Сдавайся, пожалуйста

Ханне семнадцать, когда она видит Мариссу Виглер с прямого ракурса, издали и в ледяном свете промозглого неба — Ханна видит её именно так, как представляла себе много-много раз. Ветер улёгся, вокруг штиль. Но в воздухе назойливо вибрируют звуковые волны — Ханна почти ощущает чужое дыхание на собственной коже. Виглер дышит поверхностно, нервно. Ханна ведёт носом, сильно втягивая в себя аромат парфюмерной липы. С тяжёлой примесью железа и крови. Пистолетное дуло смотрит Ханне ровно в переносицу. Ханна крепче сжимает стрелу. Одиннадцать секунд. Виглер делает шаг вперёд — плавный, едва осязаемый. Ханна медлит; мысли выстраиваются заторможенно, нехотя; и сердце ухает где-то в висках. Но руки всё ещё цепляются за наконечник стрелы. Ханна резко одёргивает себя. Виглер ступает бесшумно и аккуратно, пистолет — пока на предохранителе. Ханна подаётся навстречу. — Дай мне уйти. Я не стану тебе делать больно. И тогда… ...тогда Виглер, смеясь, опускает оружие, останавливается на расстоянии полуметра — Ханна подпускает её, сканируя дотошными зрачками лицо. У Мариссы голубые глаза. — А если я не дам тебе уйти, Ханна? — Ты достаточно близко, чтобы я без особых усилий всадила стрелу тебе в сонную артерию. У Мариссы глаза — сумеречное марево. Яркое-яркое. — Но я не хочу этого делать. — Как великодушно. — Сдавайся, Марисса. Сдавайся, пожалуйста. Ханна выше на шесть сантиметров и сильнее на два боксёрских удара. Виглер бросает пистолет Ханне под ноги. И уходит, подставив тонкие плечи дождю. *** Ханне девятнадцать, и она учится в Вест-Пойнте. У неё паспорт, счёт в BofA и квартира в Буффало. Земля тебе пухом, Эрик. Ты предусмотрел почти всё. Ханне девятнадцать, и она уже позволяла целовать себя ниже ключиц. Лишь для того, чтобы забыть о ржавой боли в позвоночнике — за позапрошлый месяц она значительно прибавила в росте. Но сейчас боль утихла — Ханна достигла отметки ровно в шесть футов. Ханне девятнадцать, когда она видит Мариссу Виглер во второй раз. Земля тебе пухом, Эрик. Но ты предусмотрел точно не всё. Когда Виглер заходит прямо в тренировочный зал, её каблуки громко звякают, и под потолком разлетается эхо. Ханна выкручивает Тиму руку — тот кривится от боли. — Просто уложи меня на лопатки. И всё. — Да. Ханна швыряет Тима на спину, и он бьётся об пол с отрезвляющим хрустом: на левой руке теперь сломаны пальцы. Четыре пальца. — Ты снова не рассчитала силу. — Задумалась. Прости. — Чёрт. Тим уходит. Медкомната буквально через два коридора. Тим — одиннадцатый по счёту и шестой по характеру травмы. У курсантов кому-то что-то ломать — негласная рутина, но Ханна, кажется, бьёт рекорды. В обеденный перерыв академия застывает — кадеты в казармах. Так что Тим не станет одиннадцатым официально. Может, и к лучшему. — Здравствуй. В тишине этот голос кажется водопадом — живым, стремительным. Таким же, как кровь в жилах Ханны — циркулирующая с катастрофической скоростью. В прогретом майским солнцем зале они совершенно одни. Ханне кажется, что ещё немного — и ресницы Виглер дотянутся до неё. Но до неё дотягивается лишь серая перчатка. В серой перчатке — маленькая ладонь. — Что ты хочешь, Марисса? — Забрать тебя отсюда. Ханна сжимает зубы: Виглер въедается сразу во все её нейронные связи. Это изматывает. — Иди в наш центр, Ханна. Иди со мной. — Как у тебя всё легко. Виглер смотрит неотрывно. Тянет чуть вверх уголки розовых губ. — Не хочу усложнять. От Мариссы всё так же пахнет медовым липовым цветом. От Мариссы больше не несёт металлом и кровью. Это почему-то сбивает с толку. Ханна не может подобрать собственному состоянию верное определение. Виглер, кажется, выжидает. Ханна глядит в контур по-прежнему улыбающихся губ, затем ползёт зрачками вниз по изящному телу к замшевым туфлям с серебряной пряжкой. Марисса, ты красивая. Ты похожа на сентябрьский север, Марисса. Виглер вздыхает глубже обычного. — Вест-Пойнт закалил тебя. — Меня закалил мой генетический код. Тебе ли не знать. Ханна напряжённо следит за ней. Виглер вторгается в личное пространство спокойно, выверенно, одним мягким шагом. — Сдавайся мне, Ханна. Пожалуйста. Холодные блестящие пуговицы на платье в полоску— Ханна проводит по ним кончиками ногтей. — Хорошо, Марисса. В этот раз. *** Ханне двадцать, когда Марисса Виглер слишком долго наблюдает за ней. Они сидят за огромным круглым столом друг против друга; Ханна боковым зрением фиксирует бьющегося о потолок мотылька и яростнее вчитывается в сухой, длинный текст пришедшего утром отчёта. — Ты смотришь на меня уже восемь минут, Марисса. — Жду, когда закончишь. — Я на предпоследней странице. Виглер чуть откидывается назад в офисном кресле и на мгновение смыкает веки — ресницы буквально ложатся на скулы. Люминесцентный свет ослепляет. Ханна захлопывает папку. Мозг проглатывает всю информацию. Ещё четырнадцать секунд — обработка. За это время Ханна обходит стол и становится у Виглер за спиной. Опускает на её плечи руки. — Ханна, что ты делаешь? — В этом отчёте нет половины нужных нам данных. Заслуги Майлза преувеличены. Виглер снова глядит на неё. Ханне двадцать, и ей кажется, что её сердце бьётся иначе — сдержаннее, глухо ударяясь о кости: Ханна, сдавайся, прошу тебя. Ты не готовил к такому, Эрик. Это нечестно. *** Ханне двадцать один, когда Марисса Виглер касается её запястья, сняв перчатки. Это происходит в одном простом жесте, в одном скользящем движении, но Ханна чувствует — для Виглер это что-то несвойственное, серьёзное. Личное. И это ощущается совсем как поцелуй. — Зачем ты пригласила меня, Ханна? — Проходи в гостиную. Я пока сварю тебе кофе. Ханне двадцать один, когда она поворачивается к Мариссе Виглер спиной — без терпких опасений оказаться с пулей в затылке. И это первый раз, когда Марисса Виглер остаётся без прямого ответа на свой вопрос. Но она не остановится. Она будет пытаться снова. И она пытается, когда Ханна опускается на диван — совсем рядом, кончиками волос касаясь её плеча. — И какова причина? — Марисса, я просто пригласила тебя. — Ладно. Тогда знай, что я не смогла тебе отказать. Ханне двадцать один, и она знает, с каким трудом Марисса Виглер говорит ей это. Она знает, что прямо сейчас Виглер пропускает несколько вздохов, чтобы усмирить подскочивший пульс. Это всегда работает… но теперь, — Ханна точно слышит, — теперь сердце колотится слишком сильно. Ханна впервые не знает, какой ход будет верным. Эрик, сукин ты сын, хоть раз ты бы заикнулся об этом. Марисса. Марисса, пожалуйста. Признай, что я победила. Марисса. Виглер из-под полуопущенных ресниц глядит ей куда-то в висок. Ханна поворачивается к ней всем корпусом — ладонью ведёт по скуле, указательным смахивает упавшую ей на глаза чёлку. Ханне двадцать один и уже давно не семнадцать, но да, она хорошо помнит, что при поцелуе орбикулярис орис — главная из всех лицевых мышц. Виглер шлифует ей лицо своей яркой радужкой. От этого напряжения больно. Ханна целует медленно. Проходится пальцами по ключицам, берётся за податливую блузочную ткань (так, что Виглер вздрагивает против собственной воли), большими пальцами обводит чуть ниже рёбер и… …останавливается, отодвигается, замирает. Мозг старается всё осмыслить. Ханна даёт Виглер пространство и время. Потому что не хочет выглядеть импульсивной дешёвкой — пошлой, продающей себя задаром. И потому что хочет позволить Виглер выбирать дальше. Отвергнешь меня сейчас? Виглер смотрит слегка затуманенно, фокусируется с промедлением — и к Ханне тянется сама, раскрывая губы; её кожа пылает под полупрозрачной тканью — Ханна точно чувствует жар, нависает сверху и раздевает неспешно, сосредоточенно, миллиметруя касаниями обнаженную кожу — белую-белую. Ханне двадцать один, когда Марисса Виглер отдаётся ей. Дрожит, прижатая к дивану; стонет — глухо, голодно; откидывает голову, выставляя беззащитное горло. Ханна берёт её — неторопливо, всю, двумя пальцами. Виглер отрывается от бархатной поверхности дивана, приподнимается чуть на локтях. Грудная клетка остервенело вздымается. Ханна ловит на себе взгляд — прямой, синий, нечитаемый. И своими губами следит от шеи до уха. Виглер подаётся вперёд, обхватывает Ханну за плечи, жмётся ближе, опаляя дыханием правый висок. Ханна давит сильнее. Виглер мажет поцелуем ей щёку. Ханне двадцать один, когда Марисса Виглер кончает у неё на коленях. Сдаётся. Ханна распахивает глаза, просыпается — Виглер скользит по нагретому ламинату босыми стопами, ловит на ресницы закатное солнце. На спине видны тонкие позвонки. Ханна цепляется зрачками за это. Дотрагивается, кладёт ладонь на уже остывшую кожу, гладит — Виглер каменеет, задерживая вдох. Поворачивает голову, волосы — рыжее-рыжее пламя. В руках вертит пустую чашку. — Спасибо за… кофе, Ханна. Ханна тоже садится. Тянет на себя, дышит в самый затылок, не отпускает. Целует ласково. — Останься со мной, Марисса. Я никогда не сделаю тебе больно, ты же знаешь. Виглер ложится обратно, но смотрит по-прежнему въедливо, грустно. — Боюсь, из нас двоих… первой, кто сделает больно, буду я, Ханна. *** Ханне двадцать два (двадцать три через месяц), когда Марисса Виглер обнимает её прямо на улице — закидывает руки ей на шею и прижимается сильнее обычного, отчаянно. Ханна глядит ей в лицо — красивое и такое спокойное. Видит в глазах своё отражение. — Иди домой, Ханна. Я… буду позже. Ханне скоро двадцать три, и она абсолютно не дура. — Скажи мне. — Просто давние счёты. Виглер ступает по-привычному легко и мягко — вдоль дороги, по тротуару, по опавшим осенним листьям. От Ханны — девять шагов. Ханне без месяца двадцать три, когда Эрик Хеллер восстает из мёртвых. Мчится через проезжую часть, руки греет в карманах, — Ханне почему-то кажется, — неспроста. Ханна становится ближе. После всего, Эрик, после всего ты не удосужился сказать, что жив. Ты оставил меня. Эрик Хеллер смотрит на неё — шрамы на лице делают его уродливым. Эрик Хеллер смотрит на неё — и в его глазах нет ничего. Пустота выела радужку, выклевала зрачки. Ханне без месяца двадцать три, когда Эрик Хеллер смотрит на неё как на чужую. И подходит к Мариссе — вплотную. И говорит, говорит, говорит. А потом уходит. Ханна подбирается ещё на пару шагов. Эрик, ты предал меня? Я помню, ты говорил, это грязно. Ханне без месяца двадцать три, и она почти успевает закрыть Мариссу Виглер собой. Но пуля проскакивает сантиметром левее грудины и врезается точно в цель. Ты сволочь, Эрик. Ненавижу тебя. Ханне без месяца двадцать три, и она выстрелом прошибает Эрику Хеллеру (когда-то дорогому-дорогому другу, наставнику, папе) лоб. Падает рядом с Мариссой, зажимает ей рану, шепчет совершенно бессвязное. Мимо проносятся люди, кто-то куда-то звонит. Скорая опоздает. Не хватит времени. Кровь. Целая лужа. — Видишь, Ханна. Я всё-таки сделала тебе больно. Пальцами касается неразбавленных слёз. Уголки губ — вверх, глаза — всё такое же небо. Марисса, какая ты бледная-бледная-бледная. Марисса… я… — Смотри на меня. Смотри на меня. Не закрыв… — Ханна, я… тебя люблю. Ханне без месяца двадцать три, когда Марисса Виглер говорит о любви. Ханне без месяца двадцать три, и она говорит о любви тоже. Скорая приезжает. Ханне без месяца двадцать три, когда Марисса Виглер умирает прямо у неё на руках. Но всё ещё смотрит — стеклом сквозь жизнь. Голубые-голубые глаза… *** — С днём рождения, Ханна. ЦРУ гордится тобой. — Спасибо, сэр. — Сколько тебе теперь? — Двадцать шесть, сэр. Мистер Кларк поправляет галстук. Ханна помнит, как когда-то здесь под потолком трепыхался мотылёк. Где сейчас твои иссохшие крылья? — Я могу идти, сэр? — Конечно, Ханна. Не забудь загадать желание. Ханне двадцать шесть, и она глотает боль вместе с шампанским — в одиночестве и свете настольной лампы. Тебе так плохо, Ханна. Сдавайся. Столько горя. Нож сравняет счёт. Сдавайся сейчас. Пожалуйста. У Ханны голова кругом, остатки шампанского — на полу, бокал — в раковине. Но сдаться некому. Ханне двадцать шесть, когда она смотрит на желтоватый горизонт. Ханне двадцать шесть, когда она встречает рассвет. Сжимает в кулаках маленькие, серые, холодные перчатки — это всё, что у неё осталось от… — Марисса, ради тебя я буду жить. Я желаю, чтобы ты это знала.