К мёртвым не возвращаются

      Конечно, Чимин знал, что аренда настоящей рухляди в виде двухэтажной домины за стоимость мерзопакостного хостела для нищих туристов не будет надёжным и добротным жилищем на следующий университетский год, но то, что его будет шестую ночь подряд донимать нечеловеческий гулкий рёв с пустого чердака пять на пять метров, где не спрятаться даже крысам, — никак ожидать не мог. Он перетащил все свои коробки на первый этаж, прошёлся расхлёбанным веничком по каждому углу, заколотил все пробелы в ставнях, прикрутил все болтики на стеклянных окнах и даже снял всю паутину, но так и не получилось разузнать, почему его пятую ночь подряд поднимает с кровати жалобный вой, заставляя натягивать толстовку и, вооружившись телефоном, идти проверять.       «Это не похоже на ветер» — отвечает Хосок под утро на голосовое сообщение от Чимина, засыпающего над залежами медной проволоки среди гор всяческого хлама и инженерно-конструкторских чертежей.       «Да ладно, без тебя бы и не понял» — отвечает ему тут же Чимин и окидывает взглядом на скорую руку сколоченный стол, вспоминая, на каком из этапов застряла его лабораторная. То, как придирчиво и высокомерно смотрит на него радио-волновая установка — на минуточку — собственноручно собранная из мусора для перебивки этих заунывных звуков, раздражает, отчего Пак хлопает себя по коленям и не менее агрессивно хватается за подключение переменного конденсатора и обматывание ферромагнитного стержня. Неловкое движение налитых свинцом из-за недостатка сна рук — и коробка с ценными кусками металлов с грохотом летит на пол, цепляя контейнер с катушками, что бодро рассыпаются по полу и закатываются кто куда.       Чимин горестно и совершенно устало вздыхает, откидываясь на спинку стула и скошенным взглядом глядя на экран телефона, который занавесить бы и не знать, что через тридцать минут выдвигаться в часовую дорогу, пересаживаться на автобус и ехать ещё двадцать. Процессорный кулер, выцарапанный из старого компьютера со свалки, понимающе смотрит на него с соседнего стола. «Ни черта ты не понимаешь, — думает Пак. — Скоро и ты попадёшь под мою руку — и перестанешь работать». Ему всегда больше удавалась работа с деревом, а не с электрическими проводами и медью.       Отвергнув несуществующую поддержку, Чимин заставляет себя встать и доковылять до пикнувшего телефона. Хосок, похоже, тоже ничуть не спавший, добавляет «какая-то кринжатина, попробуй посыпать порог солью», чем вызывает на лице Пака дёрганую ухмылку: не его пытаются сцапать, а только его нервную систему, так как соль сможет ему помочь? Было бы намного сподручнее, если бы Чон сам приехал и забрал с собой всю нечисть. А вообще, неплохо было бы его напрячь помощью в ремонте.       Чимин шкодливо ухмыляется, уже собираясь завлекать к себе Хосока, но в общий чат летит обыденное «вы дебилы?» от Юнги. О, как рано — и тоже не спит.       от: откройте форточку       «винчестер недоделанный»       «да выпь это, скорее всего»       4:43       от: кончелыга       «или сова сошла с ума и научилась кричать»       4:43       от: откройте форточку       «вообще-то некоторые виды сов умеют это делать»       4:44

      кому: беседа пансионат 514ever       «прямо как ты, когда у твоего ноута десятый раз за неделю слетает винда»       4:44

      от: откройте форточку       «просто намджун не программист, а обратно этому слову пропорциональное»       4:45       от: кончелыга       «тем не менее он умеет отличать призраков от выпи»       [пересланные сообщения от: бротичелли Н]       «конечно, хо, это призраки»       4:47       от: откройте форточку       «а ты не умеешь различать сарказм»       4:47       Чимин глухо смеётся, не обращая внимания на поднимающееся рассветное солнце за окном на светлеющем небе и то, что он спит получасовыми урывками уже пятый день. Пусть большинство из них — в лекционных аудиториях, а не в мягкой постели, потому что кто-то гениальный поселился на его чердаке, их утренние перепалки четвёртый год кряду всё так же поднимают настроение. Так приятно, что их придурочная пятьсот четырнадцатая общажная комната в полном составе остаётся таким же филиалом брюзжащих стариков, у одного из которых — помутнение рассудка, а у другого — периодическая деменция. Честно говоря, Чимину уже глубоко плевать, ветер, совы это или какие астральные сущности: он всего лишь хочет, чтобы его просто оставили в покое, а не продолжали съёмки ещё одного гениального в своём идиотизме американского фильма ужасов. Хотя он согласен на бессонницу, но только в том случае, если ему отвалят гонорар за главную роль и страдания.       Пак делает протяжный вдох и резкий выдох, принимаясь в который раз строчить объяснения своим придуркам, до которых с первого не дошло, ведь они используют эту тему только для того, чтобы погрызться, избавляясь от усталости.

      кому: беседа пансионат 514ever       «ребят, выпь орёт протяжно, а совы коротко. а здесь — как будто приглушённый человеческий плач, попеременно срывающийся на рыдания»       4:49

      «и бля, я был на чердаке, там ничего нет, кроме старого кресла и полчища коробок»       «но я и их проверил»       «короче я хрен знает, но эта штука мне надоела»       «я кстати нашёл упаковку скульптурной глины столетней давности, нужна кому-нибудь?       4:51

      от: кончелыга       «может, это вор? у тебя не пропадала еда из холодильника?»       «глина это хорошо глина это моя жизнь»       4:51

      кому: беседа пансионат 514ever       «тогда возьму завтра»       4:51

      от: кончелыга       «сегодня»       4:52

      кому: беседа пансионат 514ever       «пока я не лёг новый день не наступил»       4:52

      от: кончелыга       «нихера у тебя календарь»       «так вот почему у тебя все дедлайны проёбаны»       4:53

      кому: беседа пансионат 514ever       «ага, говорит тот, кто не сдал защиту курсача с позапрошлого семестра»       «кстати, как комиссия м?»       4:54

      от: кончелыга       «пусть тебя твои призраки воры выпи сожрут и утащат куда-нибудь»       «ты ещё хуже чем они»       «изверг»       4:55       Чимин прикрывает глаза, клюя носом с телефоном в руке и глядя на то, как Юнги всё набирает и набирает сообщение.       от: откройте форточку       «ага, вор, который палит своё присутствие? который заявился просто поорать? что он украдёт? телевизор, которого нет? нервы, которых тоже нет? да в этом доме из ценного только чимин, но попробуй его вынести»       4:57

      кому: беседа пансионат 514ever       «поэтому они решили вынести мне мозг»       4:57

      от: откройте форточку       «его вообще-то тоже нет»       4:58       Чимин закатывает глаза.       от: кончелыга       «тогда это маньяк???»       4:58       от: откройте форточку       «ты обкурился там или че»       4:59       от: кончелыга       «я просто поднимаю боевой дух и отвлекаю чимина от этой шняги чё ты снова начинаешь»       4:59

      кому: беседа пансионат 514ever       «хён что там у тебя опять»       5:00

      от: откройте форточку       кому: кончелыга       «я просто шучу боже»       5:05       от: откройте форточку       «проект по макроэкономике. препод прислал имейл в два ночи. В ДВА НОЧИ»       «сейчас утро»       «сдавать сегодня»       «сон для него шутка»       5:06       от: кончелыга       «это он к хэллоуину вас с ходячими трупами спутал»       «ну жесть конечно»       5:06

      кому: беседа пансионат 514ever       «не день а пиздень»       5:06

      Жалобный вздох рвётся из груди против воли: не у него одного этот семестр начался через заднюю дверь, хотя и неизвестно — расслабляться или напрягаться. Чимин смотрит на выплывающий из-за светлых кучевых облаков диск солнца и понимает, что ещё несколько подобных дней — и он будет выть ещё громче чердачных поселенцев. Его крик достигнет соседних домов, соседних городов, облетит весь земной шар — и устремится к центру земли, оттолкнётся — вознесётся ввысь — и тогда, может быть, его зов услышат и на него перестанут срываться все кому не лень.       Раннее утро нервирует своим холодом, после которого придётся целый день болтаться по корпусам с пуховиком, но осень для того и осень, чтобы раздражать и оставаться пятнами слякоти на штанинах от обуви на высокой подошве. И только Юнги, зависший в созерцании древесной кроны, облачённой в золотисто-оранжевый наряд, с удовольствием наслаждается этой грязью и моросью. Наблюдает за тем, как от ветра ссыпается листва, даже не стряхивает приземлившийся на его плечо мокрый лист и продолжает стоять, задрав голову, в каком-то томящем ожидании с папкой и обеденным пакетом подмышкой.       Чимин тоже засматривается, но совершенно не колдовством осени. Прикидывает, не замерзает ли Юнги стоять на пронизывающем ветру таким ранним утром в одном расстёгнутом пальто, из-под которого выглядывает рубашка и жилетка, и шагает навстречу в высоких конверсах и пуховике с воротом под нос.       — У тебя брюки тоньше, чем шутки наших преподов, которые никто не понимает, — приблизившись, выдаёт Пак и защипывает пальцами чужую штанину, проверяя своё замечание эмпирическим путём. Добившись своего, возмущённо поднимает голову, но Юнги не меняется в лице, лишь вручает пакет и достаёт из своей сумки блокнот. — Я тебя обожаю, господи, просто лучший! — мгновенно расщедривается на благодарности Чимин, только завидев в пакете стакан кофе, упаковку сэндвичей и булку в полиэтиленовом пакете. С хищным блеском в глазах он тянет замёрзшие пальцы к ней, дёргано разворачивая. — С заварным кремом! Не с творогом! С кремом! — разражается восторгом с набитым ртом и, жуя, заглядывает в чужой блокнот, где вырисовываются переплетения сотен кленовых листьев. Потерев красный нос, Пак смахивает листочек с крепкого плеча Юнги и заменяет его на свой подбородок, продолжая жевать. — Очень круто, как и всегда. Завораживает.       Юнги лишь немного поворачивается к нему, будучи выше на пару сантиметров, и спокойно кивает. Зажав пакет под другой рукой, Чимин отряхивает руку и закатывает рукав Юнги, нащупывая там тяжёлые наручные часы и немного поворачивая их к себе.       — Ещё двадцать минут, — провозглашает он и наконец разделывается с булочкой. Наступает время для кофе. — Снова так рано, — бормочет и блаженно прикрывает глаза, стоит вкусу кофе растечься по языку. — Всё-таки твоя эта кофейня — золото, нигде такого кофе больше нет, — уже бодрее произносит он, созерцая, как быстро и ловко ладонь Юнги, зажав карандаш, порхает над плотной бумагой. — Тебе достать акварель? — Поднимает голову, почти утыкаясь носом в кромку воротника, и жаждет раствориться во сне и в этом убаюкивающем запахе. Хочется отключиться по щелчку пальца и выспаться за эти минуты до занятий, растворяясь в незыблемом спокойствии на чужом плече.       Всё, что касается Юнги, — совершенно утончённо и уютно. Он видит больше, чем остальные; чувствует больше, чем остальные, и росчерки его грифеля передают то, что человеческому взгляду неподвластно — только чему-то, кроющемуся в районе сердца или концепта души. Чимину это тоже не понять своим техническим складом ума и прагматичностью, он может только наблюдать, внимать передаваемые эмоции и тихо восхищаться, предлагая достать инструменты, чтобы Юнги не отвлекался, или сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь ему в идеале перенести то, что видят его мерцающие глаза, на этот крошечный холст, в этот крошечный мир, запертый в блокноте. Но Юнги только мелко мотает головой, сосредоточенный, надёжный — и выписывает очертания листьев.       Чимин глядит на них: листья как листья, одни — жёлтые или бурые, другие вообще начинают подгнивать и скукоживаться. Смотрит на землю, где они все захоронены, и понимает, что может только красиво граблями их сложить. Например, в идеале повторить золотое сечение прямо у входа в кампус, только дайте ему ещё пару грабель и чертёжную рейсшину. Чимин даже особо-то и не знает, что за кофе пьёт и что ему неизменно приносят каждое утро. Знает только то, что всё, что бы он ни взял с рук Юнги, всегда будет самым вкусным, самым искусным и самым утончённым.       — Хосока ждать будем?       — Он опоздает, — спокойно отвечает Юнги. Расслабляет плечи, позволяет наблюдать и быть наблюдаемым. — В беседе писал, не видел?       Чимин тоже мотает головой, допивая кофе и закусывая край бумажной трубочки, уже начавшей подтаивать. Глаза от ляпистого пейзажа медленно слипаются, минуты пробегают вместе с мурашками по спине от холодного ветра. В спину дует. Пак ёжится, отрывает подбородок от плеча и делает пару шагов вперёд, заглядывая в блокнот теперь с противоположной стороны.       — Вверх ногами ещё красивее, — говорит Чимин, начав разделываться уже с сэндвичами. Юнги поднимает нечитаемый взгляд, смотрит пару секунд глаза в глаза так, что Чимин, набив полный рот еды, зависает.       — Ты прав.       Чимину отчего-то хочется сказать, чтобы Юнги сначала бросил взгляд на свою работу, а не на него, прежде чем отвечать такое, но просто продолжает жевать то, что ему дали. Предстоящий день прокручивается в голове веретеном, наматывая на него самого Чимина. Хорошо, что есть возможность не влачиться в одну из самых дешёвых лавок за стенами кампуса, а завтракать прямо перед дверьми в аудиторию.       — Живи со мной, если хочешь, — слышится рядом. Чимин встряхивается, снова поднимает голову, замечая, что на него продолжают тепло смотреть.       Это красиво. Росчерки угольного карандаша по бумаге, штрихи и геометрические линии одежды Юнги, его чуть завивающиеся тёмные волосы — красиво. Красотой пользоваться нельзя, её не хочется пятнать.       Чимин мотает головой, уставляясь на оставшийся кусочек корочки в упаковке. Пак денно подбирает слова, даже пытается открыть рот, но в итоге поправляет рюкзак на плече, втягивает шею поглубже в тепло и, махнув рукой, вливается в толпу студентов.       Он должен сделать что-то со своим чердаком.

— ✗ —

      Дрожащая от смеха рука за спиной у прошедшей в его дом сотрудницы полиции тянется к заднему карману домашних штанов. Чимин пытается придать своей перекошенной физиономии порядочный вид, однако всякие старания трещат по швам: на него и его визгливый чердак пожаловались соседи с припиской, что недавно переехавший в ветхий пригород одинокий парень может держать кого-то в заложниках. А то, что это его могли держать в заложниках, никому в голову не пришло.       — Когда, говорите, вы переехали? — На пороге, сложив руки на груди, стоит мужчина лет сорока в форменном жилете и с изредка пищащей на его груди рацией.       — Почти неделю назад.       — И, говорите, с вашего чердака доносятся крики?       От настороженно-неверящего вида напротив хочется смеяться. Чимин прикусывает щёку, потеряв вместе со сном самообладание.       — Я думал, это выпь. — И давится оттого, насколько глупо и комично это звучит. Пак задерживает дыхание каждые полсекунды, без остановки написывая сообщения в групповой чат, чтобы не разразиться смехом и не загреметь в участок.

      кому: беседа пансионат 514ever       «прекрасно. я еще и убийца»       «ко мне приехала полиция»       16:01

      «соседи думают, что я разделываю тушки»       16:02

      от: кончелыга       «АХАХХАХАХХАХХАХХАХХАХАХХААХАХХАХАХАХ»       16:05       «ЛУЧШИЙ АНЕКДОТ НА ОКОНЧАНИЕ ПАРЫ»       16:06       от: откройте форточку       «бля смеюсь»       16:08       от: кончелыга       «БОЖЕ Я ХОЧУ НА ЭТО ПОСМОТРЕТЬ»       16:08

      кому: беседа пансионат 514ever       «так приезжай, чё ты»       «заодно прихвати мне свои фирменные бутерброды»       16:09

      от: кончелыга       «с каких пор за право угарать над тобой теперь надо платить»       16:10

      кому: беседа пансионат 514ever       «всегда было»       «вот юнги прекрасно об этом знает»       16:10

      — Ничего подозрительного, — звучит сбоку. Сотрудница полиции такого крепкого телосложения, что без труда перекинет Чимина через прогиб, подходит к своему напарнику и на ходу разговаривает по рации. Чимин отрывается от телефона, неожиданно сосредотачиваясь.       — Точно? — вылетает вопрос из губ, которые приходится растянуть, чтобы не выглядеть слишком уж потерянным неудавшимся киллером. — Что может так громко выть? У вас, может, были такие случаи?       — Были, — тут же твёрдо отвечает сотрудница. — Но каждый раз они заканчивались плачевно.       Чимин качает головой, опуская руки вниз.       — Скажите, у вас есть подвальные помещения? — Мужчина мягко заглядывает ему в глаза, но Пак ощущает, что каждое его движение сканируют так, что по загривку ползёт холодок. Неприятненько.       — Сам не знаю, — жмёт плечами Чимин. — Когда прибирался, вроде, ничего такого не было, но можете проверить, если хотите, я мог что-то пропустить.       Телефон в ладони несколько раз вибрирует. Смотря на то, как сотрудница кивает и уходит, а мужчина продолжает задавать ему вопросы про аренду, риелтора и историю дома, Чимин изредка, когда удаётся свободная минутка, уже измотанно проверяет сообщения.       от: кончелыга       «зАКатыВаЮ гЛАзА»       16:10       «юнги слишком сильно делать нехрен поэтому и таскает тебе еду»       «да, юнги?????»       16:11       «понятно. лютый игнор»       16:19       от: откройте форточку       сотрудники еще у тебя?       16:21

      кому: беседа пансионат 514ever       а что, хочешь приехать       16:22

      от: откройте форточку       мне до тебя полдня       16:22       от: кончелыга       «все мы знаем, что это не причина»       «что НЕ ЭТО причина»       16:22       «але»       16:26       «понятно, знаю один только я»       16:27       «лОХи»       16:29       «кстати чё по хэллоуину»       16:32

      кому: беседа пансионат 514ever       «хосок хэллоуин буквально сейчас переехал ко мне»       «присоединяйся»       16:32

      от: кончелыга       «яснопонятно»       16:33

      кому: беседа пансионат 514ever       «это не вопрос»       «вези бутерброды»       16:33

      от: откройте форточку       «может давай я подгоню тебе ружьё»       16:33       Сначала Чимин задумчиво сводит брови к переносице и, скрестив ноги, потирает подбородок, а потом соображает и удивляется собственной реакции, хотя на самом деле такая защита была бы неплоха в глухомани.

      кому: беседа пансионат 514ever       «надеюсь, не бутафорное?»       16:34

      от: откройте форточку       «обижаешь»       16:34

      кому: беседа пансионат 514ever       «возмоооожно»       «возможно я воспользуюсь твоим предложением»       16:34

      В итоге ему оставляют визитку, берут его собственные контакты на вооружение и собираются уходить, а Чимин провожает их любопытным:       — Скажите… А это не могут быть воры? — На него смотрят совершенно нечитаемо. Пак не хочет продолжать разделять этот взгляд, чтобы не успеть понять, в какую из степеней немилости и клоунства он успел ввалиться. — Ну… Я читал на Реддите, что так у человека около месяца жил под крышей другой человек, у него пропадали продукты из холодильника и… — Запал уменьшается с каждым произнесённым словом. Да, у сотрудников полиции есть дела поважнее: перестрелки у заправочных станций, воровство и подростковые суициды, а не его мнительность и жалобы от пожилых людей, которых может разбудить каждый шорох.       — Хороший вариант — установить видеокамеры.       Остановив шаг, Чимин вцепляется в край входной двери и тянет уголки губ в стороны.       А, да. Видеокамеры. Точно. Как же он мог забыть? Конечно. Да-да.       Им вообще ни о чём не говорит та халупа, в которой он живёт?       — Прекрасная идея. Так и сделаю, — улыбается он, махая сотрудникам визиткой и опуская подробности, почему он так сделать не может. В принципе, хорошая идея подцепить кого-нибудь из старшекурсников со спортивного факультета, пообещать им месячный запас протеиновых батончиков — да они за такое количество даже вопросов задавать не будут — и посадить на чердак подежурить с битой пару ночей. Идеальная видеосъёмка, пусть с небольшими отмашками.       Проскрипев замками, вбитыми в плотный дуб, Чимин оглядывает первый этаж и думает, что, в принципе, тут не так уж и плохо. Да, беруши и наушники не помогают, да, орёт что-то на чердаке — но зато какие хоромы, какая низкая арендная плата! Здесь просторы свободного места для его инженерно-технического хлама, он не побирается по закоулочкам центра города и не собирает жвачки из-под обеденных столов в столовой.

— ✗ —

      Чимин смотрит в потолок.       Девятая.       Девятая ночь.       Он ловит себя на мысли, что, наверное, жалеет: жалеет о том, что не купил банку соли и не согласился на ружьё. Уже девятую ночь подряд он не может уснуть под траурные и жалобные завывания с не менее жалобно скрипящего своими полусгнившими половицами чердака. Лёжа на кровати, Чимин вспоминает, что девятка — идиотская перевёрнутая шестёрка и не шибко приятное для человеческих сознаний число, и решается довериться им, на пару минут уверовав во все известные религии, чтобы хоть кто-нибудь из них наконец забрал своего призрачного завывателя обратно и избавил Пака от бессонницы. Видимо, одной просьбы недостаточно, но Чимин отказывается терпеть это ещё шестьсот пятьдесят девять дней, отсчитывая заветное «666», чтобы в его комнате открылись ворота в Ад и затянули туда пропавшую грешную душу, которая не перестаёт донимать даже после смерти.       Конечно же, он шутит, пытаясь себя отвлечь. И его медленно, денно и нощно, со вкусом заполняет раздражение. Едкая злость и тревожная истерика подбираются от ног и бьют в макушку на особо пискливый аккорд, отчего Чимин подскакивает на кровати, закидывает голову к потолку и орёт во всё горло, до звона в ушах:       — Да какого чёрта?! Скажи нормально, в чём проблема, а не тупо вой ночи напролёт!       Воцаряется тишина — в этот момент Пак шокировано распахивает сонные глаза и думает, что зря он это сказал: вдруг сейчас действительно заявится, да ещё и сожрёт, а он без соли под порогом. Но в ответ с потолка на его лицо ссыпается песок и ошмётки мха. Чимин щурится в скованные темнотой доски: неужели не доглядел во время уборки?       Он отсчитывает секунды, замерев и прислушавшись. Вакуумная пустота, оставшаяся от затишья, терзает слух непривычностью.       Пять.       Ровно пять секунд до того, как надрывная симфония снова разражается своей ритмичностью.       Прекрасно. Умопомрачительно.       У него завтра лабораторная, проект и экскурсионное мероприятие на литейный завод, где он — инструктор, а какие-то птицы, воры, маньяки или призраки продолжают наседать ему на нервы. Да и что могло произойти такого, чтобы так выть?       Чимин снова набирает в лёгкие побольше воздуха.       — Да хватит орать!       Снова наступает тишина. Чимин вскидывает брови: то есть чтобы эти вопли прекратились, ему нужно просто орать в ответ?       Ему хватает времени, чтобы нащупать на тумбе телефон, аккуратно обогнув бутылку воды, и уставиться в ярко горящий экран, прежде чем сверху снова не раздаётся вой, однако на этот раз такой душераздирающий, с проскальзывающим всхлипываньем, что сердце пропускает удар, а Чимин вскакивает на ноги, уверовав в то, что там действительно кого-то истязают. Не он, так кто-то ещё — и, схватив со стола кусок балки с продетой в небольшие отверстия чугунной проволокой, без задней мысли вылетает в коридор, ориентируясь на нечеловеческое завывание и уже на подходе к лестнице чувствуя, что ему… страшно.

      кому: беседа пансионат 514ever       «ребята, я походу прусь на верную смерть»       «чердак, где что-то орёт»       «или кто-то»       «не забывайте меня»       «завещаю весь свой хлам вам»       2:22

      Уголок губ дёргается, когда Пак отрывается от экрана и снова сталкивается со всепоглощающей темнотой и раздающимся прямо над головой криком.       Страшно.       Холод, наступающая со всех уголков тьма и раздирающий её неизвестный вой — бросают в хтонический ужас, заставляя дёргано включить фонарик и вспомнить, что студенты всё-таки не бессмертные существа, а очень уж легко разрываемые и убиваемые, но шибко любящие сыскать себе новый способ смерти. Правда обычно это семинары по высшей математике и преследование преподавателя по механике для зачёта.       И тут Чимин вспоминает. Вспоминает и покрывается ледяным потом.       Завтра. Высшая математика. Контрольная. Он не готов.       Сделав резкий выпад, Чимин хватается за деревянные перила кручёной лестницы, уходящей вверх, пока по пустой черепушке носится мысль «лучше умереть сегодня, пусть меня убьют сейчас, я не возьму эти талмуды в руки, я не буду, я не пойду, я просто хочу спать», и сигает наверх по ступенькам. Раздаётся только скрип его плотных зимних носков, а когда он достигает двери и толкает её от себя, забираясь на пыльный пол чердака — все звуки погружаются в грузную тишину. Странную, зловещую, выбивающуюся из реальности тишину. Неправильную. Мертвенную. Такую же неестественную, как и фигура под широкими чердачными балками.       Она стоит. Поворачивается.       Смотрит.       Чимину кажется, будто в его сознание только что бесцеремонно вломились. Реальность гнётся, оставляя стойкое ощущение того, что происходящее — неправильно, вырывающееся из рамок создания и оттого пугающее, отвращающее. Как если бы небо и землю поменяли местами, как если бы рыбы научились ходить, а животные — говорить, как если бы миры смешались, доводя до жуткого абсурда, конфликта знаний и привычек. Как если бы картины Босха ожили, как если бы лабораторные мыши ставили опыты на людях, как если бы жизнь оказалась контролируемой симуляцией — покорёженной матрицей со сбоями в виде человеческих фигур, не являющихся людьми.       Зрение отрицает увиденное. Слух отказывается подтверждать услышанное. Мозг не воспринимает воцарившуюся реальность. Их сплочение. Разлад. Триптих.       Чимин чувствует каждой клеточкой кожи: это не отсюда. Это — чужое. Этого не должно существовать. Это неправильно. Это ломает известные законы вселенной и мироздания, это должно быть исправлено.       Но оно стоит. И смотрит.       В коричневом фраке, перед окном, не отражает от себя лунный свет. Пропускает сквозь. Фигура молодого парня, потёртая, как вековая фотография, сохранённая в музее под плотным слоем специального стекла. Как только ни пробуй — не дотянешься. А найдёшь способ коснуться — раскрошится.       Схватившись рукой за висок, Чимин чувствует, как тот сейчас взорвётся. Его бросает к стене, жмёт голову. Ноги не двигаются, взгляд из-под ладони не прекращает таранить фигуру.       Растерянную… фигуру.       Чимин глядит в её глаза. Ощущает, что глядит долго, проживая секунды своей жизни как человеческое существо, но тело, напротив, будто знает, что время не сдвигается с места — и не двигается тоже.       Достигнув пика паники, Пак нечеловеческими усилиями заставляет себя оторваться от земли, хотя бы дёрнуться, как вдруг снова натыкается на совершенно тоскливое, залитое отчаянием и слезами лицо силуэта, что стоит неподвижно, опустив плечи, и медленно, осторожно расширяет глаза. Скорбью потянуты зрачки, вуалью потери окутано тело. Ломается в горечи. Грустит о неосуществимом.       И Чимин… Чимин поддаётся, словно заглянув в одно из метровых полотен Юнги. Размазанные чернильные росчерки, рвано нанесённые белила — страх отпускать, удушение неизбежным, попытки безрезультатности.       — Ты… — шёпотом молвят губы. — Это… ты?..       Фигура парня распахивает глаза ещё шире. Словно в замедленной съёмке поворачивается всем телом, отчего бросает в дрожь. Её слёзы кажутся неким противоестественным действом — будоражат, отвращают… и пленяют.       Кивок.       — Был… — хрипит Чимин.       Парень размыкает губы.       Всхлип.       — Он должен прийти… — Глубокий тенор, отсутствие эхо. Завораживающая до головокружения ирреальность. Это видит Юнги, когда чувствует? — Он должен прийти… — Чимин застывает, не смея сомкнуть глаз. — Он должен прийти… Он должен прийти… — Голос то громче, то тише. В глубоких водах отчаяния. — Он должен прийти…       Хочется сорваться с места. Хочется убежать.       Хочется остаться. Приворожиться. Сгинуть.       — Кто?       — Он… — Пауза. Сиплый плач. — Он… Он…       Это же… просто сновидение, так? Неспешно плывущая в бесконечность реальность, физический контакт на стыке вселенных, ирреальность.       — Кто он?       — Мой…       Душераздирающий вопль впивается в барабанные перепонки. Чимин вскидывает руки, зажимая предплечьями уши. Жмурится изо всех сил, сгибается, глядя на то, как фигура опускается на корточки, закрывая голову, впиваясь пальцами в волосы.       Чимин кричит тоже. И бежит.

— ✗ —

      Просыпается он за забаррикадированной дверью, завешанным окном и с балкой в руке, запутавшейся в перекрутившемся одеяле. Он просыпает первую пару, совершенно не слыша будильник, и завтракает открытым и пустившим сыворотку йогуртом, настойчиво игнорируя навязчивые сновидения, размышляя над тем, что они всё-таки лучше бессонницы. Беспокойно бродит с кружкой кофе в руке по комнатам дома, а затем осмеливается и ползёт на чердак. Просто чтобы удостовериться. Просто чтобы утренний свет пролил правду на потёкший из-за стресса чердак и просто чтобы… натолкнуться на замершего у того же самого окна, у того же самого места того же самого парня.       Чимин роняет кружку из рук.       На него обращают внимание. Взгляды пересекаются на единственное мгновение, а затем Пак хлопает дверью, подбирает кружку и уносится прочь в комнату. Оттуда — с вещами и на выход, с сумкой — и на пары по высшей математике, которые планировалось пропустить.       от кого: кончелыга       «нам не нужен твой хлам»       5:02       «ну как сходил на чердак?»       5:43       «чимина»       6:00       «бЛЯ ЧИМИН»       6:20       [Пропущенный звонок]       6:25       от кого: откройте форточку       [Пропущенный звонок]       7:01       от кого: кончелыга       «его сожрали отВЕЧАЮ Я БЫЛ ПРАВ Я ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ БЫЛ ПРАВ»       7:01       от кого: откройте форточку       «да проспал, наверное»       «столько дней не спал нормально»       7:06

      кому: беседа пансионат 514ever       «я жив»       8:33

      от кого: кончелыга       «ДОБРОЕ УТРО»       8:33

      кому: беседа пансионат 514ever       «я проспал»       «и да, я сходил»       «туда»       8:35

      от кого: кончелыга       «тебя сожрали?»       8:35

      кому: беседа пансионат 514ever       «ты дебил? нет»       «дичь какая-то»       8:35

      «полная дичь»       «просто дичь»       «через полтора часа буду, на пересечении корпусов»       8:37

      Всю дорогу он таранит разряжающийся экран мобильного глазами, кусая заусенец на большом пальце, и всё-таки дописывает заключительное «блять такая дичь это просто жесть», чтобы затем вылететь на остановку, полную людей, и помчаться в сторону университета, на подходе к которому произошедшее уже не кажется таким уж и серьёзным, в отличие от распорядка сегодняшнего дня. В его кровь вливается около пол-литра кофе, если его не обманули в какой-то дешёвой кофейне, а на встрече со своими оболдуями Чимин уже смотрит на них, таких же уставших и отражающих своими лицами вселенскую печаль, и думает о своей контрольной. О проектах, о дипломной, о будущем месте работы, о научной деятельности — о гвалте собственной жизни в целом. Грудная клетка словно расширяется, впитывая свежий осенний воздух.       Чимин поправляет шарф стоящего рядом Юнги с особо мрачным выражением лица и бахается рядом с щёлкающим грецкие орехи Хосоком на лавочку. Чон подгибает одну ногу, задумчиво вгрызаясь в орех, и даже не знает, как реагировать после залпа смеха на то, кто у него завёлся по соседству.       — А можно приехать посмотреть? — в итоге выдаёт Хосок.       — Да господи, это ж не зоопарк тебе какой, — закрывает лицо ладонью Чимин и бахает локти на колени, дёргая одной ногой. Лужа расходится крошечными волнами под его обувью. — Можно твою вечеринку у меня вообще организовать. Вот умора-то будет: бесплатный дом с привидениями!       — Почему бесплатный? — Рука Хосока забирается в целлофановый пакетик у него между ног, забрасывая в рот ещё парочку орехов. — Поставим вышибалу. Пусть по двадцатке берёт.       Чимин смотрит на всё это с искренней усталостью и переводит взгляд на Юнги, что безостановочно сверяет что-то и со своими часами, и с блокнотом, и с телефоном и чьё настроение с каждой секундой портится всё сильнее и сильнее. Золотистая листва резонирует на этом хмуром фоне, выбивает Юнги из общей картины. Чимин, недолго думая, выдыхает клуб еле видимого пара, наклоняется и цепляет Мина за подол его длинного пальто. Тянет к себе, чтобы подошёл, и когда Юнги наконец отрывается от вереницы дел и смотрит на Чимина сверху-вниз, тот вытягивает указательный палец и тыкает по его чуть красному носу.       Всё для того, чтобы Юнги улыбнулся. Потому что Чимину сразу же хочется это сделать.       Юнги не улыбается. Юнги выглядит так, будто из его головы мгновенно вылетают все планы, оставляя его абсолютно дезориентированным и лишая желания собираться обратно. Он просто смотрит, светит своим непроницаемым лицом и не отстраняется, словно осень вокруг него останавливается. Сверкают капли дождя на листве, расходятся тучи. Теплеет ветер.       — Я для вас шутка? — восстанавливает ход времени Хосок. Хрустит орехами, доедает своё богатство и поворачивается, выбрасывая в урну пакет. — Сами призрака обсудите?       Чимин убирает руку, переводя взгляд на Чона и чувствуя идущее из-под расстёгнутого пальто Юнги тепло тела, куда хочется забраться, как в нору, и переждать зиму.       Вспомнив о чём-то и вновь проверив телефон, Юнги суровеет ещё сильнее, дёргая носом.       — Выставку перенесли. Надо идти.       Отбив кулаком о кулак Хосока, Юнги тянется к Чимину, который тоже стукается с ним кулаками, а потом вдруг раскрывает свою ладонь со стащенными из кофейни маленькими шоколадными конфетками для гостей, хватает Юнги за запястье и раскрывает его ладонь. Высыпает их и ненароком думает, что они от такого жара кожи расплавятся за считанные секунды, но отпускает руку и стреляет ему от виска пальцами на прощание. Юнги, затормозив пару мгновений и снова пропав во времени, разворачивается и шелестит шагами по сырому асфальту и опавшей листве. У Чимина самого осталось около девяти минут на шутки от Хосока и обсуждение увиденного на чердаке, итогами которого становится «возьми у Юнги ружьё» и «это твой дом, твои хоромы, пришёл, уверенно сказал "а ну вон" — и отбил землю». Чимин же на всё это хмурится: не средневековье же, но, честно говоря, его больше волнует остаток дня, а не возможное проникновение в ветхий полуразваленный дом, да и без намерения его линчевать. Так что сначала — планы, затем — разборки с неизведанным, к чему Хосок подбадривает так, словно отправляет Чимина на Олимп и сам будет подниматься рядом. Пак только смотрит вслед Юнги, отхлёбывает воду из стоящей рядом бутылки и поднимается на ноги.

— ✗ —

      К позднему вечеру Чимину уже становится глубоко плевать на то, что в его доме могут быть посторонние. Он прячется от мороза в жёлтом свете и домашней одежде, заглатывает подгоревший несолёный рис как не в себя, несётся в кровать, чтобы ухватить полчаса сна, и просыпается убийственно выжатым, в душной комнате, кофтой набекрень, сваленным на пол одеялом и абсолютным непониманием того, кто он и где находится. Будильник с напоминанием о сроках сдачи проекта возвращает его в суровые студенческие будни, заставляет выволочить себя в рабочую комнату, а затем, в самом разгаре безрезультатной работы, вспомнить и покрыться мурашками.       Он долго борется с костром тревожной паники и тошнотворной трясучкой, а потом, переборов себя и навязчивые мысли, хотя больше разозлившись на нерешительность и растягивание неизбежного, что можно обрубить один раз, а не мучиться, — бросает плоскогубцы с медной проволокой, вооружается штангенрейсмасом, потому что никак не мог найти, куда бросил ту балку, если не затащил её в кампус. Чем быстрее он со всем этим разберётся, тем быстрее он пойдёт грызть свои зачерствелые хлебцы, смотреть прикольные видео на ютубе по квантовой физике и доделывать проект.       Он не даёт себе остановиться перед лестницей на чердак, не даёт себе затормозить перед старой дверью — лишь сжимает инструмент и толкает её от себя. Его встряхивает при виде знакомой фигуры, что на этот раз сидит на земле, обхватив руками колени, отвернувшись от окна, и безотрывно глядит в потолок.       Чимин не дышит, неосознанно пытаясь скрыть свое присутствие. Наблюдает за немигающими глазами, мертвенно-призрачным лицом. Ощущает остановившийся поток времени, прицепившийся к нему вязкой прохладной субстанцией. Нечто колкое и душещипательное ползёт по рукам к груди, к загривку. Проникает в сердце, ускоряет ритм. Пак сознаёт, что снова сталкивается с чужеродным отчаянием и осознанием непоправимого, выхватывает это в силуэте напротив и неожиданно чувствует.       Чувствует и, собравшись, делает шаг вперёд.       — Ты кто? — слетает с губ. Видимо, очень тихо, потому что застывшая скульптура молодого парня не оживает. Его пышные ресницы даже не дрожат, зрачки целенаправленно терзают потолок. — Кто ты?       Чимин сжимает в ладони имаровизированную балку крепче. Его качает от слабости состояния. Не получив ответа и вымученно вздохнув, он снова шагает ближе и уже сам смотрит в потолок.       — Там ничего нет, — говорит, — что ты делаешь?       Когда чужая голова поворачивается на звук, Чимина передёргивает. Он мгновенно прыгает в боевую стойку и не перестаёт сканировать происходящее на опасность, которой отчего-то не чувствуется. Лишь трепет. И… жалость.       — Он будет, — охрипший голос. У Пака волосы на теле встают дыбом от того, насколько кощунственно убитым и истерзанным звучит этот голос.       — К… то?..       На него снова смотрят. Невидяще. Сквозь. Чимин точно так же впивается в эфемерно исчезающие плечи фигуры и чуть ли не бьёт себя по руке, чтобы ненароком не дотронуться, проверив, сходят ли с ума его глаза.       — Мой… друг. — Безразличие.       — Твой… друг? — Чимин расслабляет хватку. — И что… твой друг будет делать… в моём доме?..       На потолке? Что будет делать еще один собирающийся сюда прийти товарищ на потолке?       — А… — тянет парень. — Это твой дом?.. — И отрешённо осматривается, будто бы для вида, будто кроме потолочной балки его больше ничего в этом мире не занимает. Молчит, сипло гоняя дыхание через лёгкие, пока Чимин то пронзает это чудо природы взглядом, то отводит его, то снова возвращается — а наваждение всё не пропадает.       Чимин тянет губы в стороны. Ну приехали.       Молодой парень с густой каштановой шевелюрой просто смотрит на него, даже не сканируя, словно его интерес давно похоронен на той земле, где стоит этот дом. Просто сидит и снова начинает пускать слёзы, даже не пытаясь двинуться с места, как будто прирос к этой половице у окна, как будто находится там уже десятилетиями.       Чимин ловит себя на мысли, что, может, так оно и есть.       Его одежда совершенно выделяется, словно подросток сбежал с костюмированной вечеринки или из театральной студии, решив порепетировать свою пьесу на чердаке у Пака за чертой города.       — Так что… ты тут делаешь?       — Жду.       Чимин вздыхает.       — Друга? — Ему кивают. — Что твой друг будет делать на потолке?       — Висеть.       Тело застывает. Пак поднимает голову, неожиданно в красках представляя всю картину. Снова переводит взор на парня, снова на потолок — и на парня.       — Висеть?       Наконец взгляд парня проясняется. Он впервые моргает, впервые двигает негнущиеся конечности — и смотрит так, словно вот-вот нападёт со встречными вопросами. У Чимина их не меньше.       — Ты… — хрипло начинает тот, но вдруг блеск в его глазах меняется. Он задаёт уже совсем другой вопрос: — Какое сейчас… время?       Время? Время дня, день, год, эпоха? Чимин упирает свободную руку в бок, качая головой и доставая мобильный телефон. И совершенно не успевает среагировать на то, как парень оказывается нос к носу, протягивая свои руки к смартфону с совершенно ошалевшим взглядом.       Пак мгновенно отпрыгивает от него чуть ли не на метр и хватается за выроненный штангенрейсмас. Щурится на встрявшего в шоке парня, с разинутым ртом смотрящего на него.       — Ты… сколько веков людей не видел? — с нотой истерики шутит Чимин, как вдруг ему задумчиво отвечают:       — А прошли… уже века?       Замерев, Чимин разевает рот и хочет шандарахнуть об пол своим инструментом. Ну что за напасть, что ему с этим всем делать? И, пока руки действуют вперёд мозга, Пак настороженно возвращается к телефону, следя за незнакомцем, бурчит под нос «двадцать первый век» и включает камеру. Наводит её на этого безумного персонажа — и примерзает к половицам.       Смотрит на экран — и на парня. На экран — и на парня. На экран, где парня нет, — и на реальность, где он есть. На реальность ли вообще?       Вконец запутавшись, Чимин шумно опускает руку с телефоном и отказывается соображать, реально ли перед ним стоит олицетворение человеческого страха к паранормальному или у него поехала крыша. Он просто закрывает лицо рукой и прыскает в ладонь, вздыхая и почти закатывая глаза.       — И что? — кивает головой Чимин в чужую сторону. — Из какого ты века? — Парень напротив стоит совершенно потерянно. — Пиздец блять, приехали.       — Ты странный.       Чимин шокировано застывает от комментария в свой адрес. Простите? Это он-то странный?       — Ты из какого века вылез, чучело?       Напротив хмурятся. Очень недобро. Чимин закатывает глаза, готовясь выволочь это недоразумение, все ещё неотрывно смотрящее на маленькую штуку с горящим экраном, с чердака в любой момент.       — Он… в 1938…       То, как меняется его состояние, превращая атмосферу в гнетущую вязь, удушающую своей тяжестью, ощущается каждой клеточкой тела. Чимина передёргивает: что-то здесь не совсем… нормально. — Я… — Персонаж вновь смотрит на Пака. Делает шаг, настораживая до сжатого в руках орудия. — Я просыпаюсь здесь. Каждый год. Когда его… — Чимин затихает. — Убили.       Тьма вьётся в каждом уголке — Пак чувствует это.       — Эта неделя… Я жду его. Здесь. Я жду его, зная, что он не придёт.       Мурашки ползут по загривку. Пальцы не шевелятся.       — В ночь на первое… его убивают. Здесь. — Парень вскидывает голову к потолку. Проходит секунда — и в пространство медленно втекает тихий вой, давящий на барабанные перепонки.       Чимин хмурится. Ну не могли же его так разыграть в преддверии Хэллоуина, кому это нужно? Он никому из театрального не переходил дорогу, не считая постоянно вылетающих пробок в электрощитке кампуса из-за перепадов напряжения от их сборной солянки механизмов.       — Так… — Чимин глубоко вздыхает, опуская своё оружие, и чешет голову. — Мой дорогой, я не тренировочный манекен для твоих сценариев. Давай-ка ты…       Парень щурится.       — А так? — За мгновение оказывается рядом, тянет руку — и касается плеча. Ладонь проходит сквозь. Чимин ощущает такой приступ неприятной, тугой и тянущей боли в верхней части тела, что отшатывается, вскидывая грузный взгляд. И только потом осознаёт.       — Охуеть, — припечатывает. Выравнивается. — О-ху-еть. Это…       Он снова неосознанно включает камеру, делает пару фото, где на пустующем чердаке никого нет, и глубоко вдыхает. Хочется развернуться, выйти отсюда, заварить себе кофе, вернуться и никого не обнаружить.       Ему нужно время, которое ощутимо приостановило свой бег, чтобы заставить своё неповоротливое застоявшееся серое вещество в черепушке что-то сообразить и что-то предпринять. Чимин трёт ладонью лицо и массирует переносицу, мечтая о том, чтобы кто-нибудь пришёл, забрал это чудо и подарил им двоим долгожданное благоговейное спокойствие.       У него на чердаке призрак? Привидение? Между ними есть хоть какая-то разница? Куда звонить в таком случае? В службу по борьбе с привидениями? Или психитарическую? Гостбастерс? Церковь?       Чимин открывает рот, планируя то ли броситься в отрицания, то ли в за порог чердака. Ладно, думает он. Ладно, допустим. Если это всё по-настоящему и этот парень действительно со столетие назад потерял своего друга, застряв во времени и переживая это снова и снова, Чимину его просто по-человечески жаль. Он знает, каково это, когда тебя изо дня в день, из минуты в минуту донимают все кому не лень, когда бросаешься в попытки контролировать неконтролируемое и думать, что тебя не зацепит. Чимину, если честно, всё равно, кто этот парень — шизоид или социопат, призрак или привидение, — пока он не кидается на него с кровожадными глазами и намерением убить. Допустим, на первое число — на День всех святых — его друга и правда убивают, и нечисть бушует, проникая в мир живых, надрывая глотку у него на чердаке, — тогда Паку нужно просто помочь спровадить её обратно.       А потом он наконец поспит. Он смотрит на экран телефона, где время переваливает за одиннадцать часов, и кивает сам себе. Да, так и поступим.       — И, типа… Ты тут для чего? — пытается в мысленный процесс Чимин. — Спасать своего друга?       — Спа… сать? — Пак кивает, отшваркивая от себя инструмент и садясь на пыльный пол в не менее изгвазданных домашних штанах. Безумный тип — или приведение, — закусив губы, копирует чужие движения, точно так же садясь на пол. — Я… пытался. Я ничего не могу сделать. — И вновь приглушённый вой. У Чимина от него уже нервный тик и поразительная головная боль. Он аккуратно машет парню рукой, чтобы не раскисал. — Я… Каждый раз он стоит там… — Парень вскидывает руку, указывая на окно. Чимина передёргивает. Он обнимает себя за плечи, весь скукоживаясь. — И словно тоже ждёт чего-то.       Пак представляет ещё одного такого типа с мертвенно отрешённым взглядом, пронизанным отчаянием лицом, замершим на границе пространства и времени, и дёргает носом. Сердце отчего-то щемит, заставляя пальцам коснуться груди, помассировать кожу.       — А потом… Он… — Парень поворачивается к тому месту, куда дольше всего смотрел. — Его повесили там. Там, где мы тайно встречались.       От замогильного хрипа по коже бегут мурашки.       — Повесили. Потому что… — Только-только появившийся блеск в глазах парня исчезает. Он суровеет, внутренне гневается, рассматривая Чимина, который смотрит на всё это со всё ещё ошеломлённым выражением лица. — Это… Был мой друг. — Выжидающая, едкая пауза, словно этот тип чего-то ждёт. — Я его… любил.       Чимин кивает, ожидая продолжения и впиваясь ладонями в щиколотки.       Парень опасно щурится, готовясь в любой момент защищаться. Чимин снова кивает.       — Его убили, потому что я любил его.       Холодно. Чимин старается поддерживающе и понимающе кивнуть, но на него вновь смотрят, как на врага народа. Тот намеренно повторяет:       — Его.       — Ну.       — Его.       Чимин не въезжает, в чём здесь проблема, кроме того, что какие-то чудовища в человеческом обличье посмели поднять на человека руку и распорядиться его жизнью.       — Мне жаль, что так произошло, — говорит Чимин, но парень всё равно глядит на него столь ошарашенно, как на упавший среди бела дня в центр города метеорит.       — Тебе всё… всё равно?       Пак моргает.       — Не понял.       — Его. Я, парень, говорю, что любил его.       — Ну, — ещё сильнее кивает Чимин, — в чём проблема?       Сначала Паку кажется, что он слишком пережал с агрессией, потому что глаза этого странного типа намокают так, будто он вот-вот снова разразится своим убийственным для нервной системы воем. Рот парня растерянно приоткрывается; он содрогается всем телом, опуская голову.       Так… это он же должен был Чимина пугать, а не наоборот, нет?       — Эй, эй…       — Они убили его, потому что мы любили друг друга. Потому что считали, что Дьявол сидит в нём, потому что… — Истерика снова начинает затапливать парня. Чимин уже хочет подвинуться ближе, чтобы похлопать его по спине, но неловко останавливается, находя рукам другое применение — шандарахнуть кулаком об колено и цыкнуть.       Вот поэтому он и не любит всю эту религиозную муть.       — Нам… нам суждено… — продолжает парень. — Нам суждено переживать это снова и снова, потому что мы…       — Потому что вы что? — с кирпичным лицом спрашивает Пак, уже не находя себе места от контраргументов. — Что за дебилы, боже. Мне так жаль, что из-за каких-то ополоумевших мудаков с вами случилось это. — И задумывается, что же он на самом деле городит, будто это на самом деле происходило. Но парень выглядит искренним: искренне переживает, искренне делится. Даже если у них двоих шарики за ролики заехали, поддержка ему всё равно нужна.       — Ополо… умевших? Смешное слово.       Чимин понимающе мычит, ни черта не понимая.       — Не волнуйся, эти ебанутые всё равно уже отбросили коньки. Лет так пятьдесят назад уж точно.       Парень поднимает заплаканные и краснющие глаза. Чимин с сожалением шипит, видя эту катастрофу.       На самом деле, допуская возможность реальности произошедшего, это больше… грустно, чем страшно. Очень тоскливо. Чимин бы не выдержал стоять столько лет на одном месте и ждать неизвестно чего в душераздирающих мучениях, не имея возможности коснуться любимого человека. У него его, правда, особо никогда и не было, не считая жёстких консервативных родителей-католиков, которых ты был приучен любить по умолчанию — этот глагол можно взять в кавычки — и многочисленных людей-знакомых и друзей на каждом этапе его жизни, но ради них он не подписался бы на такие истязания. Возможно, ради… Юнги с Хосоком? За них он уже бросался в драки, лёжа с вывихнутым локтем и сломанным ребром в госпитале после пьяных — и не очень — потасовок. Эх, общажное время.       Мотнув головой, Чимин возвращается обратно: в мрачное пространство чердака с новым сумасшедшим знакомым.       То есть каждую неделю раз в году с тридцать первое на первое этот парень проживает цикл смерти любимого человека и не знает, как его разорвать?       Ладно. Ладно! Чимин подсобирается, скрещивая ноги, и, хлопнув ладонями об колени, подаётся вперёд.       — Это… А что ты делаешь в перерывах? Типа, ты появляешься тут на неделю, а до этого что? Где ты находишься? Ты живёшь… в загробном мире? — Пак снова тянет губы в стороны. Ну что за привычка в любых непонятных ситуациях, спасибо Юнги. — Или что? Как это?..       Парень, утерев рукавом старинной рубашки лицо так резко, что тёмно-коричневый пиджак на нём чуть не затрещал, почти рассыпавшись в прах, глубоко задумывается. На его лбу взбухает маленькая венка, он закрывает глаза.       — Я… Время как будто… поглощает меня. Я везде и будто бы нигде. И только когда я… моё… моя душа вновь обретает… физические очертания? То я будто уже подсознательно знаю, что это за время и где я. — Снова опускает голову, еле подбирая слова: действительно всё это время только кричал, а не вёл беседы с другими призраками. — Только я думал… что эта неделя… повторялась и повторялась, а уже… уже, говоришь… — Он поднимает глаза, а в голове Чимина мигает только одно слово — бедняга. — …Двадцать первый век?..       Ну, песня просто. Всё-таки Хосоку стоило приехать на экскурсию в зоопарк.       — А если ты вырвешься из этой недели, из этого цикла? Ты не боишься, что будет с тобой, если ты… уйдёшь из этого мира?       Парень замирает и не моргнув глазом отчеканивает:       — Лучше мгновение с ним, чем вечность без него.       — Ты пытался вырваться из этой недели? Ты пытался не исправлять то, что было?       — А как мне вырваться, не исправив? — Резонно. Пак тянет губы в стороны: похоже, призрак осознаёт, что он призрак. — И у меня нет выбора.       «Это мы ещё посмотрим», хочется добавить Чимину. Они же доведут его до клиники, если не решить эту проблему и если этот парень не прекратит так сильно кричать.       — А твой этот…       — Чонгук-и.       — Твой этот Чонгук-и, он до сих пор там стоит?       Тот кивает. Скукурузив лицо так, будто отправляется на край пропасти, Чимин встаёт на ноги, подходит к окну и чуть не падает, видя ещё одну фигуру. Вдалеке, около редких деревьев, высится парень, неотрывно глядя в окно чердака, как оживший манекен. Жутчайшая картина.       Чимин выругивается. Чуть ли не со скрипом костей, он поворачивается к парню и, скривившись от ужаса, тыкает пальцем в окно.       — И… ты столько лет уже проживаешь это?.. — Кивок. — Что вы уже пытались сделать?       — Всё.       Пугающая пауза. Чужие воспоминания и собственные домыслы бесперебойно лезут в голову.       — Понятно.       Общая атмосфера покинувшей и трупной надежды угнетает. Сделав глубокий вдох, Чимин снова разворачивается к окну, дёргает собственноручно отремонтированные ставни и чуть не задыхается от слоя вылетевших в него деревянных щепок.       Распахнув одну из дверцей и придерживая её, только чтобы не отлетела к чёртовой матери, Чимин набирает в грудь побольше ледяного воздуха и кричит:       — Чонгук! Поднимайся сюда!       Ну, в фильмах, например, вампирам нужно вручить своё словесное приглашение. Возможно, сработает и с призраками. Чимин уже думает о том, что может об этом сильно пожалеть, однако фигура Чонгука не сдвигается с места, как неживая скульптура.       — Он же там, да? — вздрогнув от налетевшего порыва ветра и парня со спины, спрашивает у него Пак. — Ты видишь его? — Ему кивают. Тогда он пробует ещё раз: — Чонгук!       Ни черта. Ощущая колоссальную усталость и колоссальную, выдержанную неделей, как сангрия, нагрузку на организм, Чимин вздыхает и кивает парню рядом:       — Позови ты.       — Не получится.       — Да попробуй.       В итоге не получается. В итоге Чимин всё-таки уходит за чашкой растворимого кофе, втыкает в алюминиевый чайник под повторяющийся вой сверху, пока ждёт готовность кипятка на плите, и возвращается с кружкой на чердак, чтобы в очередной раз удивиться чужой обрывистой и призрачной фигуре там и подпереть собой одну из стен. В итоге парень робко представляется Ким Тэхёном, в то время как Чимин раздумывает, а не взять ли ему сюда матрац и подушку, чтобы спокойно поспать. Потому что в его присутствии парень просто изредка всхлипывает, пуская слёзы, и сидит над лежащим на полу телефоном со специально не выключенным экраном.       Чимин глядит на всё это и даже не знает, что ему и писать в их групповой чат. Вскоре Тэхён, насозерцавшись, отрывается от мобильника и, словно заведённый, бросается в расспросы, изматывая Чимина ещё больше, а затыкается только тогда, когда Пак, уже чуть ли не теряя сознание, тараторит:       — Любовь есть любовь, кто её выбирает вообще. В который раз повторяю: это нормально. И в религиях этих ваших это нормально. Тц, перевели Библию на «абы как» и играют в войнушки. Перепутали «Не возлеги с мальчиком», где мужчине указание на ребёнка, на «Не возлеги с мужчиной», как мужчине с указанием на свой же пол, бывает, ага, — вздыхает со сложенными на груди руками. — Вон, браки в некоторых штатах разрешены. Со священниками, в рамках всех традиций. Мир наконец-таки начал понимать, что всё это время сходил с ума. Как и я сейчас, — хмыкает Пак и неожиданно натыкается на такой щенячий и открытый взгляд из-под распахнутых ресниц, что ненароком даже просыпается.       — Браки?       Чимин медленно кивает, поражённо смотря на Тэхёна и вспоминая Чонгука. Чёрт возьми, они же ещё совсем дети, лет восемнадцать, не больше.       — Да, свадьбы пышные всякие. О, сейчас покажу даже. — Согнувшись и вытянувшись по полу, Чимин собирает с досок на себя толстый слой пыли и возвращается на место с телефоном, открывая Тикток, забивая в поисковую строку нужное и подставляя экран под чужой нос.       Только завидев двух молодых мужчин в белых фраках под венцом, Тэхён хочет схватить телефон в свои руки, но промахивается, начиная как безумный пытаться до него дотронуться. Чимин свайпает вниз, тоже заглядывая в происходящее на видео, где на празднике Фонарей уже мужчина в возрасте становится на одно колено и делает предложение, а другой отвечает «да», но Пак больше рассматривает то, как у Тэхёна разбегаются глаза. Ким не знает, куда смотреть больше и чему удивляться: прямоугольнику, показывающему качественную яркую картинку, тысячам фонарикам в видео на чёрном полотне неба или тому, как искренне радуются люди за других людей без капли осуждения.       И парень, опустив руки, опять начинает громко плакать. Кривясь от головной боли, Чимин задумывается, что, возможно, они не могут покинуть этот мир, не встретившись и не разрешив дела, но и не могут этого сделать, потому что одному из них уготована незавидная судьба.       И тогда Чимин своими еле двигающимися шестерёнками мозга соображает:       — Ты можешь выйти за пределы этого чердака? — Тыкает Чимин пальцем в пол, а Тэхён, задыхаясь в беззвучных рыданиях, еле мотает головой. — И Чонгука ты дозваться не можешь? — Снова мотание. — Ладно. — Чимин поднимается на ноги, чуть не въезжая в стену. — Пойду схожу к нему.       То, что на него смотрят как на восьмое чудо света и спустившегося на землю грешную Иисуса, посылает по спине табун мурашек. Уже на нижнем этаже забираясь в свой пуховик и выбираясь из дома в ночь, Чимин подсвечивает себе путь фонариком и почти теряет суть того, что он делает, но потом, ориентируясь на окно чердака, где в свете луны маячит совершенно обеспокоенный Тэхён, натыкается на крепкую фигуру ещё одного персонажа.       Жась в капюшон, Чимин вздыхает, еле шевеля языком от поднимающейся внутри тревоги: он всё ещё ощущает везде подвох.       — Слушай, до Хэллоуина два дня, — обращается он к мертвенно бледной фигуре, как будто смотрит на скульптурное надгробие среди кладбища. — Вам очень повезло, что в этом году в этот дом заехал я и что достаточно ёбнутый для того, чтобы этим заниматься, поэтому посмотри на вон тот чердак… — Пак вытягивает руку. — …Увидь своего Тэхёна… — На упоминании чужого имени статуя медленно моргает. Зрачки оживают, вклиниваясь в остолбеневшего Чимина. Вот это доброе утро. — …И поднимись туда к нему… — уже шёпотом на грани панического страха.       Пак топчется на месте под пронзающим взором определённо мёртвых глаз и вдруг срывается в сторону дома, больше не выдерживая такого напряжения.       А потом понимает, что за ним идут.       Чимин не знает, можно ли этому радоваться.       Но Чонгук останавливается у входа, словно выбившись из временной материи. Чимину не остаётся ничего, кроме как вернуться обратно к Тэхёну, захватив из кухни хлебец, покрытый шоколадом, который ему ещё Хосок когда-то давал, и рассказать тому о результатах похода.       Жуя сухой хлебец, слушая всхлипывания Тэхёна и на скорую руку варганя план, Чимин представляет, как завтра проснётся — а эта история останется лишь сладким послевкусием сновидения, но потом понимает, что, скорее всего, не ляжет. И перестаёт жевать.       — Можно выловить твоего этого Чонгука до первого числа, — предлагает Чимин, взмахивая своим сухим огрызком. — Заставить как-нибудь встретиться.       — Но я не могу…       Пак вздыхает.       — Тут как бы я стою. Раньше у тебя не было дополнительных рук, а теперь я что-нибудь да смогу придумать, да хоть поженю вас. — Чимин доедает свой хлебец и жмёт плечами, кожей чувствуя, как атмосфера меняется с каждом всплеском эмоций Тэхёна. Пак вздыхает, цыкая. — Ну правда, я уже неделю из-за вас спать не могу…       То, каким взглядом впивается в него парень, не передать словами. Чимин почти давится, тут же чувствуя груз ответственности и то, что за бахвальные слова придётся отвечать.       — Что?.. — хлопает ресницами Тэхён, снова чуть не плача. — Нас?.. — Делает шаг вперёд, хочет впиться в пуховик руками, но те просачиваются сквозь ткань. — Поженить?..       Понятно, приходит к выводу Пак.       — Это… можно?       — Ну, да, вообще без проблем, — вылетает усталое из губ первее мыслей. Бедные ребята. Даже если это всё его галлюцинации и сон, всё равно эти парни застряли в этом сюжете. Что ж теперь поделать. — Что-нибудь придумаем.       Теперь чужое лицо не искажается в рыданиях: по его фарфоровым призрачным щекам слёзы текут аккуратно, рассекая застывшее в надежде лицо.

— ✗ —

      С утра пораньше Чимин бранится, даже не коснувшись подушкой головы, — что очень странно, ведь крики с чердака-то поутихли, — теперь размышляя над тем, где достать обручальные кольца в такие короткие сроки, если не с Алиэкспресса, на какой свалке отрыть бесплатную свадебную атрибутику и главное — католического священника, готового на полном серьёзе подыгрывать их сотворённому тандему.       Сидя в электричке, он задумчиво глядит в экран телефона, где на него наезжают за отсутствие в групповом чате и брошенную на произвол судьбы вечеринку к Хэллоуину, а у него в мозгах вертятся сомнения на тему его собственной вменяемости и варианты, где достать священника.       Ну… возможно, эти парнишки просто его разыгрывают, да. Ну, поучаствует он клоуном в чьём-то спектакле, делов-то.       Чимин мотает головой, вспоминая прошедшую сквозь него руку и думая, что из коалиции его мозгов, покорёженной психики и таланта к воображению из него вышел бы неплохой сценарист. Однако — увы — его ожидают на линчевание проекты, преподаватели и взъевшийся на него Хосок, что шандарахает его по макушке у центральной площадки кампуса с криком «ты чё как призрака увидел?» и, смеясь во весь голос, прыгает вокруг зайцем с катастрофическим мышлением. Пак уже хочет действительно предложить ему просто переместить тусовку в его очень стильный пугающий дом, но представляет, как Чон скривится, представляя объём уборки этой дряхлой развалюхи и время, чтобы до неё добраться. Да туда никто не поедет, а жаль. Гости на свадьбе бы пригодились.       Его плеча вдруг аккуратно касаются. Чимин почти подпрыгивает от неожиданности, однако распознаёт ласковое и мягкое прикосновение, понимая, что так близко рядом с ним может стоять только Юнги. Он с Хосоком тоже переживают не лучшие времена, однако их физиономии уже полностью готовы ко Дню всех святых, о чём он как раз спешит колко поделиться.       — Твою никто не переплюнет, — выдаёт Хосок и вдруг выставляет руку вперёд, заслышав пиликающие уведомления. — Всем стоять, — провозглашает он и с видом амбассадора утыкается в свой новый айфон, начиная решать дела, скорее всего, по поводу вечеринки.       Не выдерживая, Чимин откидывается спиной на стоящего позади Юнги, практически полностью расслабляясь и желая только одного — сна. Потирает глаз кулаком, ощущая, как его мягко прижимают к себе, и уже вот-вот отключится, как до слуха долетает:       — Мне нужно закончить несколько работ, но никак не получается. Подсобишь?       — Как только я прикоснусь хоть к одной горизонтальной поверхности — я тут же на ней и вырублюсь, — тарабанит Пак, закрывая глаза, укачанный теплом и родным голосом. Однокомнатная квартира Юнги с высокими потолками не менее старая и покорёженная, но то, какие там царят порядок и спокойствие, подбивает на мучения только ради того, чтобы вновь там оказаться, сидя рядом с Юнги перед холстом и этим незнамо как направляя того в некоем потоке концентрации, просто находясь в его квартире кавалочком вдохновения. Он бы с удовольствием принял бы предложение съехаться хотя бы на пару дней и хотя бы на коврик у двери, но там и без чиминовского хлама тесно. Да они даже не смогут нормально лечь спать без многословных и информационно нагруженных диалогов, будто бы не видятся десять раз на дню, вечно находя темы и не затыкаясь в присутствии друг друга. Чимин знает, что если согласится, то не сможет сомкнуть глаз ни на секунду — и это будет лучшим его времяпрепровождением.       — Да пожалуйста, — прерывает изобилие желаний Юнги и кивает Хосоку. — Ну что там?       Тот чешет голову, убирая серьёзность.       — Решилось, да. Пацаны с бейсбольного как обычно предложили на разнос свой дом, только там от предыдущих вечеринок мало что уже осталось, да и скучно всем в одно и то же место, но потом студенческая коммуна сказала, что подготовила всё, чтобы напиться в университете!       — Надеюсь, не в дизайнерском корпусе.       — Не, — фыркает Хосок, — вы душнилы.       Юнги вздыхает, немного покачивая Чимина в своих руках.       — А ты как? Можешь остаться у меня.       Пак еле успевает спрятать какую-то кривую улыбку, неожиданно загадавшую захватить его лицо. Хмурясь, еле приводит его в порядок. Столько дел, столько дел. И все — как на подбор.       — Ты же знаешь, что никто из нас не сможет выспаться, потому что мы всю ночь опять будем обсуждать какую-то хренотень, — в итоге отвечает он, хотя уже заранее согласился. Он знает, что Юнги почувствовал его согласие, и просто продолжает урывать от Мина кусочки спокойствия.       — Ну знаешь, поиск логического обоснования существования души — не такая уж хренотень.       — У нас будет новая тема — «логическое обоснование существования призраков», — тянет ухмылку Пак.       Хосок, хохотнув, хлопает себя ладонью по бедру:       — Бля, только бы у вас до практической части снова руки не дошли, а то я помню, как вы прекрасно проводили время вместе за усовершенствованием микроволновой печи в старой хате Чимина, после чего ему и пришлось переехать.       Взбодрившись, Пак сам смеётся, переворачиваясь в замке крепких рук и тыкая Юнги в лоб.       — Да-да, у него буквально бровь подгорела.       — Что будет на этот раз? — продолжает смеяться Чон.       Чимин вместе с ним:       — Надеюсь, не вторая! — И они дают друг другу пять, снова улетая с абсолютно глупых шуток.       — Нормально смотрится, — добавляет Мин в этот стройный рёв хохота. Чимин мягко скользит подушечкой по его брови с выбритой полоской, придающей его безукоризненной внешности щепотку бунтарства, и щёлкает его по носу.       — Зайдём за кофе?       Юнги кивает.

— ✗ —

      — Да вы же одинаковые, — оторопело чеканит им Хосок, стоя на следующий день около фонтанчика близ университетского парка, поочерёдно тыкая в каждого пальцем. — Одинаково издохшие. Какого лешего? После взрывов у вас хоть на лицах и порох, и лыбы в тридцать два, а тут что произошло?       Потому что их уставшие физиономии сливаются на пару в одну серую тучную массу. Чимин еле держится на ногах, концентрируясь только на лавочке за спиной Чона, который поворачивается к Юнги:       — У тебя что, тоже призраки завелись? Что вы делали?       — Нам показалось, что у Резерфорда был больший потенциал искусственного превращения ядер. Ускорители на встречных пучках — не вершина айсберга, — бурчит Юнги, потирая висок и по привычке бросая взгляд на запястье, где нет его наручных часов. Хосок смешно выпучивает глаза то на первое действо, то на второе.       — Ты — дизайнер, ёб твою мать.       — И что, это не даёт мне права штрудировать мозг физикой? — Юнги отнимает пальцы от виска, вздёргивая бровь. Настроение у него прескверное и сурово задумчивое. Чимин давит в себе смешок.       — У нас не получался чертёж ускорителя ионных частиц, так что да, мы решили разобраться в квантах, — Чимин, поняв, что так дело у Хосока не продвинется, решает объяснить ему в двух словах. Но не помогает: у Хосока глаза лезут на лоб.       — Каких квантах? Какой ускоритель? Вы вообще из ума выжили? Хотя чему я удивляюсь…       — Ускоритель ионных частиц, — повторяет Пак.       — Заряженных, — поправляет Мин.       — Душнила, — закатывает глаза Хосок, опережая Пака с реакцией.       — Спасибо, — кивает Чимин Чону — и они снова дают друг другу пять.       На самом деле, только переступив порог просторной и прибранной квартиры Юнги, где в одном углу были сгружены где-то накрытые, а где-то голые холсты, а в другой располагалась уже жилая часть, Чимин сел в своё излюбленное кресло — и вырубился, а проснулся уже с подушкой под головой, накрытый одеялом, в тишине, прерываемой росчерками кисти, и в приглушённой темноте, растворяющейся в тёплом свете ламп. Среди высоких растений, старинной мебели, оставшейся после предыдущих хозяев, и стен, увешанных приятным глазу антиквариатом, Чимин абсолютно позабыл о мире извне и растворился в привычном наблюдении за искусством.       Юнги творил его совершенно феерично, завораживая резковатыми движениями, вдруг перерастающими в плавные, и мазал по холсту сосредоточенным, абсолютно пропавшим в другой реальности взглядом. Иногда, задумавшись, он отрывался от холста и поглядывал на Чимина, который так же обыденно кивал в ответ и что-то тихо рассказывал, после чего вся беседа утекла из будничности — к философии, из философии — к наукам, из наук — к космосу, из космоса — к атомам, из атомов — к ядерной физике и концепции атомизма. Успели и разойтись во мнениях, и сойтись, и поспорить, и прийти к консенсусу, после которого Чимин подоставал из своей сумки чертёжную бумагу, они разложились на полу и за ночь успели прошестерить всю библиотеку Юнги повторно, раскрыть все учебники, перелопатить весь интернет, поиздеваться над бедной кофеваркой и в итоге залить все наработки кофе, чтобы затем они опустили руки, а Мин, задумавшись, не опустил кисть в кофейную гущу и не начал вырисовывать там какие-то силуэты.       Лёжа рядом, закинув руки на чужую вытянутую ногу и уложив на них подбородок, Чимин ускользающим сознанием понимал, что что-то подобное чувствовал тогда, на чердаке, когда казалось, что материальная и чувственная реальности входили в крещендо, образуя совершенно новый, доселе невиданный симбиоз. Если Пак сам был материальной частью, то Юнги — определённо чувственной. Он и сейчас, порхая кистью над чертёжной бумагой, создавал нечто совершенно невообразимое, всегда завораживающее Чимина пусть и не всегда понятной, но красотой. Пак вообще мало понимал то, к чему тянулось его сердце, мало анализировал собственные эмоции и размышлять над ними начал только благодаря Юнги.       И думать, что он сошёл с ума, рядом с Юнги — не так страшно.       — Никогда не мог ничего почувствовать, — бормочет Чимин, ставя локти на пол, и опирается на них, всё ещё грудью прикасаясь к чужому бедру. Знает, что таким положением немного мешает Мину, заставляет его придумывать пути обхода для удобства, так же как и знает, что ему всё это давным-давно разрешено. — А с тобой всё совершенно другим кажется.       Он не знает, что имеет в виду. Совершенно не понимает, что чувствует, но плавится в этом и благодарен Мину за возможность облекать это в слова, зная и то, что с Юнги так приятно говорить всё то, что приходит в голову. Он решает сказать и это:       — С тобой никогда не думаю, как именно надо сказать. Просто говорю.       — Вернее, совсем не думаешь, — не отрывается от работы Мин.       Чимин тихо прыскает со смеху, чуть отворачиваясь.       — Ну, тоже верно.       Вздохнув, Пак падает головой ему на бок под руку, отчего Юнги приходится убрать её от листа и поднять в воздух, второй продолжая окунать кисть в кофе и наносить повторные мазки по подсохшим местам. Чимин не видит и половины того, что там вырисовывается, уже ведая, что будет это превосходно.       Не слыша следующих движений, Пак чуть скашивает глаза вверх — и вытягивает уже свою руку, чтобы забрать руку Юнги из воздуха и положить её на себя. А через несколько минут, не найдя себе удобного места, снова завозиться, уже почти выбивая из пальцев Юнги кисть. Мин почти не реагирует, замирая и позволяя Паку делать с его конечностями все что вздумается, и не удивляется, когда Чимин заменяет лист бумаги на самого себя, усаживаясь спереди у разведённых ног и снова повторяя излюбленное: откидываясь спиной на Юнги. Как в кресле — Чимин очень их любит — в чувстве полной безопасности и надёжности.       — Совсем не думаешь, — снова бросает шутку Юнги. Тихо, щекоча затылок. Чимин поддакивает, продолжая рассматривать набросок чего-то головокружительно изящного, бывшего чертежом, и крутить его в своих ладонях, пока руки Юнги с особой осторожностью смыкаются поперек его живота — еле слышно, еле ощутимо. Призрачно.       Чимин, вспомнив, что ещё не зашёл в дешёвый ларёк со всякой всячиной за кольцами, не купил сутану в сувенирном магазине и не нашёл священника, чуть поворачивает голову, почти нос к носу сталкиваясь с лицом Юнги. Скользит взглядом по его утончённым чертам, бледности, всегда объёмным и шикарно уложенным волосам — ну вылитый священник. Сутану ему ещё эту чёрную, Библию в руки — и идеально.       Чимину почти щекотно под чужим взором, полном мягкости и всепринятия. Он тает в крепких руках, почти засыпая, кладёт руку на сцепленные вокруг его талии ладони Юнги и задумчиво кусает губу: надо как-то правильно сформулировать свои запросы. Хотя он знает, что Юнги мало в чём откажет ему, пусть и тянущему за собой своё царство из винтиков и болтиков и даже без металлолома устраивающему вокруг себя хаос.       Мин, словно заворожённый, не сдвигает головы ни на миллиметр, так и продолжая почти касаться Чимина носом, до тех пор пока не выныривает из глубин созерцания и не уводит взгляд. Он аккуратно касается лбом загривка Чимина, пока тот перебирает пальцы Юнги и задумчиво, с натугой соображает.       Но, конечно, не там где надо.       — Мне нужно, чтобы ты побыл священником, — выдаёт Пак, закусывая щёку. Юнги поднимает голову, пытаясь заглянуть в чужие глаза.       — Типа на вечеринке?       — Типа… Типа реальным священником. — Чимин распускает замок из чужих рук, поворачивается и строит серьёзное лицо. — Помнишь призраков на чердаке? Бля, мне кажется, ты меня сейчас будешь за идиота держать… — Трёт пальцами переносицу, жмурясь. — Ладно, неважно, держи. Главное — мне нужен ты.       Юнги поджимает губы, так и говоря, что ему не по душе эта фраза в этом контексте.       — Что?       — Мне нужно поженить призраков.       Юнги очень, очень забавно поднимает брови. Чимин бы посмеялся, если бы этот взгляд не был направлен в его адрес.       — Ты что-то курил или записался в театральную труппу? У вас не хватает актёров?       Растянув губы в стороны, Чимин машет на всё это рукой.       — Да не важно, ты мне нужен завтра часов… в шесть вечера? Когда у тебя пары заканчиваются?       Юнги тянется рукой к раскиданным чертежам, начиная их собирать.       — Я составляю портфолио, у меня в это время собеседование.       Чимин сжимает кулаки. Хосок уровнем серьёзности на это дело не подойдёт. Намджун? Да он будет вчитываться в произносимую клятву и начнёт её оспаривать уже через минуту. Подкупить кого-то? Слишком хлопотно.       Не найдя иного решения, Пак поднимает жалобные глаза на Юнги.       — Пожалуйста?       От того, как Юнги поражённо застывает, дёрнувшись вперёд, а потом резко себя остановив, хочется улыбнуться, однако Чимин не забывает свою первоначальную цель:       — Возмещу тебе весь причинённый ущерб! — Ладони хватаются за чужие коленки и потряхивают Мина. — И возмещу все годы того, что ты носил мне завтрак.       — Да ты даже после выпуска за это не расплатишься.       — Буду приносить тебе кофе каждый день! — Увидев на лице напротив ответ на свою просьбу, Чимин быстро исправляется: — Тогда сэндвичи! И… альбом куплю новый? И угольные карандаши, и пастель… Даже знаю, у кого приобрести по классной цене и с крутым качеством. Соглашайся!       Юнги вздыхает, так и говоря, что ему ничего от Чимина не надо. Он мягко улыбается одним уголком губ и продолжает молчать, словно ожидая, что ещё сообразит Пак.       — Короче, всё что угодно. Куплю любую еду!       — Ладно, — вдруг соглашается Мин и подгибает под себя ногу.       Чимин ликует: как же удачно Юнги нравится поесть!

— ✗ —

      В назначенный день икс Чимин возится долго: под заворожённым взором Тэхёна из угла, приделывая отваливающиеся от свадебных декораций белые цветочки обратно на суперклей и устанавливая еле найденную на барахолке арку. К концу приготовлений он уже не уверен, что поступает как взрослый адекватный человек, а потом успокаивается, понимая, что никогда таким и не был. Тэхён бродит от букета к букету, словно заколдованный, и с мечтательной тоской касается искусственных, уже выцветших лепестков, больше не плачет — и Чимину достаточно этой картины для того, чтобы окупить все усилия.       Только вот что делать со снова имитирующим статую во дворе у вороха загнивающих листьев Чонгуком — большой вопрос.       Переодевшись в один из официальных костюмов и прокрутив в голове ещё раз всё от начала до конца, а тем более то, что совсем скоро он с Юнги должны каким-то образом оказаться в университете на вечеринке, Чимин расставляет руки в боки и выдыхает. Отлично. Дело за малым.       Инструктаж Юнги был проведён под пронзительным саркастичным взглядом ещё в то же утро перед встречей с Хосоком — и Чимин верит ему и его роли священника, надеясь, что с его языка не слетит никаких ехидных речей. А сам решается отправиться за Чонгуком, выманивая его именем уже почти полностью пришедшего в себя Тэхёна и чувствуя себя шизофреником на последней стадии своего расстройства. Возможно, так оно и есть, а всё это вокруг него — вообще вымышленный мир, и Чимин хмыкает, пока ведёт Чонгука в дом подбадривающими речами и очень удивляясь, когда его грузная фигура перешагивает порог и даже медленно вертит головой в разные стороны, словно в поиске чего-то. Ещё Пак надеется, что этот неповоротливый парень сможет подняться по винтовым ступенькам на чердак и не рассыпаться, как вековое надгробие от удара опадающих сухих веток, но всё проходит более чем благополучно.       Однако стоит Чонгуку выровняться, а Тэхёну — заметить его, как чердак снова начинает сотрясать невыразимый вой. Кровь словно кипятится, по телу снова ползёт эта отвратительная боль и мерзопакостное ощущение неестественности, неправильности, но на этот раз Пак бежит успокаивать этих двоих, чтобы всё смогло пройти по плану.       Он вообще не уверен, что это поможет. Но Чимин уже завёл Чонгука в дом, что у Тэхёна не получалось десятилетиями, он уже вверил им крошечные лепестки надежды, украсив ими место, собственноручно сколоченное под алтарь. И Пак окидывает его взглядом, понимая, что, может, из этого что-то и выйдет. Может, не в ритуалах дело. Может, и не в этих всех традициях, цветах, кольцах и священниках. Он смотрит на Тэхёна, неожиданно понимая, что тот почти не пропускает через себя свет закатного солнца, которое окрашивает атмосферу в благородный оранжево-золотистый цвет, и надеется найти в этих мыслях ответ.       Без Юнги не хочется.       Юнги приходит в дом, действительно наряженный в сутану, с его тёмными чуть завивающимися уложенными волосами и без выражения какого-либо неудобства на лице, будто был священником в прошлой жизни, чувствуя себя так свободно, что даже Пак на пару секунд верит, что к нему на порог заявились Свидетели Иеговы.       Чимин оценивает его, тянет палец вверх, а потом понимает:       — Бля, мы забыли крестик.       — Где я тебе крестик сейчас возьму? — Юнги разводит руками с зажатой в ней планшеткой, врученной Чимином между пар, и огревает ею Пака по голове. Оттуда вылетает бумажка с речью, за которой Чимин сразу тянется.       — Ладно, чёрт с ним, — кивает, отдаёт сложенный листик в руки Юнги, как вдруг перехватывает её и щурится на залепленную пластырями кожу: — Ты где уже успел?       Юнги сначала застывает, не понимая, что от него хотят, а потом отвечает:       — Лезвия для канцелярского ножа из чехла повысыпались в сумке.       — Аккуратнее, блин.       И Чимин ведёт его к чердаку. По пути он подбирается к Мину поближе и, толкнув в бок, шепчет:       — Ты взял Библию?       — Да, — шикают на него. — Господи ж-то блять… — Юнги запутывается в сутане с расходящимися швами и оступается, вовремя схватившись за Чимина. Пак забирается на чердак первым, помогает подняться Юнги, который снова чуть не запутывается в своих длинных одеждах под пояс, но выглядит так невозмутимо и статно, что Паку самому хочется выровнять спину и удариться лбом об пол, как его заставляли делать всё детство, пока он не сбежал от греха подальше из родительского дома. В то время как Чимин представляет его двум парням, которые жмутся друг к другу так, словно их пришли линчевать, Юнги пронзает их нечитаемым взглядом, а потом выдаёт «ты не говорил, что они оба парни» — и Чимин хочет врезать себе рукой по лбу. Ну только этого им не хватало.       — А у т… вас что, какие-то проблемы, я не понял? — вскидывается Чимин так быстро и дезориентировано, что от неожиданности и испуга краснеют щёки. Пак заслоняет собой этих два чуда с оленьями глазами в свете фар каждое, принимает свою излюбленную позу «руки в боки» и смотрит с вызовом, на что Юнги лишь сдвигает брови к переносице и просто произносит:       — Я бы тогда другую речь подготовил.       Они втроём синхронно тушуются, пока Юнги в роли священника осматривает чердак, а где-то через минуту Тэхён подползает к Чимину сзади:       — Мне кажется… священник нарушает свой обет каждый раз, как смотрит на тебя.       Чимин резко поворачивается к парню, округляя глаза, и, шикнув, толкает его локтем в сторону алтаря.       Какой ещё обет?       Юнги бросает на Чимина такие вопросительные взгляды, что становится не по себе. Пак всё это умело игнорирует, выдаёт «я буду свидетелем, начинайте, пожалуйста» и тянет большие пальцы вверх. А потом глядит на них — и снова округляет глаза.       Он коснулся Тэхёна.       Он коснулся его.       Неужели?..       Юнги выглядит так, словно еще мгновение — и потребует сиюсекундных объяснений этой постановке, но сдерживается, чтобы не разругаться. Вместо этого становится под арку, а Чимин двигает двух парней под венец и мысленно скрещивает пальцы. По привычке достаёт телефон, чтобы включить видеокамеру и наделать фото, но вспоминает обстоятельства и уже хочет убрать — как вдруг передумывает. Юнги-священник — компромат на века. И быстро щёлкает несколько фото, где Мин стоит с раскрытой Библией для вида и читает речь с выуженной из-под сутаны планшеткой, как на студенческом фестивале. Чимин чуть не начинает смеяться, включая запись видео.       — Является ли ваше желание вступить в законный брак искренним и свободным? — Юнги стреляет взглядом на Чимина с телефоном в руках, подозревая неладное, и закатывает глаза. Пак мягко улыбается статной фигуре, неосознанно пропадая в нелюбимых словах, произнесённых родным тёплым голосом, и не может оторваться от этой картины.       Раздаются стройные, еле разборчивые «я согласен».       — Готовы ли вы хранить верность друг другу в болезни и здравии, до конца своей жизни?       Снова робкое «да» от Тэхёна и твёрдое «готов» от Чонгука таким заливистым и полным разросшейся в груди свободы голосом, что Чимину перехватывает дыхание. Неужели они действительно присутствуют при свершении столь важного этапа, такой торжественной церемонии? Пак даже не был на помолвке своих племянниц, терпеть ненавидя то, как рано их выдали замуж.       Чимину уже всё равно, каким он будет выглядеть пустоголовым клоуном, если всё это розыгрыш: он просто наслаждается собственноручно созданной возможностью для людей, которые искренне любят друг друга несмотря ни на что. Они заслужили это. Упокоение. Свадьбу.       — Готовы ли вы хранить верность друг другу в болезни и здравии, до конца своей жизни?       Что-то искрится между ними. Искренность сверкает между плотно переплетённых пальцев двух парней, стоящих друг напротив друга и смотрящих друг на друга так счастливо, что у Чимина в груди переворачивается целая жизнь. Будто бы настоящий алтарь, настоящая свадьба, настоящий священник, который просит Святого Духа снизойти на супругов и произносит молитву за их брак.       Настоящая. Это всё настоящее. Для них — настоящее.       Юнги деликатно спрашивает, знают ли они супружеские клятвы, как вдруг остекленевший взор Чонгука оживает — и он уверенно кивает головой, принимаясь зачитывать одну из них. Они так долго мечтали об этом, они так долго вынашивали эти слова в себе.       Чимин не перестаёт пересекаться с Юнги взглядами, полными некоего глубокого чувства, которое не даёт покоя, но и которое толком не разобрать. По крайней мере, не сейчас, когда гвалт и шквал остальных чувств заполоняет грудь. Чимин дышит торжественностью, когда и Тэхён тонким, но таким чистым голосом, захваченным искрящейся радостью, присоединяется к произнесению клятвы, а затем они по очереди дают друг другу обеты.       — Будешь ли ты любить, уважать и нежно заботиться о нём в Господе, и обещаешь ли ты хранить брачные узы в святости и нерушимости, пока смерть не разлучит вас?       — О… обещаю.       Тэхён снова начинает плакать. Они обмениваются кольцами, которые застывают на их пальцах. Чимин горестно улыбается. Смысл во всех этих скрупулёзных обрядах и баснословно громких словах возвращается, когда смотришь на нечто такое же чистое и настоящее, что вьётся между этими двумя сердцами.       Юнги бегает глазами по листику, словно запутавшись, а потом неслышно шипит себе под нос и провозглашает:       — Объявляю вас мужем и мужем. Можете поцеловать друг друга.       Столкновение губ — и яркая вспышка.       Проморгавшись, Чимин возвращает взгляд экрану телефона, на котором всё ещё записывается видео, и осматривается в поисках исчезнувших молодожёнов, через мгновение натыкаясь на абсолютно растерянного и ошарашенного Юнги, замершего в одном положении. Его руки всё ещё сжимают планшетку с Библией, а потом он откладывает всё это от себя, обходит чердак и трёт двумя пальцами виски, пока Чимин выключает видео и пытается очухаться, осознав себя не как человека с протекающей крышей.       Он подбегает к окну, распахивая его и осматривая округу.       Никаких Чонгуков. Только приближающийся к позднему вечеру горизонт.       — Пока я не буду спрашивать, что это, чёрт возьми, было, — слышится со спины. Как будто бы Мин вынашивает более серьёзную тему для разговора. Чимин резко оборачивается на звук, улыбаясь так широко и так обескураживающе, что Юнги даже отводит взгляд и разминает ладонью шею. — Если поторопимся, успеем на вечеринку, — говорит он со вновь тяжелеющими глазами.       Юнги смотрится на этом чердаке, за чертой города, среди шума шелестящего леса, так великолепно и уютно, что хочется овладеть таким же мастерством живописи, как и Мин, чтобы запечатлеть эту картину навсегда: и в памяти, и на холсте. То, как родную фигуру опоясывают солнечные лучи глубоких оттенков, пленяет, заставляет подойти поближе, всмотреться. Застыть охваченным предвкушением. Поднять руки, нырнув в глаза напротив, и тут же вынырнуть с жаждой дышать.       Нарушается привычное течение вещей. Снова реальность не вяжется, манит искрами.       Чимин хватает Юнги за руку, засовывая телефон в карман брюк, бросая все декорации как есть, и несётся вниз по лестнице, наконец распознавая искреннюю радость в груди, впервые идентифицируя, что это такое — чувствовать. Он достаёт из старого шкафа одну из потрёпанных простыней, швыряет её Юнги, всучивая ему ножницы, и уносится в комнату переодеваться, подгоняемый трепетом, от которого перехватывает дыхание. Руки безостановочно колотятся.       Юнги прекрасно понимает идею, делая в простыни прорези для глаз, и Чимин загребает её с собой в сумку, кладя сверху солнечные очки в светящейся люминесцентным оправе. Качаясь в переполненной электричке, Чимин вместо поручня держится за согнутую в локте руку Юнги, а в автобусе задаром арендует его плечо, когда их прижимают к окну и только Мин держится за него спиной. Всё это время, пока они добираются, Пак думает о Тэхёне с Чонгуком. Размышляет, приподняв глаза на лицо Мина: тот тоже выглядит напряжённым. Юнги же тоже их видел, так? Эта вся история была настоящей?       Юнги смотрит на него в ответ в своём костюме священника, игнорируя все взгляды в свою сторону и ловя только один-единственный.       — Хосок писал? — спрашивает Пак.       — Да, они уже там, координируют деятельность.       Чимин усмехается.       — Вот ты загнул.       Около университетских ворот действительно собралась целая толпа: разномастная, ляпистая, кто-то светится в темноте, кто-то сливается с ней так, что видны лишь вампирские зубы или белые глазные яблоки с крошечными точками зрачков. Они гудят ритмичным шёпотом, переговариваются и смеются, стараясь сильно не выдавать своё присутствие, а Хосок — главный сорвиголова и зачинщик, притащивший стремянку, — ставит её около ворот. Величественно восходит на неё и, отдавая честь на самой вершине под приглушённые аплодисменты и крики, спрыгивает на землю за воротами, активируя их. Они отъезжают, впуская гудящую толпу внутрь.       Чимин тянет Юнги в сторону, под дерево, суматошно вручая ему рюкзак и заставляя держать, а сам вынимает простынь и встряхивает её. Руки до сих пор бьёт дрожь, не давая нормально накинуть простынь на свой спортивный костюм и на голову: она вечно перекручивается, прорези для глаз невозможно отыскать. Чимин сознаёт, что начинает паниковать, как вдруг его запястья мягко перехватывают.       Юнги, стоя рядом, стягивает с Пака этот кусок ткани и, мягко улыбнувшись, одним плавным движением скрывает его под ней. Отчего-то задержав и так рваное дыхание, Чимин жмурится и не понимает, почему под простынёй он видит ещё и Юнги, в глазах которого отражается нечто бескрайнее и вековое, что застывало печалью в Тэхёновых.       И снова застывает, заворожённый. Раздор реальностей, ощущение чужой — так близко.       — Сегодня был суматошный день, — непривычно начинает Юнги издалека, сбивая сердечный ритм Чимина. Слишком много. Слишком много эмоций. Чимин не справляется, зажмуриваясь. — Не считая того, что мы совсем не ложились спать. — И смеётся, побуждая забрать этот смех себе, сохранить каждое воспоминание.       Воспоминание.       Покрытые пылью года, превращающиеся в века.       Это всё рано или поздно станет лишь воспоминаниями.       — И сегодня, когда я читал всю эту речь, — продолжает Юнги, не избегая в своей речи доли сарказма, — я ненадолго представил тебя там. Под венцом, за руку с кем-то. — Серьёзный тон не пугает, завораживает. Чимин не понимает, что ему хотят сказать. Он хочет проверить, что происходит снаружи, не ушли ли все без них, но встречается лишь с тёплым взором Юнги. Если он так хочет тоже быть привидением, они могут порезать эту простынь пополам, никаких проблем. У Чимина руки чешутся обхватить его щёки ладонями, согреть о них пальцы, увидеть его улыбку и поскорее зайти внутрь, потому что по ногам гуляет ледяной ветер, а вверху так… жарко. — И я думал, что ты не…       Нужно снять эту простынь.       — В общем… — Чимин с удивлением наблюдает, как вечно бледные щёки Юнги краснеют. — Я не прощу себя, если не попрошу этого. — Они вновь пересекаются взглядами. — Помнишь свои слова?       — О… всём что угодно? — отмирает Пак. Они дышат одним воздухом — Чимин задыхается.       Юнги кивает, кусая губу. Это первый случай на памяти Чимина, чтобы тот так нервничал. Ни секунды раздумий, как Пак протягивает свою ладонь и кладёт её на щёку Юнги.       — Не волнуйся ты так. Проси, конечно.       Мин делает глубокий вдох, сосредотачиваясь — и ему много стоит это сделать.       — Я прошу поцелуй.       Чимин застывает, покрываясь мурашками.       Что-то…       Он что-то упускает. Что-то в незыблемом и чувственном, что-то в недосягаемом и неизвестном. В набросках, штрихах, метровых полотнах. В глазах напротив.       Размазанные чернильные росчерки, рвано нанесённые белила — страх отпускать, удушение неизбежным, попытки безрезультатности.       Видя, что Чимин не двигается, Юнги наклоняется вперёд, оставляя на замёрзшей щеке Чимина еле слышимое прикосновение, и снимает с себя простынь, пропадая из поля зрения.       И только сейчас Паку становится страшно: с исчезновением родных глаз, так мягко и тепло на него смотрящих. Чимин застывает, дрожащей рукой снимая с себя простынь и наблюдая, как Юнги быстрым дроблёным шагом всё отдаляется и отдаляется. Абсолютно дезориентированному и потерянному Чимину хочется догнать его, но его тело не сдвигается с места, поражённое. Изумлённое. Разбитое.       Чья-то ладонь толкает его в спину. Сориентировавшись и чудом не упав, Чимин оглядывается, видя за собой лишь широкую безлюдную тропинку. И нечто впивается в его сердце приближением неизбежного, тянет прочь из груди, поднимает на ноги — швыряет вдогонку.       — Подожди!.. — получается лишь шёпотом пропавшему за воротами университета Юнги. Издалека гремят басы, сверкает светомузыка. — Подожди…       Сбив дыхание, Пак упирается руками в колени, вновь бросается сломя голову в темноту — и наконец-то врезается в крепкую спину, уже узнавая эту дурацкую рясу священнослужителя с вылезающими нитками и тёплый голос.       — Поймал, хах…       — Вот зачем убегать, не понимаю?! — раскричавшись, Чимин выхватывает у него планшетку и лупит Юнги везде, куда только дотягивается. — Ну не понимаю я с первого раза! Ну тугодум полнейший! Куда ты убегаешь?.. Куда я без тебя… И кто… — Ему ещё столько стоит понять, а ему дают один-единственный шанс, заставляя руки опуститься. — Кто так исполняет загаданное… Ставишь меня в неловкое положение. — Чимин прячет глаза где только можно. Голова идёт кругом, вот-вот взлетит на воздух вместе с самообладанием — и Чимин сам сорвётся с места, пустится в побег. — Вот вечно ты… — шипит. — Давай переделывай.       Вдох, выдох — и Пак наконец поднимает глаза, вдруг прыская смехом с олицетворения абсолютного шока, в которое превратился Юнги. Чимин улыбается, хватает его за руку, чтобы не убежал, и оборачивается, глядя на полную оранжевую луну, выкатившуюся из-за туч, на вереницу деревьев вдалеке, на призрачный проблеск обручального кольца.       В ночь Хэллоуина, значит?