Маленькая семья Матвеюшки

Максим ещё раз поправил свою причёску. На самом деле она и так была хороша, но у новоиспечённой столицы она должна была быть идеальной. Поэтому Иртышский бегал к зеркалу каждый час, чтобы проверить, а ровно ли лежат его волосы? Не вылез ли там случаем один непослушный волосок? Матвей наблюдал за этим с нескрываемым озорством. Именно в такие моменты он вспоминал, как же сильно он любит своего Максима. В моменты, когда Омск так забавно себя вёл. Когда волновался, но старался не подавать виду. Когда держал серьёзное лицо, хотя внутри просто пищал от восторга. В скором времени Томск совсем было замучился смотреть, как его молодой человек мечется между рабочим столом и зеркалом. Матвеем было принято решение остановить эту беготню. В очередной раз, когда Максим побежал к зеркалу, Томск тихонько подошёл и обнял его со спины. — Серотонинчик мой, ты и так прекрасно выглядишь, к чему эта морока?— аккуратно положив подбородок на плечо Максима, спросил Матвей. Томск приподнял руку над головой Омска и, озорно улыбнувшись, опустил её. Через несколько секунд волосы Иртышского были растрёпанны, а он сам был этим явно недоволен. — Матвей, скажи честно, ты издеваешься надо мной?— спросил Максим, грозно глядя в глаза Тумова через зеркало. — Ц, зануда. Стал столицей и уже думает, что весь из себя важный,— пробубнил Томск. Немного поразмыслив, он всё-таки чмокнул Максима в щёку и отошёл обратно к столу. Но на этот раз настала очередь Иртышского цыкать. Явно недовольный тем, что его молодой человек потрепал его и бросил, Максим пошёл к Матвею, который внимательно смотрел из окна за кем-то. Омск даже догадывался за кем. И действительно, стоило Максиму подойти и обнять Тумова со спины, ему открылся вид на их задний двор. На заднем дворе уже как неделю красовалась новенькая игровая площадка. По середине этой площадки стояла песочница, а в песочнице сидел Коля. Их растрёпанный малыш. Именно для него Максим лично сам всё это выстраивал, сам работал три дня, чтобы их Коленька мог спокойно играть. К сожалению, с юным Новосибирском никто из детей не хотел водиться, и ни Максим, ни Матвей, ни Коля причину не знали. Просто… вот так. Не хотим и всё. А заставлять играть кого-то со своим сыном было невежливо. Так Тумов считал. А Иртышский был уже и не против принудить какого-то сорванца поиграть с его малышом. Но Максим понимал, что и самому Коле такая дружба будет не в радость. Поэтому даже став столицей, Омск всегда выкраивал время на свою маленькую, но такую любимую семью. — Серотонинчик мой, присмотришь пару дней за малюткой? Мне просто в Красноярск надо,— спросил Матвей, повернув голову к Максиму, на что тот, только фыркнул и изогнул бровь. — Конечно присмотрю, к чему вопрос, он ведь и мой сын тоже! На это высказывание Томск лишь хмыкнул. Они редко ссорились, а если и ссорились, то очень быстро мирились, но про одну тему они могли спорить вечно. Является ли Новосибирск их сыном. Какие бы аргументы не приводил Матвей, ответ Максима был неизменен: «Он наш сын. Твой и мой». Хоть Тумов и ругался из-за этого, в глубине души ему после этих слов становилось так тепло и спокойно. Наш. Общий. Как своя собственная маленькая семья, о которой так грезил маленький Матвеюшка. Томск повернулся к окну. Там беззаботно играл маленький Коленька, его дофамин. «Дофаминчик»— неожиданно придумал Тумов,— «А что, звучит… ну значит пусть им и будет». Матвей опять повернулся к Максиму, а потом снова отвернулся к Коле. Его серотонин и дофамин. Его серотонинчик и дофаминчик. Его семья. И пусть Томск не знал, что будет ждать их впереди, одно он знал точно— два его сокровища всегда будут рядом с ним, и никто не посмеет отнять у Матвеюшки его маленькую, но такую любимую семью