Ситри — двенадцатый дух, великий принц. Появляется в начале с головой леопарда и крыльями грифона, но после того, как мастер произнесёт заклинание, он может принять человеческий облик и при этом очень красивый. Он разжигает любовь мужчин к женщинам и женщин к мужчинам, управляет 60 легионами духов.
«Малый ключ Соломона»
– Слушай, па, тут вот какое дело, – после традиционного семейного воскресного ужина, Билл вышел вслед за отцом на кухню. Посуду после таких сборищ было принято мыть в четыре руки, и Стеллан, даже женившись на Меган и, собирая за столом обе семьи, продолжал неукоснительно соблюдать это правило. Старший Скарсгард повернулся к сыну. – Помнишь моего друга Рауля? Ну, того, с кем мы тогда делали фотосессию? Отец кивнул. У Билла было много приятелей. Но о Рауле сын рассказывал так много, что Стеллану казалось, что они уже знакомы лично. Рауль был родом из Бельгии, работал здесь, в Стокгольме, в меру модном, меру серьезном, журнале, и был, судя по всему, очень талантливым фотографом. В тот раз Рауль вытащил из Билла что-то такое, трудно определимое словами, какую-то потусторонность… неудивительно, что мальчику сразу дали роль в фильме «Оно». – А, это тот, кто умеет из хороших мальчиков делать инфернальных красавцев? – Отец улыбнулся. – Да ты рассказывал о нем больше, чем в новостях о повышении цен. Так что? – Слушай… ты не мог бы нам с ним помочь? – Билл смущенно улыбнулся. – Раулю заказали большой фотопроект с разными известными людьми из кино, а он очень хочет поработать с тобой, но очень стесняется… Билл замолчал и выразительно посмотрел на отца. – Какая хитрая физиономия, – рассмеялся Стеллан. – Когда он хочет это все делать? – Он сказал, что готов подстроится под любой твой график! – Билл облегченно выдохнул. – Он вообще очень вежливый, с ним, правда, отлично работать, вот увидишь! – Погоди, погоди, – Скарсгард-старший поднял руку. – Я посмотрю свое расписание. И скажи ему, что, для начала, неплохо было бы познакомиться. А то пока я видел только фото и тень его в твоих восторженных рассказах. – Па, он – суперский, поверь мне! Вообще лучший фотограф из всех, кого я видел. Актеры, его, кстати, все, с кем я тогда работал, обожают. – Ну, тем более. Познакомь отсталого отца со звездой современных медиа, – усмехнулся Стеллан и включил воду. Через пару дней Стеллан позвонил сыну и сказал, что, у него есть свободные полдня, можно встретиться и обсудить подробности предстоящей работы. Билл пообещал отцу познакомить его с фотографом, и утром, около одиннадцати, Скарсгард-старший бодрым шагом приближался к месту встречи – небольшому уютному кафе на площади. Билл помахал ему из глубины зала, Стеллан подошел к столику, за которым сидели двое молодых людей. – Знакомься, это – Рауль Ситри, Рауль, это мой отец – Стеллан Скарсгард. Высокий, тонкий, очень худой, почти прозрачный молодой человек, возрастом, кажется, ровесник Билла, но выглядевший моложе, поднялся навстречу. Стеллану слегка польстил смугловатый румянец явного смущения, который проступил на щеках Рауля. Он выдал самую доброжелательную улыбку из всех, что были в его запасе для поклонников и официальных встреч и протянул руку. В этот момент все вокруг словно застыло. Исчезли звуки, замер даже воздух. Крупным планом, будто в кино, Стеллан увидел красивое тонкое лицо с высокими скулами, мягкую улыбку, притаившуюся в уголках четко очерченного рта и темно-серые глаза, по контрасту со смущенным румянцем, смотревшие на него открыто и с поразительным теплом и чуть заметной грустью. Он ощутил прикосновение прохладной, чуть жестковатой ладони, моргнул, и на него тут же обрушилась лавина звуков и запахов разгорающегося дня. – Отец? – в голосе Билла послышалось удивление. Скарсгард крепко сжал руку Рауля. – Рад познакомиться. Билл очень много рассказывал о вас, а фотосессия была, по-моему, совершенно замечательная. Он размашисто сел на стул напротив, не отрывая взгляда от лица Ситри. Румянец у того стал еще заметнее, однако, молодой человек продолжал смотреть ему прямо в глаза. Скарсгард-старший понял, что произошла катастрофа. Но исправлять он ничего не собирался. Да и не зачем. Он хотел этого юношу. Хотел здесь, сейчас, завтра, послезавтра, каждый день. Хотел навсегда. Себе и в себе. А еще, откуда-то, из самой глубины души, оттуда, где казалось, все было давно и надежно заперто, поднялась огромная мощная волна невыразимой радости – будто он нашел что-то давно потерянное, то, по чему он тосковал так долго, что уже почти привык к постоянной боли. И сейчас эта радость прорвалась могучей, исцеляющей и сметающей все волной. Он сбила с ног и накрыла с головой. И он без сопротивления пошел ко дну. О фотосессии договорились быстро, от актера не требовалось ничего сверхъестественного, и, через несколько дней, Стеллан стоял в окружении очень красивых антикварных вещей в арендованной для съемок студии. Работать с Раулем оказалось, и вправду, очень приятно, молодой человек был вежлив, остроумен, предупредителен и точно знал, что хочет. Он очень хорошо говорил по-шведски, правда, с едва заметным акцентом, но, когда Стеллан предложил перейти на английский, упрямо помотал головой и ответил, что хочет максимального комфорта для модели. Скарсгарду было очень удобно, это вообще был редкий случай работы с фотографом, где не нужно было помнить о том, что его снимают. К тому же, можно было смотреть на четкую линию губ, тонкую фигуру, на руки с узкими кистями, на которых голубоватыми линиями переплетались вены. А четкое следование указаниям фотографа позволяло приближаться к нему и ловить ноздрями легкий запах сирени. Опасный момент наступил, когда Рауль объявил, что работа окончена. Он пообещал прислать фото через пару дней и начал сворачиваться. Скарсгард, у которого до сих пор не было проблем с тем, чтобы продлить свидание, вдруг почувствовал робость, даже почти страх. Растерявшись, он быстро распрощался с фотографом и выскочил на улицу к машине. Быстро выруливая к дому, Стеллан думал только об одном: он хотел видеть Рауля, хотел слышать этот запах сирени, но понятия не имел, как совместить это с Меган и семьей. Потому что мальчика он хотел видеть больше. Он как-то сразу внутри себя стал называть его «мальчик». Ужас был в том, что к этому слову почти сразу же прибавилось «мой», но Стеллан старался даже мысленно не договаривать до конца, чтобы не давать воли надежде. И тому чувству, которое он пока не решался озвучить сам себе. Следующие два дня были до предела заполнены делами, что немного помогло успокоиться и взять себя в руки. Стеллан напомнил себе, что, в его возрасте, он может относится к молодому человеку разве что как к сыну. Но эта мысль ожидаемого успокоения не принесла. Слово «мой» вновь всплыло в мозгу, дразня и обжигая. С чего он взял, что его чувства могут быть интересны мистеру Ситри? Это соображение тоже не помогло. Стеллан, мысленно выругавшись, волевым усилием вообще запретил себе думать о молодом человеке до момента получения фотографий. Когда на телефоне высветился номер Ситри, Стеллан ехал на встречу с режиссером нового фильма. Он успел настроиться на рабочий лад, к тому же, был за рулем, поэтому спокойно нажал на громкую связь. Негромкий голос с мягким акцентом сообщил, что фото готовы, и если мистеру Скарсгарду удобно, то Рауль готов привезти их, или мистер Скарсгард может подъехать сам, в любое удобное время, к нему в студию. Стеллан сходу выбрал второй вариант. Мысль о том, что кто-то еще, особенно, почему-то, жена, будет рядом, смотреть на красивого юношу и предлагать ему чай, оказалась для него, на удивление, крайне неприятной. Они встретились вечером. Судя по всему, здесь Рауль и жил. Стеллану очень понравилось место – с чистыми белыми стенами, теплым полом, большими окнами, которые помогали ловить солнце, творческим беспорядком, где живописные эскизы лежали вперемешку с распечатанными фото, а разновеликие штативы служили импровизированными подставками и вешалками для аппаратуры, чехлов, роскошных шалей и еще непонятно чего. Довершал картину кофе в симпатичных керамических кружках. Рауль делал его с корицей и черным перцем. Фотографии получились отменные. Скарсгард на них выглядел немного загадочным, в улыбке, помимо обычного лукавства, появились мягкость и понимание, глаза светились необычным светом и, в целом, со снимков на Стеллана смотрела куда более симпатичная и глубокомысленная и, явно, лучшая копия его самого. – Ты явно приукрасил мои достоинства, – Стеллан со смехом собрал снимки обратно в стопку. – Но я не возражаю против публикации. Даже наоборот. Завтра тебе позвонит мой агент, заберет все. – Ни одного пикселя не соврал, – Рауль издал звук, который, наверное, должен был означать смех, но, в этот момент, он смотрел в кружку с кофе, поэтому получилось короткое бульканье. – Фотошоп только на фон. – Да ладно, – Стеллан вновь ощущал запах сирени и понимал, что должен что-то говорить, и, желательно, не останавливаясь. – Я никогда не ощущал себя таким…, – он вспомнил слово, – мачо. Да и герои-любовники не входят в число моих удачных ролей. А тут…, – он снова засмеялся, – просто герой саг и сказок. – Успех у основной киноаудитории обеспечен, – на тот раз Рауль поднял голову от чашки. Сейчас его лицо снова было совсем близко, и Стеллан разглядел тонкие, едва заметные паутинки морщин возле глаз, глубокие резкие складки в уголках рта и между бровями. Жизненный опыт явно опережал возраст, и был не самым счастливым. Острое, горячее чувство, в котором сочувствие было смешано с нестерпимым желанием обнять, прижать к себе тонкую, угловато-худощавую фигуру и закрыть собой от всего, что еще могло случиться с мальчиком, заставило Скарсгарда резко наклониться вперед, совсем близко к фотографу. Спохватившись, он волевым усилием взял себя в руки, и, со стороны, все выглядело так, будто он просто поставил на стол кружку. – На фото именно ты, такой, как есть на самом деле. – Рауль смотрел прямо на него своими темно-серыми глазами. – То, что внутри тебя. Камеру невозможно обмануть. А я и без нее так тебя вижу. Стеллан взъерошил волосы: – Загадочным, старым, но все еще могучим волшебником? Потом я ударюсь о землю и стану неотразимым и суровым богом? – Почти, – молодой человек взял кружку, – ты – могущественный волшебник из саги, которому дан самый великий дар. И он знает об этом. Еще кофе? Время близилось к девяти вчера, пора было уезжать, но вместо этого он кивнул. По студии поплыл пряный аромат. Стеллан медленно выдохнул: – И каким же даром и колдовством я владею? – Любовью. Даже если тебе кажется, что ты в ней тонешь. Это не так. Она и есть твоя сила и свобода. Скарсгард с непритворным изумлением уставился на Ситри. Но тот уже отвернулся и начал колдовать над кофейной туркой. – Я вижу у тебя эскизы, – Стеллан решительно сменил тему. – Твои? – О нет, рисовать я, к сожалению, не умею, – Рауль вновь улыбнулся, мягко и чуть грустно. – Собираю разные, понравившиеся. Как правило, либо в магазинах, либо у знакомых художников. И он пошуршал листами, выбирая, что показать. Кофе и рисунки все-таки кончились. После внезапного порыва, Стеллан очень боялся, что какой-нибудь жест выдаст его, но не протянуть руку на прощание не мог. Он сжал тонкие сильные пальцы фотографа. И вновь замер. Рауль смотрел на него тем же теплым, обнимающим взглядом, как и тогда, на первой встрече в кафе, только теперь в этом взгляде было еще что-то: невозможная, как показалось тогда Стеллану, нежность и вполне откровенное желание. Жене и обоим младшим сыновьям снимки очень понравились. Меган тоже решила, что супруг выглядит как настоящий герой женских грез, что эти фото станут бомбой, и вообще эта рубашка ему явно к лицу. Через час, уже в постели, она предположила, что участие в фотосессии придало мужу столько сил и явно его омолодило, и уже за одно это она не прочь познакомиться с молодым человеком поближе. Стеллан смог непринужденно рассмеяться, а затем постарался сделать так, чтобы Меган больше не отвлекалась на посторонние мысли. Признаться жене в том, что среди смятых простыней он видел не ее тело, он не хотел и не мог. О своей бисексуальности Скарсгард-старший знал всю жизнь. По молодости он проводил самые разные эксперименты, давняя и нежная дружба с Мю, до их свадьбы никак не мешала молодому шведу проверять свои чувства к представителям своего пола. Он никогда никому не рассказывал об этом и несмотря на то, что с рождением первенца дал себе слово быть во всем честным с детьми, об этом все же предпочел умолчать. Благо, приключений с девушками до и даже немного после женитьбы у него хватало, чтобы беседовать с мальчиками и с единственной дочерью на деликатные темы. Разумеется, за годы брака с Мю, а потом и с Меган все девушки и, тем более, юноши перешли в разряд платонических увлечений, а он был все же хорошим актером, чтобы не давать повода для подозрений. К тому же, обе женщины были достаточно мудры, чтобы понимать важность эмоций в профессии актера и относились ко всему спокойно и с юмором. У них были для этого основания – Стеллан Скарсгард действительно был очень хорошим мужем. До встречи с Раулем Ситри. Стеллан знал это чувство – когда ты впечатываешься в человека всем собой и уже не можешь разорвать этой связи, когда чужой запах, голос, манера двигаться становятся твоими. Его отлично развитая в определенных областях интуиция, подсказывала, что он на верном пути, но Стеллан все равно боялся. Боялся, что интерес Рауля вызван лишь его известностью, но еще больше, что чувство в глазах молодого человека ему просто померещилось.***
Когда за Стелланом закрылась дверь, Ситри позволил себе тихий смешок. Все-таки, еще не совсем разучился. Пока они разговаривали, он уже видел, как воедино сплетались светящиеся нити их совместного будущего. Правда, это была почти единственная доступная ему магия. Почти все время приходилось работать самому. Он мог еще насылать сны, правда, в очень ограниченном количестве и читать мысли, но только в ситуациях крайнего эмоционального напряжения. И то, при условии, что, каждый раз, когда он пользовался этими способами, он получал приступ мигрени. Когда речь шла о других, в его распоряжении были все инструменты, но, как только дело касалось его самого, Ситри становился почти таким же беспомощным, как те люди, что прибегали к его помощи. Это раздражало. Но Ситри терпел. Ожерелье из любящих душ – его выкуп и обратный билет к небесному свету – собиралось долго, медленно. Нить-основа тянулась через века, каждая жемчужина светилась чистым молочно-белым светом, нежности, слез, иногда, терзаний, но всегда – такого короткого по человеческому времени, но такого яркого счастья. Он помнил каждого, кто смог удержаться на этой нити, каждого, кто отдавал ему свой свет, свою любовь, свою душу. Всю, без остатка. Ситри облизнул губы и почувствовал во рту терпкий горький вкус кофе. Условие, при котором его труд мог быть завершен и принят, во все времена оставалось неизменным. Выбор и чувства обязательно должны были быть взаимными. Хотя он все еще не мог понять, почему эта взаимность для него всегда означала смесь боли, радости и горечи. И почему она вообще возникала так вдруг, безо всякого предупреждения.***
Скарсгард попробовал договориться сам с собой, что попробует стать для Рауля старшим другом, может быть, немного, отцом. Еще в молодости все его женщины и мужчины были младше на пару-тройку лет, а с возрастом разрыв увеличился на десятки лет. В конце концов, он даже второй раз женился на молодой женщине, годившейся ему почти в дочери. Он подозревал, что из затеи остаться в рамках наставника ничего не выйдет, но нужно было как-то успокоиться. Спустя неделю ему позвонил агент и сказал, что фотосессия вызвала восторг и еще два журнала хотят себе что-то похожее. И что, если Стеллан не против, они бы хотели того же фотографа вместе с ним. Скарсгард, который был абсолютно убежден, что мелькание на обложке не лучший для актера способ заявить миру о своем таланте и обычно соглашался на фотопроекты с большим скрипом и после того, как к делу подключалась Меган с ее продюсерским чутьем, сильно удивил помощника, сходу заявив, что согласен. Раулю Стеллан позвонил сам. Услышав в трубке знакомый голос, он почувствовал спазм в горле, в низу живота стало тяжело и жарко. Ему удалось как-то очень легко, почти небрежно пригласить фотографа выпить, чтобы заодно и обсудить предстоящую работу. Молодой человек вихрем ворвался в зал, принеся собой волну теплого ветра. Скарсгард не смог сдержать улыбки, увидев растрепанные черные волосы, распахнутую куртку и уперся взглядом в расстегнутый воротник рубашки, в котором была видна глубокая ямка между острыми как у птицы ключицами. Он тут же напомнил себе, что хотел быть старшим другом и что-то там еще про отца, поэтому взял себя в руки, и они просидели два часа, обсуждая книги и кино. Раулю не очень нравился скандинавский кинематограф, хотя он был очень вежлив и весьма точен в ряде своих наблюдений, а вот фильмы самого Стеллана видел почти все. На этом месте Скарсгард внутренне напрягся, но собеседник оказался совершенно не фанатом. Кое-какие роли ему нравились, о чем он и сообщил актеру, но, в целом, ему кажется было абсолютно все равно. Внутри словно отжалась пружина – мальчик явно не планировал подольститься к кумиру. Но было видно, то их встрече он откровенно, почти по-детски, рад. Пару раз за время встречи их руки оказывались совсем рядом, и глаза фотографа каждый раз темнели почти до черноты. Она затягивала мягко и настойчиво, и Скарсгарда спасали разве что остатки природной сдержанности и понимание, что они находятся в общественном месте. Он и так уже раз пять переложил ногу на ногу, поменял положение на стуле и последнюю четверть часа сидел, сильно наклонившись вперед. Пора было заканчивать. Во время работы всегда было легче, однако, в этот раз все было немного иначе. Скарсгард на этот раз отчетливо понял, о чем говорила Меган – Рауль действительно умудрялся делать так, что Стеллан чувствовал себя молодым и легким. Но в этот раз добавилось еще кое-что. Интуиция его, действительно, не обманула. Легкие прикосновения к руке или плечу, стаканчик кофе, переданный так, чтобы соприкоснутся пальцами – когда-то давно Стеллан играл в такие игры и тогда они вызывали волну мурашек по всему телу, заставляли закусывать губу и ощущать во рту терпковато-сладкий привкус. Как оказалось, годы были ни при чем – ощущения вернулись сразу же, как только Ситри, объясняя, что он хочет, мягко коснулся предплечья актера. Они ничего не говорили друг другу прямо, но Стеллан видел, как дергался кадык мальчика, когда тот не успевал прикрыться камерой. А Рауль темнел глазами и вновь улыбался своей загадочной улыбкой, когда Стеллан делал вид, что не очень понимает, в какую позу его просят встать или сесть. С этого момента погружение в бездну для Стеллана пошло еще быстрее. Одна часть его сознания изумлялась происходящему, но, по большей части, все казалось совершенно естественным. Он решил пока ничего не говорить домашним, нужно было подумать, как лучше это сделать. И стоило ли это делать вообще. Мысли о том, что с Раулем нужно расстаться он не допускал. Скарсгард отчетливо понимал, какой станет его жизнь после. Врать самому себе он не видел смысла, и потому понимал, что чувство к Раулю было не просто желанием плоти. Это была любовь. Огромная, бесконечная и окончательная. И он понимал, что никогда не откажется от нее, и никогда об этом не пожалеет. Но понимание всего этого никоим образом не успокаивало. Даже наоборот. После окончания фотосета, самым будничным тоном, Стеллан предложил Раулю поужинать вместе в одном небольшом, но очень уютном ресторанчике, где подавали превосходные стейки, и свято чтили приватность. Рауль появился на три минуты позже назначенного времени. Черная рубашка с широким воротником, нарочно подчеркнуть шею, черные же брюки, плотно сидящие на бедрах. В руках он держал белоснежную лилию, на ее узких длинных острых лепестках дрожали мелкие, прозрачные капли воды. – Прости за опоздание, я, конечно, понимаю, что таким извинением тебя не удивить, но мне очень хотелось принести ее тебе, – Рауль положил лилию прямо перед ним. – Знаешь, – голос Стеллана почему-то прозвучал более хрипло, чем тот надеялся, – мне кажется, что кто-то напрашивается не только на ужин. – Ну, я полагаю, вокруг много желающих не только поужинать с тобой. Мне хотелось начать с красивого жеста. Надо же было как-то выделиться. Два серых взгляда скрестились. Теперь Стеллан был уверен, что ему не померещилось. Но нужно было держаться. Он панически боялся дать слабину, поехать в отель и превратить все в каприз и похоть стареющей кинозвезды. Главным словом здесь было – стареющей. – Мне уже дарили цветы. И даже с тем же целями, – он подпустил побольше иронии в голос. – Зато я нарываюсь не просто так, а с условием. Я хочу, чтобы ты трахнул меня только тогда, когда ты сам захочешь и будешь к этому готов. Скарсгард резко и шумно выдохнул. Мальчик умел схватывать суть не только в фотографии. С одной стороны, он по-прежнему не мог до конца поверить, что все это происходит наяву, но изо всех сил хотел, чтобы было именно так. – Даже так, – Стеллан сглотнул, – именно я тебя? – Сначала ты. Потом я. Потом опять ты. Рауль провел мизинцем по лепестку цветка и слизнул крошечную каплю воды с кончика пальца. – Рискуешь. – Чем именно? – Вдруг мы оба надеремся, как студенты, или я напою тебя…может быть, я хочу и готов переспать с тобой гораздо раньше, чем ты думаешь? Несмотря на то, что в семье Скарсгардов никогда не страдали ханжеством, некоторые слова Стеллан предпочитал произносить только на камеру. – Оба раза мимо, – мальчик вновь улыбался своей загадочной улыбкой. – Меня не берет алкоголь ни в каких количествах, а ты не способен на грязные поступки. – Измена жене, по-твоему, не грязный поступок? Я женат, а мы на полном серьезе обсуждаем секс друг с другом. – Нет, – Рауль перегнулся через стол и его четко очерченные губы оказались совсем близко. – Мне кажется, ты прекрасно знаешь, что любовь может быть очень разной и вряд ли откажешься от возможности свободно дышать и жить так, как, на самом деле, хочешь. И мы ничем не оскорбим твою прекрасную супругу. Это, конечно, была совершеннейшая дерзость, если не сказать, наглость, но Стеллан был настолько изумлен, что не обратил на это внимания. Дело было в том, то Рауль высказал ровно то, что сам Скарсгард, в тайне от всех, исповедовал всю жизнь. С того момента, когда он, еще юношей, понял, что испытывает склонность к обоим полам, он также осознал, что это влечение имело совершенно разную природу. Женщина была ему нужна как подруга, поддержка, понимающая и принимающая весь хаос актерской жизни и умеющая превратить его в теплый спокойный дом, мать его детей – на эту роль идеально подходили обе его жены. Собственно, наверное, потому в обоих случаях дело и дошло до брака, и разрушать эту крепость у него до сих пор не было особого желания. А вот с мужчинами дело обстояло совершенно иначе. Они были вдохновением. Возможностью полета, теми, кто по-настоящему понимал его, кто, так же, как и он, видел и чувствовал мучительную и совершенную красоту этого мира. С кем можно было вести интеллектуальные разговоры и дурачиться как мальчишки. Именно мужчины, особенно, молодые, заставляли его держать себя в форме. Несколько лет назад Стеллан с семьей были в Италии, и там он со всей ослепительной ясностью понял, что его так привлекало в представителях своего пола. Он воспринимал мужчин как творения Бернини – совершенные в своей красоте и гармонии, они таили в себе неисчислимое количество деталей и виньеток. Каждая из них придавала произведению новую глубину и смысл, и каждую из них можно было разглядывать часами. Наверное, поэтому, он так сильно любил своих сыновей. И, быть может, поэтому они так хорошо у него получались. Конечно, на своих мальчиков он смотрел с законной гордостью отца, без примеси каких-либо иных чувств, но иногда ловил себя на том, что завидует их друзьям, девушкам, коллегам – те могли откровенно ими восхищаться, открывать вместе красоту мира, прикасаться к ним, вместе куда-то ходить, целоваться, заниматься любовью. У него же очень давно не было возможности воспарить. Быть может, поэтому он, подсознательно, последнее время выбирал сценарии, где можно было поработать с молодыми. Ни с кем из них ничего не было, все были по-своему прекрасны, но искры не возникало. Детям он старался не надоедать, но только сейчас слова Рауля прорвали защиту, и Стеллан осмелился додумать до конца ту мысль, что гнал от себя последние десять лет. Несмотря на Меган, детей, Мю, любимую профессию, друзей, да и мальчика на ночь он мог получить без каких-либо проблем – всего этого внезапно оказалось недостаточно для ощущения жизни и радости. С появлением Рауля все изменилось. Волна цунами сбила его с ног и тащила ко дну, но несмотря на это, а, вероятно, именно поэтому, он снова был охвачен неимоверной жаждой жизни, острой и ослепительно яркой ее красотой и полнотой, у него снова перехватывало дух, как тогда, в Риме, когда он, замерев, полчаса простоял возле «Аполлона и Дафны». – Я прав, не так ли? – тихий, чуть искривший смехом, голос вывел его из ступора. Ситри едва заметно повел глазами, и Стеллан только сейчас осознал, что они сидят, тесно прижавшись друг к другу, и он крепко держит молодого человека за руку. Похвалив себя за то, что выбрал отдельный кабинет, Стеллан хмыкнул, медленно погладил его пальцы и отпустил. – Прав. Но мы начнем с того, что проведем время вместе и съедим вот тот отличный стейк, который нам уже несут. Поздним вечером, паркуя машину возле дома, Стеллан поймал себя на том, что тихонько напевает под нос какую-то французскую мелодию. Это было неопровержимым доказательством того, что ужин прошел отлично. Женившись второй раз, Стеллан дал себе слово, что попробует жить обычной жизнью, сосредоточится на семье, работе, книгах. Первые годы это даже получалось, а потом пришла глухая тоска. Растянулась по телу, словно тонкая резиновая ткань, приглушая звуки, запахи, краски, даже вкус пищи. И постепенно начала превращаться в, хоть, и гибкие, но очень прочные жгуты, которые все больше сдавливали горло и грудную клетку. С каждым годом дышать становилось все труднее, в ушах стал слышен какой-то тихий шум. Ему было немного стыдно перед Меган, потому что она и понятия не имела, что мучает ее мужа по ночам, когда он засиживался за чтением, и ложился, когда она уже крепко спала. Сегодня, пока он аккуратно ставил лилию в вазу с водой и снова вдыхал ее густой сильный аромат, резиновые жгуты с треском лопнули и, разом, исчез шум в ушах, дышать стало легко, а все прожитые годы ухнули куда-то одним махом.***
Когда шум мотора стих вдали, Ситри щелкнул замком, запер дверь и не включая свет, в темноте, растянулся на диване. Человеческие эмоции давались ему с некоторым трудом. Он искренне не понимал, почему нельзя сразу обо всем договориться напрямую. Ему часто говорили, что у людей иная логика, спорить можно было до хрипоты, но делу это не помогало. Волны радости, за которым придут боль и горечь от того, что у них так мало времени, уже качали его на себе. Ситри тряхнул головой, отгоняя лишние мысли. Стеллан ему нравился. Он его возбуждал. Очень возбуждал. Ему будет приятно отдать часть себя. Отдаться. Он покатал это слово на языке. Весь вечер Ситри чувствовал запах его парфюма и кожи – тонкую приятную древесно-пряную смесь. Он был бы не против даже в машине. Но… нужно быть осторожнее…аккуратнее… Он встал и отправился в ванную. Кое-кому сегодня будут сниться отличные сны. Уж это Скарсгарду Ситри мог гарантировать. Даже несмотря на приступ мигрени.***
После того ужина их отношения плавно перешли в следующую фазу. Рауль охотно позволил Стеллану играть роль старшего в паре и с удовольствием подыгрывал. Скарсгард не обманывался: такие мальчики умели в одно мгновение превращаться во взрослых и жестких мужчин и одним словом заканчивать любые игры. Но он также видел, что Раулю действительно нравится их нехитрая молчаливая договоренность и решил про себя, что, пока не сказано иначе, будет так. Стеллану очень нравилось его спокойно-ироничное и какое-то легкое отношение ко всему. Мальчик с лету подмечал точные детали и нюансы, ухитрялся почти во всем увидеть что-то космически-вечное, и Скарсгард быстро обнаружил, что в компании его нового друга все стало интереснее и глубже. Ему было очень приятно, что фотограф с первого раза запомнил его любимый вид кофе и всегда безошибочно заказывал для него напиток. Он и сам не заметил, как стал делать то же самое по отношению к молодому человеку. Обычный жест внимания и симпатии превратился во что-то важное – Стеллан с удовольствием озвучивал заказ, брал в руки шершавую пупырчатую подставку, с двумя коричнево-белыми стаканами, от которых шел пар и терпкий аромат свежесваренного кофе. Они садились в машину, и пальцы их на мгновение соприкасались, когда Рауль брал стаканчик. Когда это произошло третий раз, молодой человек с очень сосредоточенным видом поставил кофе на приборную панель, засунул руку в вечно помятый, потертый рюкзак, который все время таскал с собой и вытащил большую шоколадку в пестрой обертке. Он с гордым видом протянул ее Стеллану: – Молочный. С орехами. Идеально с горьким кофе, – и совершенно по-детски надул щеки. Скарсгард расхохотался и, конечно, поделил шоколадку пополам. Сидеть в машине, и, как школьники, озорно уминать шоколадку, запивая ее горячим горьким кофе было совершенно восхитительно. И да, мальчик был прав. Было очень вкусно. Стеллану нравилось, когда Рауль открывал перед ним дверь, шутливо наклонял голову, имитируя поклон перед королем, и он снова не обратил внимания, что стал делать тоже самое, все чаще пропуская юношу вперед, приходить на встречи чуть раньше, чтобы успеть взять им кофе или лакричных конфет. Сам Стеллан их терпеть не мог, но их любил Рауль и потому никаких вопросов не было. Он посмеивался сам над собой: все будто вернулось на много лет назад, когда молодой Скарсгард еще не был старшим и носился с одного свидания на другое, баловал и своих женщин и мужчин. Последним доставалось больше. Ухаживать Стеллан любил. И сейчас снова ловил себя на том же знакомом чувстве – ему хотелось смотреть, слушать и кормить чем-нибудь вкусным. Рауль рассказал ему, что он родом из Гента и приехал в Швецию по контракту с журналом. Он уже который месяц собирался познакомиться со Стокгольмом поближе, но работа все время мешала. У Скарсгарда как раз возникла небольшая пауза в съемках, домочадцы занимались своими делами, и он был избавлен от лишнего внимания. Он тут же предложил свои услуги гида, и Рауль, вооружившись еще одним фотоаппаратом, – какой из них зачем нужен Скарсгард даже вникать не стал, – очень внимательно его слушал, щелкая затвором в самых неожиданных местах. Приезжий фотограф увидел город переплетением линий и углов, темных древних камней и сверкающего стекла современной шведской индустрии. На фотографиях Рауля Стокгольм смотрелся то легким, стремительным, парящим на фоне неба городом будущего из научно-фантастических романов, то пронзал насквозь тяжелым взглядом глубокой могучей древности. И вот такие снимки производили на Стеллана особое впечатление. Несколько раз ему удавалось поймать интересный эффект – если он успевал быстро перевести взгляд с фотографии на лицо Рауля, то замечал, как на несколько секунд у того заострялись черты лица, оно немного вытягивалось, словно морда хищного зверя, а глаза становились такими же непроницаемо темными, как лик старинного города. В такие секунды казалось, что в них мерцает темная глубина неведомых вод, тех, что плещутся за пределами мира, который сами и породили. Стеллан Скарсгард не верил ни в мистику, ни в сверхъестественное, и легко списывал все на свое актерское воображение и обостренную чувствительность. Он ничего не имел против этой бездны. Более того, именно в ней и хотел утонуть навсегда. Наваждение снова наполняло душу тем же чувством неизъяснимой радости, которую он впервые испытал там, в кафе, – словно он вот-вот узнает что-то очень важное и когда-то прочно забытое. Но ответ исчезал вместе с мороком, и Стеллана тут же охватывала физически острая боль разочарования. В такие моменты он радовался даже появлению поклонников, непременно желавших с ним сфотографироваться. В один из дней, пока жены и обоих сыновей не было дома, Стеллан полностью разделся и подошел к ростовому зеркалу в комнате. За последние пару лет он, конечно, себя подзапустил. Меган, безусловно, была права, пытаясь кормить его полезной едой, да он и сам слишком уж расслабился. Живот стал заметен, и вообще… В памяти всплыли острый кадык и ямка между ключицами… расстегнутый воротник рубашки… Мысль вильнула в другую сторону. Вообще-то наступил ноябрь, если мальчик и дальше будет ходить без шарфа и в одной куртке, то ангина обеспечена. Он одернул себя. Рауль – взрослый парень, сам сообразит. Он снова посмотрел на свое отражение. Руки, шея, острый кадык, губы. Он вспомнил сон, что приснился накануне. Зеркало подсказало, что мыслить образами дальше рискованно. Стеллан выругался, оделся и набрал номер своего диетолога. Чем ближе надвигалось Рождество, тем больше было суеты и дел. Впервые работа перестала приносить Стеллану Скарсгарду обычное удовольствие. Нет, конечно, когда он слышал команду «мотор», он собирался и выдавал вполне приемлемый результат, но работал вполсилы. Ему очень не хватало встреч с фотографом, а Рауля, как нарочно, тоже завалило работой. Он присылал смайлы и картинки с шутливыми жалобами и мольбами о помощи, Стеллан улыбался и, из осторожности, стирал их с телефона. Ему было неуютно среди веселой киношной суеты съемок, гомона десятков голосов и, хотя, он старательно отвлекался – вдумчиво и долго беседовал с режиссером, перечитывал сценарий, даже более активно, чем обычно, общался с коллегами по площадке, все было подернуто легкой дымкой вялости и какой-то бесцельной задумчивости. В середине недели возникли два свободных дня, и Меган решительно заявила, что они вместе едут в торговый центр. Стеллан и раньше не избегал семейных дел и выходов, а сейчас это было даже на руку. Жена очень радовалась, что он внял ее советам и занялся питанием и спортом, в качестве поддержки тоже возобновила свои занятия йогой и стала гораздо меньше времени проводить дома. Поэтому побродить с ней по магазинам было правильно – провести время вместе, снять возможное напряжение и отвлечься. На входе Стеллан увидел кучку людей со странными механизмами: кто-то держал большую треногу, тонкая светловолосая девушка – огромный, сделанный из какого-то сверкающего белого материала, зонтик, а двое молодых людей бегали с большими листами белой бумаги. Красивая сверкающая серебристо-стеклянная лестница главного холла была ярко освещена, а на одной из ступеней стояла модель в ярко-красном платье. Сердце Скарсгарда глухо стукнуло где-то в горле – фотосъемка. Они двинулись в обход, но Стеллан уже шарил взглядом по толпе снующих туда-сюда людей, а затем резко, будто в затылок ему дохнуло холодным воздухом с улицы, повернул голову налево. Рауль стоял на краю площадки, перед ним на штативе-треноге стоял большой черный фотоаппарат. Стеллан задержал взгляд на треноге, поднял глаза выше и понял, что Ситри его увидел. Глаза молодого человека засветились мягким светом, теплая волна коснулась щек, и, вот сейчас-то Скарсгард и смог продемонстрировать всю мощь своего актерского таланта – в его лице не дрогнул ни один мускул, он лишь слегка кивнул фотографу. Делать вид, что они незнакомы было бы странно, а затем в нем вспыхнул наигранный, рассчитанный на жену, интерес к фигуре модели. Меган тихо рассмеялась и шутливо толкнула мужа в бок, чтобы он не задерживал движение. Краем глаза Стеллан успел заметить такую же легкую ответную улыбку, слегка изогнувшую губы фотографа, после чего тот склонился к камере. – О, па! Привет! – А вот на эту неожиданность Стеллан среагировал самым естественным образом. Встретить здесь Билла он никак не ожидал. – Рауль в последний момент подбил меня поучаствовать в съемке. Вот, – он кивнул на лестницу. – Кстати, я же говорил, что вы подружитесь. И был прав. Рауль о тебе говорит исключительно с восторгом. Колючее, неприятное чувство кольнуло где-то под ребрами. Скарсгард запрещал себе думать о том, что фотограф проводит кучу времени в обществе других людей. Устраивать мальчику сцены ревности было бы глупо и несправедливо, но настроение каждый раз портилось. Тот факт, что среди этих других был и его собственный сын дело не менял. – А что снимаете? – Стеллан решил, что молчать дальше будет как-то странно. – О, тут целая история, я тебе потом расскажу. Красивая гламурная сессия для обложки. Я побегу, – и Билл сделал движение к лестнице – Билл, а заезжайте к нам на ужин? – Очень тепло предложила Меган, дружившая со всеми детьми оптом, – вместе с другом. Я давно прошу твоего отца познакомить меня с таким художником. Какой-то частью своей актерской натуры Стеллан оценил сцену. В кино это смотрелось сильно и выигрышно, но сейчас нужно было сообразить, как сделать вдох так, чтобы сердце опустилось на свое место, а не судорожно пыталось биться где-то в горле. – О, отличная идея! Спасибо! Постараюсь его уговорить и привезти. А то он все время стесняется, – и Билл метнулся к лестнице. «Неужели?» – чуть было не выпалил в ответ его отец, но вовремя прикусил язык и расхохотался. – Что ты смеешься? – жена с улыбкой смотрела на него, – ты не против, что я их позвала? – Ну, что ты, конечно, нет. Рауль тебе понравится. – Тогда нам, тем более, нужно будет зайти в магазины. И Меган потянула его за собой. Вечером Скарсгарда охватило странное, почти забытое, чувство. Колючая ревность никуда не делась, затаившись между ребер, но присутствие сына, второй жены и его мальчика наполняло все его существо глубоким чувством умиротворения и спокойствия. Может быть, и не придется все рушить. Его мир снова выглядел правильно, у него был надежный тыл, хороший дом, прекрасно продолженный род и вновь пришедшая свобода творить, чувствовать себя молодым, у него было с кем ощущать красоту этого мира и не думать о возрасте. На пороге возникла знакомая фигура – Рауль держал в руках роскошный букет любимых Меган чайных роз. Стеллан открыл дверь, две пары глаз встретились, и на этот раз Стеллан тоже не стал притворяться. Он посмотрел на крупные золотистые цветки, с круто изогнутыми краями, перевел взгляд на рот и шею и мысленно поставил точку в своих душевных метаниях – он хотел этого мальчика. В своей жизни и в своей постели. На все отпущенное ему для жизни время. Глаза гостя занавесились длинными, как у девушки, ресницами. Но за секунду до в них ярко и хищно сверкнула серебряная вспышка, и Стеллан отчетливо услышал негромкое: – Быть по сему. Эти слова прозвучали у него в голове. Он был готов поклясться, что молодой человек не разжимал губ. Но как раз в этот момент Рауль их и разжал, но слова были совсем другими: – Добрый вечер! – Он торжественно протянул букет Меган, она засияла и унеслась за вазой. Наваждение вновь отозвалось внутри ускользающим чувством смутной радости узнавания, Стеллан наконец сообразил закрыть дверь. Рауль на секунду прижался к нему плечом, Стеллана обдало запахом сандала, и, в следующее мгновение, молодой человек уже стоял на приличном расстоянии, встречая хозяйку дома изысканным комплиментом. Как Скарсгард и предполагал, фотограф очень понравился жене, впрочем, этого следовало ожидать. Говорили много и шумно. Об искусстве, о кино, о ближайших проектах и планах. Стеллан, на правах хозяина, разливал вино, помалкивал и улыбался. И всеми силами гнал от себя мысль о том, что сейчас их отвлекают друг от друга, что улыбки, разговоры и шутки не принадлежат только им, и что на его мальчика смотрит много других глаз. Одновременно с ревностью, он испытывал острое желание провести языком и ощутить на вкус эти четко очерченные губы, что сейчас произносили какие-то слова. Он хотел увидеть их открытыми для поцелуя, закушенными от страсти и ощущал мощный прилив адреналина. Но нужно было идти на кухню варить кофе. По традиции, его в доме готовил только он. Особенно, когда приходили гости. – Я помогу, – Рауль поднялся вслед за ним. Мужчины***
Белоснежная гладкая жемчужина скользнула на нитку и засияла мягким молочным светом, бросая теплые блики на руки и лицо. Он погладил ее подушечками пальцев. Каждый раз ему приходилось вступать в игру, где нужно было отдавать что-то из себя самого. Когда чужая душа раскрывалась перед ним как книга, и он без труда читал ее, становился таким, каким человек в своих тайных помыслах вожделел видеть идеального возлюбленного, он взамен отдавал ему часть себя – приступами острой физической боли. Он испытывал смешанные чувства. Это было и больно и, почему-то, приятно. Да, каждый раз утраченное возвращалось сторицей. В глазах тех, кто отдавал ему свою любовь, он видел сияющее бескрайнее небо, с которого лился золотой свет. Каждый раз, когда кто-то открывался ему до самого конца, он видел, как над великой Бездной, отделявшей его от дома, молочно-белым жемчужным светом начинал сиять призрачный мост – его пропуск, разрешение вернуться. Если любви человеческой к нему будет достаточно. Если жемчужин на ожерелье-выкупе хватит.***
Все-таки Стеллан удержал себя от лишних телодвижений. Ему хотелось сделать все не спеша, медленно, смакуя каждый жест и движение. В отношениях он предпочитал активную роль. Обычно это выражалось в том, что он охотно и с удовольствием принимал на себя роль старшего и даже наставника, тем более что в отношениях с молодыми мужчинами считал это необходимым условием для наиболее полного единения. Ему нравилось баловать и потакать, но, как только дело доходило до каких-то важных вопросов, а уж, тем более, секса, правила были только его и никак не обсуждались. Если только кто-то из партнеров не находил его слабое место. Стеллану Скарсгарду до дрожи нравилось завуалированное подчинение. А в Рауле обнаружилась властность, спокойная, обволакивающая сила. Стеллан сдавался постепенно, и теперь был близко к полной капитуляции. Поцелуй и признание с треском и грохотом разорвали все благостные и теоретические построения Стеллана, касающиеся их дальнейших отношений, и оба как-то разом перестали играть в недомолвки и недоговоренности. Рауль охотно и подробно рассказывал о том, как прошел его день, где он был и что видел, рассказывал о прочитанных книгах и давал их почитать. У него появилось еще несколько шарфов и новая зимняя куртка, и Скарсгард каждый раз с трудом сдерживал смех, когда видел ведущего фотографа модного шведского журнала, щеголявшего в таком знакомом шарфе. Стеллан на свой страх и риск давал Раулю читать сценарии, их разговоры потом очень помогали на площадке. Но в какой-то момент, особенно, после их долгих поцелуев, что-то неуловимо менялось. И вот уже Стеллан не мог обойтись без того, чтобы не написать, не позвонить или не заехать к своему миньону с подробным рассказом о том, как прошел день и так далее. Он сообщал молодому человеку, куда он едет, где какие съемки, какой день он должен будет провести с семьей. И все меньше времени мог обходиться без него. Они регулярно ужинали вдвоем, Стеллан часто заезжал по утрам на кофе в студию, а потом, спохватившись и оторвавшись от губ друг друга, они, хихикая, как два школьника, прыгали в машину артиста, Рауль вылетал из салона перед своим офисом, а Стеллан, вообще-то, аккуратный водитель, лихо газовал с места, чтобы не опоздать самому. Волны вечного моря несли к неизбежному, бросая их друг на друга. Стеллан обожал обнимать Рауля за шею, обводить большими пальцами контур губ, скулы, целовать его глаза, резкую складку между бровями, зарываться носом в его пахнущие то сиренью, то сандалом волосы. Раулю нравились его руки, он так осторожно и нежно целовал каждый палец, что Стеллану приходилось останавливать его волевым усилием. Уже к безымянному на правой руке сидеть в брюках становилось неудобно и тесновато, но обычно это происходило за утренним кофе и времени ни на что не было. А сама идея перепихнуться на бегу была Скарсгарду отвратительна. Пасхальные праздники Стеллан, как обычно, проводил с обеими своими семьями. Шум, суета, визиты, обмен новостями и разговоры за праздничным столом – о том, чтобы куда-то вырваться нечего было и думать. Он предупредил Рауля, что ужины и завтраки придется отложить почти на неделю, и теперь старался как можно больше занять себя праздничными и семейными делами, чтобы не думать о том, что еще в одном доме появилась его собственная кофейная кружка и кресло. Две ночи подряд ему снился Ситри, точнее, его тонкая фигура в черно-белом домашнем одеянии, со шрамом на левой ноге. Во сне он медленно стягивал с худого тела невесомую ткань и прикасался к гладкой теплой коже, покрытой множеством других, тонких, едва заметных шрамов, будто неведомый художник-садист начал рисовать на беззащитном теле какой-то рисунок и бросил на полдороге. Во сне пальцы Стеллана превращались в острые длинные письменные перья. Он писал ими по чужому телу черными чернилами, соединял линии между собой, чтобы завершить рисунок. И хотя сон казался Стеллану бредовым, просыпался он среди ночи с эрекцией, которой позавидовали бы тридцатилетние. Приходилось тихо, чтобы не разбудить Меган, отправляться в ванную. Его переполняли два одинаково сильных желания: увидеть шрамы на теле Рауля наяву, провести по ним руками, стирая этот ужас с его тела, взять его – как он умел и любил – мягко и властно, и, в то же время, ему хотелось, чтобы Рауль проявил свою волю, чтобы его руки, губы, язык приказывали и направляли, а Стеллан бы исполнял эти приказы в точности. Он понимал, что надолго его не хватит и пора уже переходить к делу. Сложность была в одном: сразу после праздников его ждали двухнедельные съемки в Америке, в штате Колорадо. Он традиционно запрещал супруге и вообще кому-либо из близких, кто не имел отношения к той же работе, сопровождать его в таких поездках. Так было легче сосредоточиться на работе и другом ритме жизни. Но теперь ситуация изменилась. Конечно, телефоны никто не отменял. Видеосвязью Стеллан пользоваться умел, но мысль о том, что он не увидит молодого человека так долго, вызывала тупую боль в сердце. В последний день каникул Меган с детьми уезжала развлекаться: кино, игры, сладости в кафе – целый день мальчишки проводили с мамой. Как только машина жены скрылась за поворотом, Стеллан быстро набрал номер. Рауль ответил после первого же гудка, и уже через полчаса Стеллан мчался по знакомому маршруту. Дорога была пустой – все предпочитали последний выходной день проводить либо дома, либо в компании друзей за городом или в клубах. Выразительно помахивая бутылкой «Мерло», он вошел в студию. Погода в этом году выдалась прохладной, поэтому фотограф встретил его, как и прежде, босиком, но, на этот раз, в джинсах и растянутом свитере с закатанными рукавами. Стеллан медленно перевел взгляд от узких ступней к лохматым, торчащим, как будто спросонья, волосам на голове, так же медленно поставил вино на стол и неторопливо подошел ближе. Рауль, словно невзначай, оперся о столешницу так, чтобы на нее было удобно сесть. Скарсгард легонько покачал головой: – Не здесь. Надеюсь, у модного фотографа найдется подходящая кушетка? – Ты знаешь, куда идти, – Стеллан моментально среагировал на едва заметную интонацию приказа в голосе. В глубине студии, за ширмой, стояла низкая широкая кровать без спинки, похожая на восточный диван, со множеством разноразмерных подушек и тяжелым, до пола, гладким, приятно-теплым на ощупь, покрывалом темно-вишневого цвета. Стеллан вальяжно откинулся на подушки и еще раз смерил взглядом молодого человека. Ситри стоял перед ним, засунув руки в карманы и слегка покачивался с пятки на носок. В серых глазах искрилось серебряное солнце. – Сними, пожалуйста, свитер, – Стеллан надеялся, что его голос звучит не очень хрипло. Наверное, стоило выпить до, но не хотелось перебивать вкус. Мальчик послушно взялся за ворот и стянул с себя верх. – Иди ко мне, – голос все-таки сел. Все было почти так, как во сне, разве что на теле мальчика все же было не так много шрамов. На самом деле, как сам Рауль и говорил, всего два – длинных, похожих на тонкие царапины, - на спине, между лопатками. Он осторожно провел пальцами по шее, плечам и ключицам. Сон превращался в реальность. Только теперь в голове не было никаких мыслей, сердце стучало где–то в горле и голове одновременно, все прожитые годы всей тяжестью ухнули куда-то в бездонную глубину черных зрачков напротив. Скарсгард чувствовал себя молодым, сильным, по телу разливался жар и, единственное, что он успел подумать, прежде чем тонкие пальцы потянули с него джемпер: как вовремя он успел сесть на диету, мальчик сейчас увидит картину, за которую уже было не так стыдно. Конечно, лучше всего, это было делать медленно: целовать каждый сантиметр кожи, водить кончиками пальцев, а затем сразу языком по тонким следам старых шрамов, вдыхать аромат сандала, которым было окутано все молодое тело. Но медленно не вышло. Они избавили друг друга от одежды очень быстро, раскидав ее по всей комнате. Вслед за ней полетели подушки. Под его руками Рауль словно превратился в бархатистую змею, скользившую, обвивавшую и выгибавшуюся так, чтобы язык, пальцы и губы могли достать везде, где Стеллан только хотел. Рауль тихо стонал, стискивая зубы. Низкий звук, откуда-то из живота, медленно проходил волной по горлу, отчего на секунду возникал будто спазм, затем поднимался на самый верх, в бесполезной попытке удержаться за оградой зубов и губ. Рауль закусывал нижнюю губу, но каждый раз было уже поздно, и стон вырывался на свободу, касаясь ушей Скарсгарда самой сладкой музыкой. Стояк был уже мощный, когда Стеллан все же выпустил молодого человека из объятий и попытался перевести дух. – Моя очередь, – Рауль поднялся и вышел за ширму. Прежде чем Скарсгард успел что-то сказать, а уж, тем более, сообразить, мальчик вернулся с бутылкой вина и одним узким бокалом. Стеллан с легким недоумением посмотрел на пробку, с легким хлопком вылетевшую из горлышка, и на темно-алую жидкость, плеснувшую по стеклу. А затем до него дошло. Он сглотнул и уставился на Ситри. Тот, держа бокал в одной руке, приблизился и властным движением раздвинул ему ноги, а затем изящно опустился между. – Какое из моих действий сейчас кажется тебе необычным? – Рауль улыбнулся и провел краем бокала по своим губам. – Я не настолько отсталый, как кажусь, но продолжай, – Стеллан почувствовал законную гордость за всю свою бурную молодость. – Один глоток – твой, второй – мой. Вино терпко обожгло горло. Стеллан опустил взгляд. Рауль отпил немного, и, держа жидкость во рту, наклонился. А затем Стеллана Скарсгарда снова охватило чувство абсолютной легкости, почти граничащей с эйфорией. Ему казалось, что все пространство вокруг наполнилось светом, а их с Раулем тела стали распадаться на миллиарды сияющих искр. Они вспыхивали и взлетали вверх, кружились, перемешивались между собой. Его мечта слиться с мальчиком в единое существо, превращалась в реальность. Теперь Стеллан понимал, почему темные глубины взгляда его любовника так притягивали. В них, действительно, не было ни страха, ни ужаса – только бесконечная радость полета и неги и понимания, что он, наконец-то, находится там, где должен и что все именно так, как и должно быть. Перед глазами продолжали медленно кружится золотые круги, и Стеллан не сразу понял, почему все вокруг выглядит размытым. К телу возвращалась обычная чувствительность, он ощутил влагу на щеках и понял, что глаза застилают слезы. Его мальчик, теперь уже окончательно, навсегда, его, сидел прямо перед ним. В руках он держал бокал с вином и спермой. Его, Стеллана, спермой. Отсалютовав мужчине, Рауль поднес бокал к губам и медленно выпил все до капли. Стеллан медленно, со всхлипом выдохнул, прижал молодого человека к себе, закрыл глаза и зарылся лицом в его волосы. Он одевался, с удовольствием поглядывая на растянувшегося на диване голого Ситри. Смотреть на обнаженное, исцелованное и измятое объятиями тело было почти так же приятно, как чувствовать его под своими руками. Говорить по-прежнему почти не было сил, но время поджимало. – Мальчик мой, как ты отнесешься к предложению съездить вместе в Америку? – получилось почти легко и даже почти как-то обыденно. Особенно, если учесть, что это было, фактически, официальное признание их отношений. Рауль перевернулся на живот, подставляя взгляду спину и левую ягодицу. Мысль о том, что до задницы сегодня дело так и не дошло, очень мучала Стеллана. – У меня скоро начинаются съемки в Америке, в Колорадо. Тебе в редакции дадут отпуск недели на две? Ситри встал, подошел ближе и теперь стоял рядом с ним – худой, гладкий и с проступающим на шее засосом. Стеллан яростно и коротко выругался про себя. То же мне, опытный любовник, потерял контроль как мальчишка. – Насчет отпуска я договорюсь, но как я поеду с тобой? Как личный фотограф? Вряд ли я тебе нужен на съемках, да и, насколько я знаю, у актера Стеллана Скарсгарда требования в райдере куда более скромные. Так, во всяком случае, утверждают твои фан-клубы. Стеллан с облегчением рассмеялся. – Уж ты-то мог бы и не читать фан-сайты. Как-никак, у тебя есть эксклюзив, – и он шутливо, и как-то, случайно, чуть ниже, чем обычно, поклонился молодому человеку. – Требования у меня, и вправду, простые, но… личного костюмера, думаю, я могу себе позволить. Тем более, ты отлично справляешься с раздеванием, – и он кивнул на разбросанную по полу одежду. Рауль снова издал тихий горловой звук, обозначавший у него смех, и Стеллан поставил себе мысленную зарубку: постараться сделать так, чтобы мальчик снова начал смеяться открытым, искренним смехом. – То есть, фотоаппарат не брать? – он наклонился за джинсами, дразня голым, неоприходованным задом. Кажется, им не избежать гостиничного постельного белья. Скарсгард усмехнулся – стоило только подумать, что он стар для юношеских метаний по съемным точкам. Клацнула пряжка, Рауль застегнул пояс. Скарсгард стиснул его ягодицы и прижал к себе. – Мы только начали. Договорись с журналом, а я позвоню продюсеру и решу все остальное. Хоть тебя и не берет алкоголь, я знаю там отличный бар, хотя бы оценишь выбор пива и антураж. Серые глаза, сейчас светлые до жемчужной белизны, пристально смотрели на него. – С этого и надо было начинать. Ради выбора пива и антуража бара я, конечно, с удовольствием прокачусь в Америку за счет кинокомпании. Ну и пару раз раздену тебя по дороге. Стеллан фыркнул, впился губами в этот дерзкий рот, чуть прикусив нижнюю губу, затем резко развернулся и вышел из студии. Больше всего на свете он хотел остаться. Не ехать никуда: ни домой, ни на какие съемки. Великие воды поглотили его и теперь ему хотелось лишь плавно и медленно погружаться на дно, шелковое и гладкое, как кожа Рауля, на ложе, пахнущее сандалом, упругое и сильное, как тело и руки Рауля. Он понимал, что в чью сторону качнулись все его убеждения и так тщательно выстроенное равновесие его жизни. Впрочем, это было ясно еще с первой встречи в том самом кафе.***
Последнее время Ситри все чаще ловил себя на том, что боль, которую он испытывает, когда отношения между ним и кем-то из смертных складываются, помогает лучше понимать происходящее между ними, а сияние их глаз, в котором к нему переходят их души, обнимает и исцеляет почти так же, как и то – изначальное. Он стал замечать, что радость и нежность его избранных возлюбленных, не только восполняли потраченное им, но и погружали в состояние, почти похожее на то, какое было до Падения. И это сильно отличалось от простого выполнения желаний других. Хотя остальные тоже просили любви, секса, страсти – всего того, что он так тщательно и осмотрительно выбирал для себя. Ситри заметил, что тот смехотворно короткий срок, который люди так любили растягивать, перестает казаться ему таким уж кратким. Он начинал понимать, почему люди так тянут время. Он давно заметил, что голоса, прикосновения, запах человека, который удостаивался его любви и дарил ему свою – были совершенно не похожи на прикосновения, запахи и голоса других. Это было странно, но очень приятно. А еще это вызывало желание проводить с возлюбленными как можно больше времени. И это стремление в себе самом он тоже пока не мог понять до конца. Все это как-то сбивало с толку.***
Вопрос решился быстро. Актер Стеллан Скарсгард был некапризен, его запросы всегда были скромны, а возраст уже позволял иметь некоторые слабости, поэтому никто даже не удивился просьбе о личном костюмере. Стеллану даже показалось, что в глазах продюсеров он стал куда больше похож на нормальную кинозвезду, с прихотями и сложными райдерами, и им даже как-то явно полегчало. Что же касается Ситри, то грядущий отпуск обернулся для него некоторыми странностями. Он отлично разбирался в движениях человеческих душ, до тех пор, пока они не имели непосредственного отношения к нему самому. Поэтому откровение шефа редакции, как выяснилось, давно имевшего виды на молодого фотографа, ввергло Рауля в некоторый ступор. Шеф приглашал коллегу на выходные в загородный дом и намекал на то, что отпуск можно было бы провести в Швеции, где он лично мог бы показать ему несколько очень красивых мест, идеально подходивших для пейзажных фото. Рауль очень вежливо предложил перенести эти захватывающие планы на какое-нибудь более отдаленное будущее и, теперь пытался сообразить, как можно использовать внезапную страсть начальника для более подходящих целей. Шеф, подписав заявление, не спешил его отдавать, и Ситри, с тем же внутренним недоумением, пережидал, пока его погладят по щеке, потом слегка обнимут за плечи. До раздевания дело не дошло, но, выйдя из офиса, Ситри в очередной раз подумал, что возбуждать в людях самые разные страсти и вселять в чужие души пламенную любовь или ненависть – работа увлекательная, пока не начинает мешать личной жизни. Рассказывать любовнику обо всем случившемся, Рауль, разумеется, не стал. На съемки Рауль, как и положено членам обслуживающей команды, прилетел на день раньше, чтобы успеть вникнуть во все детали. Назавтра появилась вся съемочная группа и актеры, и все вокруг наполнилось суетой, шумом, бесконечными разговорами и звоном мобильников. Их со Скарсгардом поселили в соседние номера, между которыми тут же началось оживленное хождение. Первые дни им обоим было, действительно, некогда, работа шла интенсивно, у Рауля хватало возни с рубашками, плащами и прочей амуницией, и единственное, что оба мужчины могли себе позволить – это долгие поцелуи, которые, разумеется, происходили за запертыми дверями трейлера или номера. И короткие вечерние свидания – Стеллан, несмотря на усталость, вечером обязательно заглядывал в номер Рауля и устраивал тому полушуточный-полусерьезный короткий допрос: успел ли мальчик поужинать, не устал ли и как он себя чувствует. Разговор обычно заканчивался тем, что Стеллан заказывал еду в номер и они ужинали вместе. Скарсгард с удовольствием посвящал молодого человека в тайны киносъемок и кинопроцесса, но, при этом, внимательно следил за его лицом и, как только находил хоть малейшие признаки утомления, решительно отправлял своего нового костюмера спать. Своих детей он приучал к самостоятельности, а сейчас поступал ровно наоборот, но ему было плевать на противоречия. Ему нравилось заботиться, хотелось делать все это: кормить ужином, проверять – все ли в порядке, целовать в лоб и вглядываться в лицо: не устал ли мальчик, не растерялся ли от новой жизни. Конечно, Рауль был взрослым человеком, он совершенно не нуждался в опеке и чьем-то покровительстве, ему не нужно было застегивать пуговицы и проверять, что он ест, но… эта игра нравилась им обоим. Очень нравилась. Скарсгард сам не заметил, как у них сложилась традиция: каждый раз, беспокоясь о нем и мягко пытаясь отправить спать, Стеллан на прощание начал целовать Раулю руку. Шутливо, легко, нежно касаясь губами тыльной стороны ладони. Ему очень нравился этот жест, он казался каким-то абсолютно правильным, несмотря на то что как-то не очень вписывался в рамки привычного этикета. Но пару раз сделав это, Стеллан уже не хотел останавливаться. У него по-прежнему кололо под ребрами каждый раз, когда он видел Рауля с кем-то за разговором или бегущего мимо него. Еще сильнее начинало болеть, если он вообще не видел его на площадке. Стеллан начинал беспокоиться, нервничать и успокаивался только тогда, когда Ситри вновь появлялся в поле его зрения. Смесь ревности, счастья, нежной заботы, мягких поцелуев, которыми щедро дарил его Рауль по утрам и вечерам, наполняли Скарсгарда почти забытым со времен молодости озорством и невероятным азартом. Все вокруг обрело особенную яркость и остроту. Он вдохновенно работал на площадке, все вокруг сходились в мнении, что это будет его лучшая работа за последние годы и что, вообще, эти съемки – просто подарок судьбы по атмосфере, особенно, после ковида. Через неделю работы у всей съемочной группы случился выходной, большая часть народа отправилась изучать местные бары и достопримечательности. А Скарсгард решил, что пришло время показать Раулю хороший пивной бар. С этим он и постучался к нему в номер. Молодой человек встретил его в одном из самых лучших видов – с намотанным на бедра полотенце и с мокрыми после душа волосами. Решив, что пиво вполне может подождать до вечера, а то и до завтра, Стеллан захлопнул дверь. – Босс, выглядите отлично, даже жалко все это все снимать, – острые насмешливые искры сверкнули во взгляде. Скарсгард уже несколько месяцев был спокоен за свой внешний вид. Он снова начал носить черные и белые рубашки, которые ему очень шли, элегантные кашне. Он похудел и, готовясь к роли, немного отрастил волосы. Сегодня, собираясь зайти за мальчиком и предполагая продолжение, он особенно постарался – и побриться и слегка взлохматить шевелюру, выбрал рубашку и нарочно небрежно закатал рукава. – Знаешь, что я в тебе особенно ценю, как в костюмере? – Шутки Стеллан всегда подхватывал влет. – Ты сразу понимаешь задачу. И приступаешь к ее исполнению. Он сел на край кровати. Она была еще разобрана, и сверкала белоснежным бельем, одеяло смято, и его ноздрей вновь коснулся легкий запах сандала. Кажется, ни до какого бара они сегодня не дойдут. – У тебя есть преимущество, – Рауль подошел ближе и встал прямо перед ним, чтобы Стеллан уперся взглядом в скрученную кромку полотенца. – На тебе одежды больше, ты начнешь получать удовольствие раньше. А на мне – только вот это, – он выразительно покачал бедрами. – Давай уровняем наши позиции. Сегодня начинаешь ты. – Не хочу тебя разочаровывать, – голос начал садиться, и Стеллан поспешил дошутить прежде, чем ему станет не до слов, – но в прошлый раз тоже начинал я. Но ты и так давно и вчистую меня победил. Все эти долгие месяцы, а, если быть честным, с первого дня знакомства, Стеллан Скарсгард ждал именно этого дня. Когда он сможет окончательно поверить в то, что имеет право на то самое счастье, которого он ждал долгие годы, оставит позади весь груз прожитого, разрешит самому себе любовь и окончательно сдастся на милость победителя. Он обхватил Рауля за бедра и прижался лицом к влажной ткани и коже живота. Он почувствовал, как пальцы мальчика зарылись ему в волосы, ощутил прикосновение губ, короткой вспышкой обожгло сожаление, что, как не отращивай волосы, макушка редеет очень быстро, что сил остается все меньше, как ни бодрись, под ребрами снова заныло – он не сможет удержать Рауля, если тот решит все изменить, где-то в солнечном сплетении вспыхнул горячей точкой вопрос без ответа: почему, ну, почему он еще раньше не познакомился с этим юношей. Почему еще тогда, в первый раз, когда увидел ту роскошную фотосессию сына, не узнал имя фотографа… Рауль мягко взял его за подбородок, и их глаза встретились. Взгляд Ситри вновь лучился мягким обнимающим, исцеляюще-нежным светом, точно, как в первую встречу. А в самой глубине зрачков медленным водоворотом начинали кружится черные сверкающие волны. – Не сожалей ни о чем. Никогда. Особенно – сейчас. Он мягко толкнул его на кровать, наклонился над ним и очень нежно, почти невесомо, коснулся губами его лба. – Я с тобой. И я всегда буду с тобой. Стеллан сжал его лицо в ладонях. Уже чувствуя, как по всему телу прокатывается острая, колющая мелкими иголочками волна, он прижал мальчика к груди. – Я хочу увидеть, как ты засыпаешь в моих руках, а утром я обязуюсь сделать тебе кофе. – Сегодня у нас как никогда много шансов, чтобы все это так и случилось, – прошелестело Стеллану куда-то в солнечное сплетение, и все сожаления и страхи, весь ужас исчезли так же мгновенно, как и появились. Он потянулся сдернуть полотенце, и обнаружил, что остался без рубашки. Худое тело распростерлось перед ним в белоснежных простынях. Можно было не бояться выдохнуть имя, скользя руками и губами по теплой, а потом все более и более горячей коже. Стеллан вычертил дорожку поцелуев по груди и животу, спустился вниз, поднялся вверх, затем, не очень поняв, как это произошло, сам оказался под мальчиком, который сел на него верхом. Рауль тряхнул головой, отчего несколько капель воды льдистым прикосновением обожгли разгоряченную голую грудь Скарсгарда, и извлек из прикроватной тумбочки тюбик смазки. Стеллан выдал ему пару увесистых шлепков по заднице и хрипло простонал, что сначала он. Все его привычки опять катились к черту, как всегда с Раулем, но это уже не имело никакого значения. Мальчик послушно лег на спину, Стеллан подтащил ближе подушку, подсунув ему под бедра, а затем... Его долгое путешествие завершилось. Если бы Стеллан был хоть немного мистиком, он бы сказал, что оно, на самом деле, только началось. Предвечные темные воды со вкусом кожи и губ Рауля Ситри нежно сомкнулись над головой Скарсгарда-старшего.