пить чай с печеньем в его кабинете.       — Девочка моя, — его голос был таким же бархатистым и мягким, и глаза сверкали по-доброму, — это всё осталось позади. Только тебе решать, кем тебе быть, и твоё имя не должно диктовать для тебя каноны поведения.       Арахна, Алина, Галя — не важно. Она испугалась своей яростной стороны, убитой горем, и потому так сильно вцепилась в образ пятнадцатилетней девочки. Слишком нервной и пугливой — он был противоположен хладнокровной убийце, и потому стал таким важным.       Но ей больше не пятнадцать. Алина давно выросла.       Своего отражения она больше не испугается.       Убийства — плохо, факт. Но никто не мешает ей постоять за себя иначе, не прибегая к своим способностям или армии пауков.       Она не Арахна и не Алина Ланская. Галина Легостаева — лишь образ, необходимость, чтобы жить спокойной жизнью — не хочется оказаться в тюрьме.       Наверное, лаборантка поразила коллег изменениями, что в ней произошли. Робость ушла, будто ее никогда не было, загнанная девушка влилась в их компанию и стала хорошим другом.       Вот так и вырастают люди?       Может, где-то внутри она всё ещё маленький погибший сенокосец. Это — часть её личности, прошлое, от которого нельзя убежать. Арахна, ядовитый скиталец — такая же половинка, местами противная, опасная, но это всё ещё она.       А вместе эти маски — Алина. Не важно, как её сейчас зовут, какое имя стоит в её паспорте или дипломе.       Ведь она знает кто она и как должна жить.       Родители бы ей гордились.       ***       Теплое море лижет камни, оглушительно громко вопят чайки, суетятся на пляже дети. День подходит к концу, солнце замерло на горизонте, отбрасывая свои последние лучи на этот мир.       Алина привыкла к этому виду — тяжело не привыкнуть, когда живёшь здесь уже несколько лет. Пейзаж перестал казаться необычным, стал лишь частью существования. Но без этого моря девушка не может представить себя нынешнюю. Загорелая, расслабленная — тяжело в ней признать бледную школьницу из мегаполиса. Несмотря на должность в лаборатории, похожа на настоящего жителя курортного города, который не знает печалей и купается семь раз в неделю.       Купается-то часто, а вот печали беспокоят.       Погиб профессор Тюменцев. Ушёл как герой, красиво, эффектно. И оставил такую болезненную рану после себя.       Алина видела в нём отца, поддержку, ставшую ей необходимой в последние два-три года — неужели они были знакомы так долго?       Старик помог ей понять себя, помог спасти мир, в конце концов! И не увидел победного рассвета, когда монстр из глубины рассыпался над волнами, а горгониды, мерзкие твари, навсегда исчезли с лица земли.       Он сделал всё ради человеческого спокойствия, и потому его друзья, Журавлевы и остальные просвещённые в его тайну, обеспечили ему должную прощальную церемонию. Никто чужой не побеспокоит величественный мемориальный камень, ныне стоящий на месте его особняка — всё, как хотел Тюменцев.       Алина тогда впервые заплакала за последние несколько лет. Без ярости и желания мстить, без шёпота горя за спиной. Как обычный человек.       Слезы помогают организму — выделяют гормоны и обезболивающее. Это Ланская узнала ещё лет в десять, и с тех пор поняла, что плакать не стыдно. Даже в окружении людей, застывших вокруг со скорбными гримасами, которые знали её как воина.       Алина (или все-таки Галина) вздыхает, вытягивается на своём полотенце и замирает.       Тревога весь день не давала ей спокойно жить, и сейчас, кажется, она поняла, почему.       Высокий темноволосый парень выделяется среди толпы тех, кто всё ещё не покинул пляж. Может ростом, может звериный плавностью движений, а может рельефным торсом, на который заглядывались не только отдыхающие вокруг девушки, но и парни.       Алина его знала и когда-то любила.       Никита Легостаев, сто девяносто сантиметров кошачьей грации и человеческой неловкости, собственной персоной.       Парень её не замечает, спокойно греется под солнышком и стоит так, будто раздумывает, а ней пойти ли ему купаться.       Они ведь теперь чужие люди. Подумаешь, вместе ходили в один садик и учились целых девять лет в А классе — всё не имеет никакого значения. Больше не имеет, с той самой секунды, как Арахна направила на него свой трезубец.       Не задалась у них история любви, увы и ах. Но она сама в этом виновата.       Легостаев всё ещё пантера — кристально ясно по его движениям и повадкам.       Почует ли знакомый запах, или Алина слишком изменилась?       Галя поднимается, будто пытается привлечь к себе внимание, и ждёт его реакции.       Оборотень косится на неё как на незнакомого человека, даже отворачивается, но потом так же резко возвращает свой взгляд.       Его зрачки на долю секунды уменьшаются до размера иглы.       Алина улыбается без коварства и пытается держаться спокойно, но внутри истерично бьётся сердце маленького сенокосца.       — Рада видеть тебя живым и здоровым, — она первая подходит ближе, накидывая поверх купальника полотенце, — давно не виделись.       — Привет? — Никита озадачен, всматривается в её повзрослевшее лицо, — я слышал, что ты фигурируешь в деле по поводу недавних событий, но не думал, что встречу тебя... Вот так.       — А мне теперь нельзя отдыхать на пляже? — Ланская теперь точно не та робкая девчонка, что боялась хоть слово сказать обидчикам или заговорить с объектом своей симпатии.       — Можно, но... — он хмурится, оглядывается по сторонам, а потом внезапно улыбается, — знаешь, а мне нравится, что ты теперь такая.       — Такая — это какая? — девушка пытается казаться отстранённой от диалога, но проклятый румянец всё равно окрашивает щеки и уши.       Все-таки какие-то чувства к этому балбесу остались.       — Не бросаешься на меня в попытке укусить, но при этом знаешь себе цену. Ты выросла, — он понижает голос, будто знает, что теперь её зовут иначе, — Алина.       Ритм сердца сбивается, но всего на долю секунды.       На самом деле выросла, а потому больше не цепляется за свою подростковую влюблённость.       — Ты тоже вырос, — она шутливо проводит рукой по своей макушке, пытаясь показать разницу в их росте, — собираешься стать жирафом, Легостаев?       — Да-да, пантерой быть в наше время слишком немодно, — он потягивается как кот и пытается подавить зевок, — я сейчас с ног свалюсь от усталости, все-таки, сегодня первый день моего отпуска, но ты не против завтра вечером сходить в кафе? Кажется, у нас обоих есть что рассказать друг другу.       — Не поздновато ли ты приглашаешь меня на свидание? — она хмыкает, — если бы знала, что для такого надо всего лишь огреть тебя трезубцем по башке, сделала бы это ещё в начальной школе. У меня так-то парень есть.       — Его с собой бери, — Никита широко улыбается, сверкая своими звериными клыками, — и его сестру со своим ухажером тоже можешь прихватить, мне вы все нужны. Наши задолбались прыгать по гостиницам и искать вас для показаний, а тут опрошу всех за раз.       Алина застывает от парализовавшего холодного ужаса.       — И давно ты в полицейские подался?       — Не по своей воле и не в полицию. Говорю же, надо очень много всего рассказать, — Легостаев тоже изменился, стал увереннее, от прежнего дурачка осталась только какая-то озорная искорка во взгляде, — всего лишь дружеская встреча, не допрос. Состряпаем историю, удобную для всех — я ж в отпуске, мне не нужно спешить с точным докладом. Придёшь?       — Приду.       — Тогда до встречи! — он поднимает полотенце со своего лежака, подхватывает сланцы и удаляется с пляжа, помахав рукой на прощание.       Надо же, как просто решилось последнее беспокойство, которое иногда мешало Ланской жить. Может, у неё есть шанс наладить с       Никитой отношения и хотя бы стать друзьями? Как в старые-добрые.       Сердце больше не стучит так сильно, уходит смущение вместе с ощущением первой влюблённости. Наконец-то это саднящее чувство отпустило, вместе с оставшейся капелькой вины.       Она смотрит на его тёмный затылок и хмыкает себе под нос.       Вот точно оборотень в погонах.       Как он отнесётся к тому, что в ее новом паспорте — его фамилия? Если уже об этом не знает, конечно же. От Легостаева можно ожидать всего.       Она теперь тоже Легостаева, так что от неё тоже.