2005-й год
Вера дежурно кивала в подтверждение каждого слова Михи. Сказать по правде, девушка перестала слушать его на первом повторении истории про риелтора, а сейчас брат рассказывал её уже в пятый раз, так что Горшенёва лишь изображала вовлечённость. Вообще, её некоторое отдаление от происходящего было объяснимо: Вера практически не участвовала в аренде этой квартиры, разве что финансово, но львиную долю хлопот взял на себя Миша. Поэтому он, наверное, с такой гордостью вновь заговорил про несчастного сотрудника агентства по недвижимости. Если отбросить тот факт, что Миха — брат девушки, что он сэкономил ей пятьдесят процентов стоимости квартиры, то выплывал малоприятный факт: он поступил, как самый настоящий мошенник. К слову, Миша искренне считал, будто оказался умнее всех остальных. Они с Верой искали подходящую квартиру без малого месяц, проштудировали все объявления в газетах, натыкаясь на отказы всякий раз. То хозяева считали Горшенёву слишком молодой, то чересчур возрастной для одинокой женщины, то вовсе сомневались, для себя ли она подыскивала квартиру с пропиской-то в Питере. Риелтор решал все проблемы, словно фея-крёстная, разве что та волшебница взамен, насколько помнила Горшенёва, не просила комиссию в пятьдесят процентов от владений принца. Впрочем, сказки на то и выдумка, чтобы совпадать с реальностью лишь отчасти, правда? Миша с детства ненавидел книжки, они ассоциировались у брата с летними каникулами и списком с обязательными к прочтению произведениями. Неудивительно, что брат решил обдурить перешедшего в реальный мир сказочного персонажа. Всё шло прекрасно вплоть до дня подписания договора с хозяином квартиры. Представьте себе, как сильно Вера хотела провалиться сквозь землю, стать прозрачной, только бы риелтор перестал на неё таращиться, когда Миха заявил, что не собирается ему ничего платить? Боже, впервые девушка в буквальном смысле сгорала от стыда, лепеча себе под нос какие-то отговорки, мол, у брата крутой нрав, лучше с ним не спорить, а то он и контору их разнесёт. Были ли у Горшенёвых деньги заплатить комиссию? Конечно. Хотели ли они с ними расставаться? Глупый вопрос. К счастью Веры, хозяин квартиры оказался мужиком с юмором, к тому же не слишком желающим платить, как он выразился «левым фирмам» за сдачу собственной квартиры. Девушке действительно повезло встретить человека, похожего по вектору суждений на Миху, иначе не видать ей квартиры ещё очень долгое время. Итогом той встречи стал подписанный с хозяином договор на одиннадцать месяцев, крики риелтора с лестничной клетки и занесение обоих Горшенёвых в чёрный список всех агентств города. Может быть, парень в деловом костюме, конечно, блефовал, однако в любом случае его актёрская игра не показалась Вере убедительной. — Не, я бы снял побольше, на самом деле, — проводя экскурсию для Лёхи с его девушкой между кухней и единственной комнатой, рассуждал Миша, — но Верка сказала, что ей места хватит. — Да, — показательно улыбнулась Горшенёва. Она пыталась добавить в уголки губ искренность, честно, просто это не выходило. С того момента, как младший из братьев представил барышню, Вера разучилась улыбаться по-настоящему. Казалось, небольшая группа пришедших на новоселье гостей замерла, услышав имя возлюбленной Лёхи. Красивая блондинка с большими голубыми глазами и именем, которое застряло ножом-бабочкой меж рёбер Горшенёвой. Брат представил её сразу всем, громко сказав: «Моя девушка Алла». Чёрт. Раньше Вера не подозревала, с какой скоростью может открыться рана потери, словно разом разошлись все швы, и кровь хлестнула точно из сердца. Знающие историю Ситниковой люди пялились на Горшенёву, ожидая реакции, а она смогла лишь выдавить из себя подобие радушия. Балу с Михой помнили Аллу по школе, Андрей знал девушку с десятков проведённых в одной компании вечеров на детской площадке напротив её парадной. По меньшей мере, четыре человека в однокомнатной квартире восприняли пассию Лёхи призраком, заглянувшим на праздник. Их побелевшие, ставшие почти прозрачными лица выдавали неподдельный шок. Пожалуй, никто не был готов встречаться с приведением так скоро. — А тебе тут до работы же близко, да? — Лёша обернулся к сестре, оторвавшись от разглядывания вида из окна кухни. — Десять минут пешком, — подтвердила Вера, намеренно задерживая взгляд на брате, а не на девушке рядом с ним. — Если быстрым шагом, то я за пять дохожу. — Красота, — кивнул он. Был ещё один человек, которого Горшенёва игнорировала — Андрей. В отличие от Аллы, как раз на него Вере хотелось смотреть постоянно. Князя позвал Миха. Разумеется, он сделал это не ради сестры, просто не пригласить Андрея было бы странно, когда все остальные парни из группы пришли на новоселье. Миша ведь не знал о том пьяном разговоре после открытия бара, понятия не имел, что Горшенёва избегала любого пересечения с Князевым последние полтора года. Приход Андрея сегодня был логичным, просто логика не имела никакого отношения к чувствам. Вера понятия не имела, почему Князь заявился один. Спрашивать Миху — всё равно, что напомнить о стопках исписанных тетрадей, а у самого Андрея девушка бы не рискнула поинтересоваться. Однако его натуженная улыбка, вялотекущий разговор с Балу возле подоконника в комнате, скованный кивок головы в качестве приветствия добавляли интереса для Горшенёвой. Господи, её натурально разрывало на части от желания выведать, где осталась Алёна и по какой причине не пришла на новоселье, но держать лицо казалось Вере более важным. — Не, хата симпатичная, — заключил Лёха, внимательно осмотрев кухонный гарнитур. — Соседи нормальные? — Внизу ребята молодые живут, — Миша начал отвечать раньше сестры, словно это была его квартира. — Рядом вообще пустая квартира, хозяева постоянно в разъездах, ё-моё. — Я всё равно тут только ночую, — вклинившись в его рассказ, произнесла Вера. Ей хотелось срочно покурить, успокоить нервы, взвинченные до предела. Слишком много потрясений за один вечер.2016-й год
Князева трижды прокрутила головой по часовой стрелке, наслаждаясь хрустом в позвонках. Последние дни поясница затекала сильнее прежнего, онемение теперь распространялось полностью на всю спину, доходило практически до затылка, отчего Вере хотелось выть. Сидеть она не могла, копчик тянуло уже через пару минут, а потому она растянулась на диване психолога, забросив ноги на подлокотник. — Как долго вы жили с братом? — Елена заботливо подала девушке подушку, которая обычно оставалась на её кресле. — Где-то полгода, — не задумываясь, ответила Князева. — Поначалу всё было нормально, честно говоря, мы редко пересекались с Михой. Я постоянно торчала на работе, чтобы побольше денег накопить, он приходил домой ночью, так что мы не напрягали друг друга. — Почему вы решили съехать? — Вопрос психолога показался Вере странным. Какая может быть причина у взрослой женщины жить отдельно? Да их полно! — Ну, во-первых, он реально приходил ночью и будил меня, не специально, конечно, — Князева отвечала медленно, параллельно массируя спину пальцами. — Я из-за этого не высыпалась толком. Во-вторых, пару раз он возвращался с какими-то девицами. Так себе ощущения спать под звуки секса, знаете ли. Третий пункт причин для переезда требовал мужества. Говорить о нём Вера могла исключительно с водой, а потому аккуратно выгнулась и подняла стоящий на полу стакан. Она не признавалась, что захотела уехать в основном из-за него, никому, в первую очередь про это не узнал Миха в своё время. — В-третьих, он снова стал употреблять, — сказала Князева, поднеся стакан к губам так, будто призналась в этом прозрачной жидкости. — Вы не подумайте, дома никаких шприцов и всё такое я не находила, просто он возвращался ночью угашенный, я выходила из комнаты и видела, как Миха шатался. — Вы не думаете, что Михаил пил алкоголь? — Елена поправила ежедневник на коленях, внимательно смотря за реакциями Веры. — Считаете, у меня так плохо с обонянием? — задала встречный вопрос девушка. — Нет, я могла отличить бухого от обдолбанного, уж поверьте. Не знаю, где он кололся, точно не дома, но следы на руках мои догадки подтверждали. — Что вы чувствовали тогда? — Несколько слов, записанных на страницу ежедневника, психолог обвела в овал, выделяя на фоне остального текста. — Я не хотела иметь к этому никакого отношения, — Князева ответила без следов угрызения совести или чего-то подобного. — Я хотела убраться от этого дерьма подальше и притвориться идиоткой, которая ничего не замечала. Мне так было проще.2005-й год
Сюр. Сюрреалистичный бред притворялся настоящим миром вокруг Веры без малого сутки и ей тоже приходилось прикидываться, будто она не против поучаствовать, хотя девушка мечтала о горячем душе, мягком одеяле и хрустящей простыне. Последние двадцать четыре часа Горшенёва тряслась в пограничном состоянии между истерикой, волнообразно накатывающей на её мозг, и совершенным безразличием. Вера балансировала где-то между исключительно благодаря скуренной наполовину пачке сигарет, которая сейчас валялась вместе с зажигалкой в кармане отцовской куртки, наброшенной на плечи девушке. Внятно расставить по порядку события ломающие мозг несколько суток у Горшенёвой не получалось. Первостепенный вопрос, как и когда всё началось, оставался без ответа. Вера понятия не имела, где ей брать зачин для обратного отсчёта к пиздецу, орущему в эту секунду на кровати чердачной комнаты дачи. Скорее всего, чтобы быть предельно честной с самой собой, девушке следовало заглянуть аж в далёкий девяносто восьмой, когда она узнала о зависимости брата. Жаль только, что теперь стартовая точка не имела абсолютно никакого значения. За эти омерзительные сутки Горшенёва смогла поспать три часа: два до того, как её разбудил отец, и час в попутке по дороге на дачу. Вера однажды слышала от соседки, якобы сон способен восстановить некоторую часть нервных клеток, только при условии, что будет здоровым и полноценным. Господи, девушка с ужасом представляла свой запас оставшихся бойцов нервной системы, заранее понимая: подкрепления им ждать не стоило. Сегодняшний ад начался девять-восемь часов назад. Ровно. Прежде чем закрыть дверь за последним уходящим с новоселья гостем, Горшенёва бросила взгляд на часы: половина одиннадцатого вечера. Тогда ещё, намывая пушистой пеной от «Доси» посуду, наспех подметая приволочённую на подошвах грязь в коридоре, проходясь ёршиком в унитазе, Вера не знала, чем ей предстояло заняться в скором времени. Девушку интересовала чистота полов и посуды, а не страх за жизнь брата, но ведь приходящий в жизнь кошмар не имеет привычки присылать заранее телеграмму, сообщающую о своём прибытии. События форсировались, ускоряя свой бег с каждым новым кругом. Горшенёва была скорее спринтером, чем марафонцем, а потому выносить очередной отрезок дистанции, конца которой не видел буквально никто, ей далось тяжко. В общем-то, она бы и сейчас не рискнула поручиться, будто всё закончилось. Нет, напротив, Вера считала, что всё только начиналось. Но формально сигнализирующий о начале забега выстрел в воздух за спинами нескольких людей, лишившихся сна за эти сутки, произошёл около трёх часов ночи. К слову, Горшенёва стартовала последней, тогда как другие участники марафона уже во всю неслись по стадиону под оглушающую тишину неизвестности. Отец разбудил Веру ночным звонком с одним вопросом: знала ли она что-нибудь о контрабанде наркотиков. Если говорить без лукавства, девушка спросонья охуела сильнее, чем когда-либо. Она не знала. Конечно же, Горшенёва понятия не имела ни о каких наркотиках, кроме тех, что распространялись по организму брата, да и то лишь косвенно. Ей понадобилось пять минут, чтобы продрать заспанные глаза, перезвонить папе, охуеть во второй раз от новости о похищении Михи какими-то барыгами. Если раньше Вера считала свою жизнь больше напоминающей бразильскую мелодраму, в которой пропуск десятка серий ничего глобально не портил, то сейчас же девушка была готова изменить жанр на захватывающий триллер. Каждая секунда имела весомое значение для понимания сюжета. Быстрые сборы заняли у Горшенёвой не больше пятнадцати минут. Пожалуй, самым сложным оказалось набрать Андрею и узнать, какого чёрта вообще творилось. Пальцы не попадали по кнопкам мобильника, Вера несколько раз промахнулась, случайно набрав Лёхе. Разом стыд за разговор на поребрике испарился, став глупостью из прошлого. Единственное, что действительно имело значение — Миха. Впрочем, как и всегда. Тело девушки будто набили ватой, рука еле держала трубку, когда Князь сбивчиво рассказывал о странном звонке с вымогательством, об обдолбанном Мише на том конце провода, рядом с непонятными мужиками. Никто не знал, куда поехал Миха после новоселья. Парни разбрелись по своим домам, Лёша поехал с Аллой гулять, а старший брат свалил в неизвестном направлении. Андрей вспоминал, что друг подбивал всех и каждого продолжить праздновать в баре неподалёку, однако затею его никто не поддержал. Как он оказался у похитителей — тайна, покрытая мраком. Лишь спустя пять часов отец позвонил Вере и попросил ту приехать на дачу, где, собственно, она сейчас и сидела, слушая вопли брата с верхнего этажа. — Он реально толкал наркоту в кассетах? — Горшенёва задала вопрос, опустив голову. Сидящий рядом человек услышал её шёпот моментально, слишком уж громким было обвинение. — Нет, — ошарашено фыркнул Князь. — Мы нихуя не знали про это. — Про то, что он продолжает колоться, вы тоже нихуя не знали? — Она вскинула голову и посмотрела Андрею в глаза. Ей хотелось выплеснуть весь яд, обмазать Князя тем, что отравляло её саму, просто чтобы страдать не в одиночестве. — Не я с ним жил полгода, — ухмылка на лице парня отдавала упрёком. — Он приходил домой угашенный постоянно. Хочешь сказать, не видела этого? Вера задохнулась, вобрав воздух, и натурально не смогла проглотить его. Так открыто ещё никто не смел обвинять Горшенёву в бездействии. Подскочив на онемевшие ноги и схватившись за край тумбочки, она искала кирпич поблизости, ответный укор, однако теперь не на её стороне сидела правда. — Намного ведь проще было не замечать, в каком он состоянии, да? — Андрей откинулся затылком к стене в небольшом коридоре, соединяющем так называемый предбанник и кухню. Вдруг Горшенёва расхохоталась громко, на грани безумия, утонула в собственной истерике с головой, словно в ней было безопасно. Солнечное сплетение натурально горело, диафрагма отказывалась работать, устроив забастовку, в уголках глаз слёзы уже даже не собирались — текли по щекам, омывая раскрасневшуюся горячую кожу. Сгибаясь пополам, Вера держалась рукой за край тумбочки, боясь ненароком упасть. Девушка смеялась настолько дико, что стены недобро косились, не говоря уж об Андрее. Как жаль, что он не заметил главного: она хохотала так сильно как раз для того, чтобы скрыть болезненный вопль. И слёзы стекали от подбородка к шее вовсе не из-за смеха. Что она могла ответить? Согласиться с собственной трусостью посмотреть правде в глаза, признать: её брат любил наркотики сильнее жизни, сильнее всех людей вокруг? Боже, Горшенёва не решилась бы на подобные признания даже под пытками. Какие она могла найти себе оправдания? Какие вообще могут быть оправдания, когда ты оставляешь родного человека наедине со смертью, чтобы самой перестать сходить с ума? Вера хохотала и рыдала, сидя на корточках перед Андреем. Её поведение прекрасно давало ответы на все его вопросы. Взгляд Князя, испуганный и теряющийся, облачал Горшенёву в пузырь, находиться рядом было физически невыносимо. Словно он продолжал обнажать враньё Веры, оно лепилось на её тело, подобно комбинезону из латекса, срасталось с кожей. Она не могла дышать, так плотно ткань прилегала, сковывая грудную клетку. Самое сильное желание девушки в это мгновение — убраться как можно дальше от правды, в которой Горшенёва решила оставить брата один на один с наркотиками, а себя с чистыми руками. Новый крик сверху привлёк внимание, подбросил возможность искупить грех, если угодно. Мама сидела рядом с сыном, который верещал, будто бес в центре храма. Сталь её характера, обычно скрытая за тремя блюдами на обед или ласковым голосом, появлялась вот в такие моменты: когда весь организм Михи сходил с ума от необходимости дозы, голос срывался на хрип, но она продолжала сидеть рядом, несмотря ни на что. Едва ли у этой женщины остались хоть какие-то грехи, Господь обязан был простить всё матери, наблюдающей ломку сына. Вера ринулась наверх, перепрыгивая через одну ступень скрипучей деревянной лестницы. Запах дома, вмещавший в себя ноты дерева и вчерашней жареной картошки с грибами, должен был действовать успокаивающе, однако контраст уюта с воплями из комнаты брата делал всё случившееся ещё более диким. Примерно на том же уровне, если в детском саду решат устроить скотобойню. Горшенёва набрала побольше кислорода и обхватила ручку двери трясущейся рукой. Времени медлить у неё не осталось: либо она войдёт внутрь и начнёт замаливать грехи, либо подохнет от стыда возле кроссовок Андрея. Первое, на что натолкнулись глаза Веры — напряжённое лицо мамы. Она заботливо гладила плечо брата, но её пальцы отбивали неровный ритм, выдавая страх от происходящего. Второе — сам Миша. Капли пота ручейками текли по его шее, очерчивали позвонки, делали всё тело блестящим в свете тусклой лампы на потолке. Миха выглядел… Чёрт, он чем-то напоминал свежеиспечённый пирог. Когда мама проходилась яичным желтком по румяной корке, та начинала блестеть один в один так же. Брат скручивался в три погибели, мышцы проступали и становились очерченными, будто Миша проводил сутки напролёт в спортивном зале. Комната пропиталась запахом его пота, слёз и отчаяния. А ещё ненависти. Однозначно здесь витал её душок, немного сладковатый и вместе с тем горчащий на кончике языка. Вера почувствовала его, задохнувшись, когда Миша заорал с такой силой, словно ему вырвали органы невидимой рукой и расшвыряли по комнате. Рой мурашек поднимался от коленей и до затылка, честное слово. Девушка почувствовала в буквальном смысле, как волосы встали дыбом, страшась картинки перед глазами Горшенёвой, которая чуть смазывалась за пеленой слёз. Девушка стояла в дверях комнаты на втором этаже, боясь пошевелиться, и смотрела на своего старшего брата, сейчас больше напоминавшего живой труп в смятой мокрой постели. Впрочем, едва ли трупы могут так верещать. — Мусь, — позвала Вера не своим голосом, севшим, охриплым, будто бы орала она, а не брат, — давай я посижу. — Не надо, Верочка, — мама нежно стирала капли пота с плеча Михи и отвечала с заботой о дочери, которую мог дать лишь родитель. — Незачем тебе это всё видеть. Вот тут она ошиблась. Как раз это Горшенёвой и требовалось. Ушат холодной воды, звонкая пощёчина, сидевшая в согнувшемся от ломки брате. Вера хотела напитаться его страданиями в полной мере, прочувствовать весь кошмар, чтобы в будущем, увидев следы уколов на локтевом сгибе, ей не пришло в голову просто отмахнуться. Счастливые остаются в памяти записями простого карандаша, который легко стирается ластиком. Подобные, поистине болезненные врезаются до конца дней, словно высеченные на деревяшке беседки в летнем лагере инициалы влюблённых из третьего отряда. Навсегда. — Где Оля? — хриплым шёпотом спросил Миша и немного приподнялся, глядя себе за плечо. Трещины на его иссохшихся белых губах кровоточили, обескровленное лицо украшали два практически чёрных синяка под глазами, на скуле виднелась стёсанная рана. Брат выглядел пугающе даже без ломки, однако она, надо заметить, добавляла колорита. — Едет, Мишенька, едет, — мама убрала с его лба взмокшие волосы, зачесав пальцами назад. Кто такая эта Оля Вера в душе не… в общем, не довелось ей знать. Быть может, Ольгой звали одну из тех барышень, которых брат приталкивал по ночам, хотя вряд ли он запоминал, как кого звали. Это имя не всплывало в разговорах Горшенёвой, никогда не звучало в стенах квартиры Михи. Казалось, будто Оля была агонией в бреду, подброшенной фантазией воспалённого мозга. — Верунь, — обернулась мама к дочери, — сходи к отцу, узнай, дозвонился или нет. — Хорошо, мусь, — Вера скованно кивнула головой, ощутив шарниры в верхнем отделе шейных позвонков, и попятилась назад. Ровно в ту секунду, когда замок в двери издал лязг, Миха вновь закричал. С надрывом, с не похожей ни на что ненавистью. По рукам девушки заносились мурашки, ледяной пот каплями стекал по спине, выступившая на лбу испарина напоминала конденсат. Горшенёва терялась в догадках: кому должен был дозвониться отец, кто такая Оля, что будет дальше с Мишей? Вопросы сменяли один другой по кругу, мчались вместе с Верой на марафонской дистанции. Чересчур много всего для их семьи случилось за эти сутки. Чересчур много всего навалилось на девушку, совершенно неготовую опять бороться за право жить спокойно. Она спустилась на опустевший первый этаж, вышла из дома, просунув руки в рукава отцовской куртки, и устало провела ладонями по лицу, перемешивая пот со слезами. Ночная прохлада с озера доходила до их дома оттеночно, без явных порывов ветра, в отличие от пляжа, на котором после полуночи можно было находиться исключительно рядом с костром. Горшенёва заметила папу рядом с остановившейся на подъездной дороге машиной. Из задней двери вышла девушка, Вера раньше никогда её не видела, а вместо неё в тачку залез Андрей. — Командир, до Невского подкинешь? — последнее, что услышала она голосом Князя. — Андрюх, позвони, как доберёшься до дома, — по-отечески наказал папа, ударил ладонью по крыше авто и захлопнул дверь. — Оля, вы извините, что я вас так ночью выдернул… — он натуженно, но искренне улыбнулся, показывая приехавшей девушке в сторону дома. Нет. Вера определённо никогда раньше не видела эту Олю. Невысокая блондинка с забранными в низкий хвост волосами, в джинсах, майке и рубашке с закатанными рукавами запомнилась бы Горшенёвой, ибо не была похожа ни на одну из девиц, что крутились возле брата. Она выглядела слишком хорошей, что ли, для Михи, какой-то правильной. Брат и эта девушка — из разных лиг, Горшенёвой хватило одного взгляда, чтобы понять такую очевидную вещь. — Здравствуйте, — кивнула Вера, встретившись взглядами с Олей. — Я — Вера, сестра Миши. — А я… — она заметно растерялась, на ходу придумывала статус и не смогла выдать ничего весомого. — Я его знакомая. — Он только вас просит. — Папа то и дело взмахивал руками, торопливо ведя Олю ближе к дому. — Вы простите нас, правда, что разбудили, но… — Миша там, да? — мотнув головой на горящие жёлтым светом окна второго этажа, спросила девушка. К сожалению, отец не успел произнести ни звука, как раздался вопль Михи. С улицы его крики звучали ещё более устрашающе, чем в комнате, хотя казалось бы, куда уж пугающе.***
Вера осмелилась войти в комнату спустя час после того, как Миша выкрикнул нечеловеческий вопль в последний раз. По словам Оли, с которой девушка перекинулась парой слов от силы, брат не хотел видеть никого, кроме сестры, настаивая не пускать к нему маму. Правильно. С её здоровьем видеть осунувшегося за часы активной фазы ломки сына — ни к чему. Видимо, на здоровье Веры Миха возлагал большие надежды. Он лежал раздетый до пояса, простыня под его телом смялась, словно к ней никогда не притрагивались утюгом. Отчётливый запах пота ударил в нос вошедшей Горшенёвой, однако скривилась она по другой причине: на груди и животе Миши она заметила несколько синяков фиолетового оттенка, которых не удалось рассмотреть, пока брат скручивался пополам. Его острый подбородок затрясся, стоило им пересечься взглядами. Слова не выразили бы и сотой доли того, что каждый хотел сейчас произнести. Миха сжал челюсти, желваки заходили вверх и вниз, а Вера рухнула на колени. Она не плакала, вовсе нет, она выла перед ним, умоляя понять, каково это — из раза в раз биться за человека, который хочет остаться поверженным на поле боя. Несколько выдохов на передышку. Вставший у горла крик, заклинание завязать, просьба перестать мучить, но вместо этого Горшенёва собралась с остатками сил и поползла вперёд, не спуская глаз с брата. — Миш, — на коленях оставались алеющие полосы от трения кожи с жёстким ворсом ковра, — посмотри на меня. — Хватит хернёй страдать, Вер, — он отмахнулся, как-то странно качнув головой. Обычно люди делали такое движение, если хотели спрятать стыдливый взгляд или выступающие слёзы. На секунду Вере показалось, что брат прятал и то, и другое. — Пожалуйста, — сорвавшись на мольбу, простонала девушка. Тонкие, словно хрустальные пальцы обхватили синюшную мужскую ладонь. Вера старалась гладить его по костяшкам нежнее, но всё равно выходило как-то грубо. — Давай ты пролечишься? Полежишь пару недель, прокапают. Никуда твои парни не денут… — Да не об них речь, — Миша вырвал кисть из руки сестры, и в этом жесте было столько нервов, будто его пятерня выходила из себя. Зарывшись пальцами в волосы, парень опустил голову, согнувшись почти пополам. Всё, что осталось Вере — сидеть возле его ног, бесшумно всхлипывая. — Боюсь я, Верка. Ломка — это… бляха муха, это пиздец! — А так ты загнёшься где-нибудь на непонятной левой хате среди ублюдков-нарков и поминай как звали, — Горшенёва шмыгнула носом и вытерла тыльной стороной ладони слезу, закатившуюся в ямочку на подбородке. — В кожаном плаще? — невесело хмыкнул Миша. Сестра почти смогла улыбнуться в ответ, понимая, к чему был этот вопрос. — Да понимаю я всё это, ё-моё. Я не переживу ещё одной такой ломки, как щас. — А дозу новую, думаешь, переживёшь? — Она звучала хлёстко. Напоминала пощёчину, удар ребром ладони в кадык. Её слова перекрывали кислород не хуже страха, который окутывал Мишу в плотный кокон каждый раз, когда он вспоминал отголосками каждую прошлую агонию. — Я не пугаю, но тебе надо решить: ты подохнешь от хмурого или от старости. Отрезвить. Вера преследовала цель привести брата в чувства каждой произнесённой буквой, старалась образумить законченного наркомана лишь разговором, хотя знала, что это не сработает. Сколько уже таких моментов было позади? Все они привели к влажной простыни и следам уколов на локтевом сгибе. — Кости все ломает разом, — вкрадчиво, будто исповедью, заговорил Миша. — Сухожилия рвутся, мышцы в узел завязываются. В голову как будто свинец вливают, глаза аж вылетают. Орать хочется как херово, а в горле всё высыхает нахер. — Ты же знаешь, что так будет, — Вера с трудом сдерживала порыв ударить его, заколотить до смерти за более чем красочное описание внутрянки того, над чем они с мамой проливали литры слёз. — Ты каждый раз знаешь, что этим всё кончится, и всё равно это делаешь. — Я остановлюсь, честно. — Его пальцы были ледяными, во всяком случае, так чувствовались, когда огрубевшие подушечки прошлись по щеке сестры, стирая каплю слезы. — Мы оба знаем, что ты врёшь. Она не поверила ни в один звук. Брат лгал хуже пятилетки, нечаянно разбившего мамину любимую вазу и спихивающего ответственность на кота. Всякий раз, когда его забирали на лечение, Горшенёва слышала одно и то же: что он остановится, обязательно сам завяжет, не дурак ведь. Вере надоело верить ему, доверять врачам, гарантирующим, будто в этот раз беда с наркотой ушла окончательно и безвозвратно. Все вокруг лгали, считая девушку идиоткой, однако в этом был смысл. Она ведь верила не из-за скудных интеллектуальных способностей, а потому что хотела, чтобы слова стали явью. На самом деле, Горшенёва плевать хотела, при помощи препаратов или стальной силы воли брат слезет с героина, она просто желала его возвращения к реальности в полной мере. Вера сбилась со счёта, какое количество врачей нахваливало Миху перед выпиской, уверяя, будто бы вот теперь точно всё пойдёт как по маслу. Сейчас, ластясь к нему, подобно кошке не видавшей ласки никогда, девушка вновь заставляла себя поверить в чересчур неприкрытую ложь. Когда Миша проводил по её щеке пальцами, собирая солёные капли, полагаться на его слово становилось проще, но всё равно внутренний голос тихонько нашёптывал: он сорвётся, подожди немного и увидишь, как он опять будет валяться обдолбанный с льющейся изо рта пеной в рвоте. Этот голос принадлежал врачу, встретившего Горшенёву в девяносто восьмом. Как он тогда сказал? Миха придумает историю послезливее, а потом опять обколется? Тот доктор имел все шансы стать провидцем.***
Вера едва перебирала ногами, выходя из лифта. Она была бы благодарна, если кто-нибудь в её отсутствие завесил все зеркала в квартире чёрной тканью — видеть своё опухшее лицо девушке совершенно не хотелось, а учитывая объём пролитых слёз, оно отекло. Единственное желание Горшенёвой стояло у стены в комнате. Диван-книжка манил Веру к себе, звал, словно русалка приглашала к себе заблудших в чужие воды моряков. Лишь два шага успела сделать девушка, не до конца достала из сумки ключи, как голос слева привлёк её внимание. Она с трудом узнавала сидящего на лестнице парня. В его губах дымилась сигарета, возле ноги валялось три пустых и одна наполовину полная бутылки пива. За три часа, что они не виделись, его волосы растрепались, теперь причёска напоминала стог сена, по краю штанины кожаных брюк была заметна засохшая грязь, на костяшках пальцев запеклась бордовая кровь. — Ну привет, — Андрей взял сигарету меж пальцев и выдохнул дым, слегка щурясь. — Давно не виделись, — замерев на месте, негромко произнесла Вера. Она так и стояла, засунув руку в сумку, не смея пошевелиться или сказать что-то ещё. Все вопросы к парню разом испарились, кроме одного. — Ты чё тут делаешь? Это вышло грубо, надо сказать. Князь явно не ожидал столь жёсткого приёма, наверное, надеясь получить любовь и ласку с дивидендами. — Извиниться приехал, а тебя дома не было, — произнося фразу, он икнул, по меньшей мере, дважды. — Курить будешь? — Я бросила. — Ложь. Горшенёва смолила, аки паровоз, однако всячески старалась скрывать пагубную привычку в последнее время. Отчего-то ей казалось, будто любая форма зависимости приравнивалась теперь к употреблению наркоты. — Ну, как хочешь, — он пожал плечами и соблазняюще затянулся. Чёрт, Вера не курила около суток, всё же родители рядом вряд ли одобрили бы её пристрастие к никотину. — У меня праздник, кстати, можешь поздравлять: дочь месяц назад родилась. Резкий звон в ушах смазал окончание последнего слова, сказанного Князем. Миха ничего такого не рассказывал, не упоминал о беременности Алёны. Мог ли он не быть в курсе? Вряд ли. Порой Вере казалось, что они с другом делились всем, начиная от цвета трусов, которые надели, и заканчивая количеством денег в кармане. Видимо, брат ограждал её от слишком болезненной информации, которой, безусловно, была новость о рождении у Андрея дочери. — Поздравляю, — смогла выдавить из себя Горшенёва и кашлянула пару раз, снимая со стенок горла налёт лицемерия. Никакой радости она не ощущала. — Как назвали? — Диана, — Андрей втянул в себя сигаретный дым, улыбаясь, словно в пяти буквах имени его дочери зашифровали истинное название любви. — Как у Алёны дела? — зачем-то спросила Вера. Потому что так было правильно: справляться состоянием матери. Потому что нормальные люди поступали именно так, задавали вопросы о самочувствии, а не сдерживали порыв разочарования за лживым интересом. — Понятия не имею, — Князь затушил сигарету о стену парадной и бросил бычок в горлышко пустой бутылки. — Мы с ней ещё полгода назад разошлись. Так что ребёнок у меня есть, а жены теперь нет. — Почему? — Вопрос сам напрашивался, крутился на языке. Было бы глупо его не озвучить. Ещё глупее казалось продолжать стоять напротив, не приглашая парня в квартиру, но Горшенёва сейчас могла делать только одно дело. Она выбрала выведать как можно больше, пока Андрей потерял бдительность за количеством выпитого алкоголя. — Её заебало, что меня никогда нет дома, — он концентрировал взгляд на полупустой бутылке, а потому не заметил беззлобную ухмылку на лице Веры. — Меня заебало, что она вечно всем недовольна, постоянно выносит мне мозг. Блять, да она даже просыпалась уже недовольная, кто такое выдержит? Она. Горшенёва точно знала: она бы выдержала. Само собой, не в сравнении с Алёной, просто понимала свои чувства к Андрею в достаточной степени, чтобы дать внутренне такой ответ. Озвучить его девушка не решилась. — Может, всё наладится… — залепетала Вера, пытаясь хоть как-то сгладить острые углы. — Не, это конец, — Князев мотнул головой и поднял глаза на девушку. — Нахера ты мне тогда это всё рассказала? Ну, про то, что влюблена и всё такое. — В смысле? — Смена вектора разговора случилась так стремительно, что девушка взаправду не поняла, каким образом от рождения ребёнка они перешли к обсуждению её пьяной выходки. — Всё же нормально было, — он с усмешкой развёл руками, будто «нормально» могло окружать их в эту секунду, если бы Горшенёва ничего не разрушила. — Ты знаешь, сколько раз я думал, как было бы проще, если бы ты не была сестрой Горшка, а? Ты, блять, знаешь, сколько раз я затыкался, чтобы нихера такого тебе не сказать? — Прекрати, — качая головой, Вера сделала шаг назад от вставшего со ступени Андрея. Ему явно тяжко давалось стоять на своих двоих, благо, перила помогли парню удержаться на ногах и даже подойти к Горшенёвой вплотную. — Ты знаешь, что чувствует человек, который дарит подарок на свадьбе девушке, которую он бы хотел позвать замуж? — Между ними остался один крошечный шаг, когда Князь выпалил последнее. — Я делал всё, чтобы ты никогда не выкупила вообще ничего, пытался не смотреть на тебя, не задевать, не сидеть рядом, а ты всё испортила. Его рука запуталась в завитках её волос. Андрей притянул девушку к себе и поцеловал резко, болезненно, наказывал горечью на кончике языка. Его обветрившиеся губы были грубыми, словно он хотел причинить боль Горшенёвой, заставить ощутить, какого это, когда тебя целуют с ненавистью за прошедшие впустую годы. Она знала, что Андрей забудет этот поцелуй, не сможет восстановить его в памяти завтрашним утром, и эта частичная амнезия будет стоить Вере растёкшейся по щекам туши, которая смоется со слипшихся ресниц, но… Чёрт, его рука, путающаяся в волнистых волосах девушки, и требовательные касания губами как раз подходили под выставленную цену. Горшенёва могла потерпеть потом истерику в запертой изнутри ванной, если расплата наступит за склонённую голову Князева, углубляющего поцелуй. Сделку нельзя было считать честной, этот кредит имел непростительно высокую процентную ставку, однако Вера давно заметила за собой обыкновение подписывать договора вслепую, так что она просто разомкнула губы. Он целовался так, словно рассказывал, как и когда впервые посмотрел на неё под другим углом. Девушка старалась понять, честно, однако переплетающиеся языки напрочь вытравляли из её мозга любые логические связки. Ничего не интересовало больше, чем грань, до которой дойдёт Андрей. Да, она хотела узнать, где он остановится, боясь выяснить, что все границы уже разрушены. — Нет, — Горшенёва с силой оттолкнула парня от себя и закрыла мокрые губы ладонью. — Это неправильно, нет. Вроде бы, он даже не сразу понял, что конкретно произошло. Князь колебался секунд пятнадцать, Вера успела за это время отодвинуться в сторону, увеличивая между ними расстояние примерно на метр. Желваки Андрея поняли всё раньше мозга, заходили, словно он готовился вцепиться девушке в глотку или высказать очередную претензию, на которую у Горшенёвой не осталось сил. Слишком сложные выдались сутки, чтобы решать сердечные дела ранним утром в парадной. — Андрей, я устала и хочу спать, — вымотано произнесла Вера мягким голосом. — Не буду тебя задерживать, — Князев практически выплюнул язвительность из себя и развернулся. Должно быть, он планировал сделать это куда эффектнее, однако у алкоголя в его крови был другой план. Покачнувшись, парень оступился, запутавшись в ногах, но удержался в равновесии не без помощи Горшенёвой. — Ну куда ты пойдёшь в таком состоянии? — Её интонация не звучала с флиртом, не очаровывала. Вера говорила скорее обречённо, нежели старалась завладеть вниманием Андрея. — Можешь переночевать у меня. — Решила сразу в кровать затащить? — ухмылка парня виднелась со спины. — Если бы я хотела с тобой переспать, — наплевав на его планы, Горшенёва обогнула Князя, подошла к лестнице и подняла со ступеней пустые бутылки. Только возмущений соседей ей не хватало для полного счастья, честное слово, — то мы бы уже трахались.2016-й год
Она закрывала лицо ладонями, пряча смущение. Никто не знал о том, как случился их первый с Андреем поцелуй — ни Лёха, ни Миша, ни родители. Да что там, даже Князев не был в курсе, каким образом теперь уже супруга впервые узнала о его чувствах. Вера скрывала эту тайну, словно не хотела делиться только своим счастливым моментом, боясь разбазарить интимность того момента в лишнем трёпе. — Вы действительно не замечали особенного отношения Андрея к вам? — спросила Елена. Князева не видела лица психолога, продолжая прятаться посреди кабинета, подобно играющему в невидимку ребёнка. — Да откуда? — хохотнула Вера и убрала руки от лица, демонстрируя пунцовый оттенок щёк. — Я считала Андрея недосягаемым, понимаете? Наверное, в юности я так зациклилась на своих чувствах к нему, так хотела увидеть его отношение к себе, что просто пропускала мелкие детали. Она понимала: обычно всё работало иначе, у других девушек определённо мозг вылавливал мельчайшие взгляды и прикосновения, но Князевой поведение парня представлялось в ином свете. Вера всегда относилась к категории людей, привыкших получать информацию, что называется, в лоб. Её приучил к прямолинейности старший брат, который общался без вуали таинственности, а потому и от Андрея она ждала примерно того же. Много позже, анализируя все годы знакомства, до Князевой начало доходить. Он всегда, спрашивал, как у неё дела, объектив его камеры цеплял Веру чаще остальных, все значимые события в жизни девушки непременно сопровождались присутствием Андрея. Кто тащил на себе Князеву после попытки изнасилования? Будущий муж. Кто поехал бить морду Мартынову, хотя мог остаться в стороне? Он же. Кто первым произнёс «я тебя люблю», пускай и на свадьбе с Бортником? Догадаться не составляло труда. Князев сопровождал девушку на всех этапах жизни, звонил в первую очередь ей, поддерживал, когда мог притвориться безучастным. Будь у Веры кнопка обратной перемотки, она обязательно бы нажала её и остановилась в самом начале — их первом знакомстве. Девушка была готова потратить уйму времени за просмотром всех моментов с участием Андрея на медленной скорости, подмечая все до единой зацепки, которые выдавали его чувства. Но к сожалению, жизнь не расщедрилась на подобную опцию, а потому Князевой пришлось отыскивать улики по памяти. — Он остался ночевать у вас? — Елена за этот сеанс исписала две страницы, а ведь они ещё даже не приблизились к окончанию заложенного на разговор времени. — Да, я ему постелила на матраце, — рассмеялась Вера, вспоминая, с каким недовольным лицом супруг ложился почти что на пол. — Он когда проснулся, минут десять пытался понять, где находится и что вообще происходит. Надо было видеть его лицо в этот момент, — девушка забавно выпучила глаза, приоткрыв рот, пародируя Андрея. Предложи Князевой запомнить супруга в каком-то одном виде, она, не задумываясь, выбрала бы то испуганное выражение, которое зацементировалось и не двигалось до тех пор, пока Андрей не покинул её квартиру. Честное слово, ни до, ни после Вера не видела, чтобы человек до такой степени шугался самого себя. Похожим образом ведут себя люди, ворующие тонны алюминия, а попадающиеся на краже глазированного сырка. Князь явно понимал, что его пробуждение в квартире Веры не предвещало ничего хорошего, однако старался вести себя показательно спокойно. — Я правильно понимаю, что вы не поговорили с ним о поцелуе и сказанных в парадной словах? — Сегодня у Елены наметился жирный до информации день. Она не успевала записывать слова Князевой, перескакивая с одной строчки на другую быстрее, чем когда-либо. — Мне кажется, если бы я заговорила об этом, он бы помер прям на моей кухне от инфаркта, — звонкий смех Веры поглотила прижатая к груди подушка, в которую девушка уткнулась, вновь пряча лицо. — Вот тут я не могу говорить точно, потому что об этом надо спрашивать Андрея, но у меня было полное ощущение, что он ничего не помнил. — Вы помните, как вели себя при Андрее и что делали после его ухода? — Словно в предвкушении особенно пикантных подробностей, Елена по обыкновению придвинулась в кресле ближе. — Ой, вот что-что, а то утро, или правильнее сказать — день, я помню очень хорошо, — Князева расправила плечи и отложила подушку в сторону. Сейчас ей точно не стоило защищаться. — Наверное, Андрей посчитал меня ненормальной, — прокрутила пальцем у виска Вера. Рассказ про их первое утро после вскрытых карт, когда Князь понятия не имел о полнейшем проигрыше, мог бы занять у девушки сутки, это если не учитывать перерывы на приём пищи, естественную нужду и сон. К сожалению, Вере пришлось укоротить историю до нескольких предложений, вряд ли Елена была готова продлевать сеанс так долго. — Начнём с того, что я стала себя вести, как будто на конкурс красоты припёрлась в халате и тапочках, — Князева давила смех, только бы уложить пересказ того утра в разумные временные рамки. — Помню, когда жарила яичницу, чуть всю квартиру не спалила, потому что никак не могла красиво встать. То так выгнусь, то по-другому, то нагнусь. Кошмар! — Как реагировал Андрей? — с улыбкой спросила Елена. — Этот придурок даже не заметил ничего! — вскрикнула Вера с возмущением. — Нет, вы представляете? Я там разве что стриптиз танцевать не начала, а его волновала только таблетка от головы, которой у меня не было! Короче, свалил он сразу, не смог даже яичницу доесть, похмелье и всё такое. — Что вы почувствовали, закрыв за ним дверь? — Поразительная способность психолога задавать нужные вопросы в подходящий момент не переставала удивлять Князеву всякий раз. Елена была подобна тому автомату с игрушками, но не испорченному, а работающему так, как надо: она опускалась щупальцами, хватала нужного плюшевого зайца металлическими пальцами и вытаскивала наружу. Правда, Вера эту забаву отчего-то невзлюбила. — Я разрыдалась, — призналась девушка, удерживая приподнятые уголки губ. — Мне стало так обидно, что он ничегошеньки не помнил. Я как будто сама придумала поцелуй и его слова, сама в них поверила и сама же разочаровалась. В тот день Князева впервые за долгое время взялась за тот вид терапии, который был ей доступен. В снятой Верой квартире не лежало ни одной тетрадки, поэтому пришлось портить обратную сторону рекламной листовки, что всучил парень возле метро пару недель назад. На свою удачу девушка забросила флаер в сумку, а выбросить попросту забыла. Прямо там, на небольшом листике она писала все те слова, для которых не нашлось смелости утром в парадной, делая мизерное расстояние между буквами и уменьшая размер шрифта до нечитаемого. Трижды Князева вывела фразу «я тебя люблю». Пять раз в том же тексте фигурировало слово «ненавижу». Пользуясь элементарной математикой, высчитать, в чью пользу было написанное, не составило труда. — Почему вы до сих пор не поговорили с Андреем о том инциденте? — Елена выбрала чертовски правильную формулировку. Сцена с поцелуем стала для Веры чем-то из разряда выходящих за рамки, разрушающих все устои её жизни. — Как вы себе это представляете? — спросила девушка, приподняв бровь. — Прийти и рассказать ему, что наши отношения, на самом деле, начались сильно раньше, чем он считает? Нет, я не готова объяснять ему ничего. — Хорошо, — психолог записывала и хмурилась одновременно. — После этого ваши отношения изменились? Может быть, вы искали встречи или он? — А это самое смешное, кстати. — Оживившись, Князева поёрзала на диване. Так происходило всякий раз, когда неприятная часть рассказа оставалась позади. — Мы нормально встретились с ним только через месяца три на свадьбе Михи с Олей. Второй брак Миши взялся из ниоткуда. Казалось, он хотел максимально быстро привязать к себе Ольгу, пока та не опомнилась, не поняла, что за фрукт рядом с ней. Вера всегда считала ошибкой со стороны девушки заключать тот брак: у неё за плечами уже разрушенные из-за пристрастия, правда, к алкоголю отношения, достаточно взрослая дочь, родители, которые невзлюбили Миху с первого взгляда, о чём довольно открыто было сказано непосредственно на свадьбе. Князева искренне не понимала, зачем Оле выходить замуж за Мишу. Её ребёнку нужен был отец, но из панка, да к тому же наркомана, родитель так себе, давайте начистоту. Она напоминала Вере Тёму: тоже ищущая уюта и тепла, тоже нуждающаяся в заботе, а Миша, при всей любви сестры, мог дать разве что постоянное отсутствие дома, пропадая то на репетициях, то на гастролях. Этот союз стал в глазах Князевой связкой утопленника со спасателем. Он был обречён с самого начала. — Миша попросил меня быть свидетельницей, — Вера закатила глаза, будто и сейчас считала просьбу брата сущим идиотизмом. — Обычно же как: подружка невесты идёт в свидетельницы, а друг жениха встаёт с другой стороны. Для Михи это вообще не подходило. Уж не знаю, чем он там умаслил Олю, только оба свидетеля были со стороны жениха. — Андрей стал свидетелем Михаила? — Брови Елены подскочили так высоко, что ещё немного и полезли бы на затылок. — Вы никогда не хотели пойти в ясновидящие? — со смехом спросила Князева. — Если бы вы знали, сколько я услышала шуток про секс свидетеля со свидетельницей. Если бы вы только знали!2005- й год
Вера замечала недовольные взгляды подруг Оли на себе, чувствовала их лопатками, подходя к женщине в зале регистрации, чтобы поставить подпись, ощущала во время тоста. Наверное, эти несколько девушек годами планировали, кто у кого станет свидетельницей на свадьбе, не беря в расчёт форс-мажор, коим стал Миха. Ну вот что могла сделать Горшенёва? Отказать брату в просьбе занять важнейшее место в столь радостный день? Как бы не так! Хотя, Вера бы променяла несколько шуток от Балу про необходимость секса между свидетелями, само собой, ради благополучия союза молодых. Было бы куда проще, адресуй Шура их любой из тех, кто мечтала повесить на плечо красную ленту. — Помада на месте? — резко спросила Оля, обернувшись к девушке по левую руку от себя. — Да, — кивнула Горшенёва. — Ты прекрасно выглядишь, не переживай. Они не стали настолько близки, чтобы делиться глобальными переживаниями. Горшенёва прятала причину пробивающей её дрожи, когда Князь предложил не отставать от молодожёнов и потанцевать, а Оля умело прятала слёзы после ухода родителей сразу, как только закончилась роспись. К их чести стоит заметить, что мама с папой невесты вели себя куда цивилизованнее, нежели родственники Тёмы на их свадьбе с Верой: никаких косых взглядов, перешёптываний, кривляний лицом, словно у всей половины гостей со стороны жениха разом защемило троичный нерв. Уйти и не портить праздник, пожалуй, лучшее решение в этой ситуации. Вторая свадьба брата разительно отличалась от первой, пускай Горшенёва знала о подробностях того праздника лишь по рассказам приглашённых. Невеста, вместо пышного белого платья, похожего на зефир, выбрала лаконичное тёмно-синее, а жених решил заменить строгий костюм на брюки и рубашку с дурацкими золотыми аппликациями. Самой странной частью его ансамбля сестра назвала большой круг на левой стороне груди. Миха уверял, будто бы это такая метафора, связующий элемент их с Ольгой нарядов точно возле сердца, Вера же ответственно заявляла: безвкусица! И неважно, как её красиво обозвали, суть дела не менялась. — Верка, — позвал Миша, слегка отклонившись на стуле, — со мной станцуешь? — Я могу отказаться? — Горшенёва забавно сморщила нос, надеясь, что брат передумает. — Не-а, на самом деле, — расхохотался он и поднялся на ноги. — Я просто так спросил. Пошли давай, покажем класс! У них имелся опыт совместного медляка, правда, всего один, да и тот случился давненько. Вера помнила, какой на ощупь была рубашка запыхавшегося брата, видела перед глазами букет оборванной возле школы сирени и металл золотой медали, ставшей абсолютно неважной, когда Миха пришёл на выпускной, пускай даже с опозданием. Эти воспоминания грели нечто очень сокровенное внутри. То, что принято называть любовью между родными людьми. — Только ноги мне не отдави, ё-моё, — хохотнул Миша, ведя сестру к другим танцующим парам. — Ботинки жалко? — Вера кивнула на лакированные носы и рассмеялась. — Знаешь, сколько денег я на них угрохал? — Одна рука брата легла на поясницу девушки, а второй он галантно взял её ладонь. — Я теперь в них буду до конца жизни ходить и в гроб в них же лягу! — Не смешно, — прошипела Горшенёва сквозь зубы. Она не могла так просто говорить о смерти, как Миха. Из его уст разговоры про остановившееся сердце звучали едва ли не анекдотично, зато вот Вера вздрагивала всякий раз, думая об этом. Да, наверное, подобный расклад был логичным: это ведь не Миша замер, услышав словосочетание «клиническая смерть», не он разглядывал собственное почти бездыханное тело на матраце в их с Анфисой квартире, не он видел очертания позвонков, когда сгибался от ломки. Для Михи последний вздох оставался чем-то далёким, мистическим, тогда как Вере довелось столкнуться с приближением конца неоднократно. — Ты счастлив? — спросила она, запрокинув голову так, чтобы смотреть на брата впрямую. — Да, — Миша расплылся в улыбке, отвечая. И Горшенёва не усомнилась ни на долю секунды. Она редко видела его таким. Собравшиеся возле глаз мелкие морщинки выдавали постоянный смех, желание постоянно находиться рядом с Олей — всё это говорило о счастье брата. Вера знала человека, способного вытворить и с ней нечто подобное, однако боялась даже глянуть в его сторону, не говоря уж о большем. — Э, у неё так-то два брата, — взявшийся из ниоткуда Лёха навис над братом, похлопал того по плечу и несколько раз махнул рукой, будто подошла его очередь на танец с сестрой. — Ну давай-давай, реще. — Я тут жених, вообще-то, — Миша натурально вцепился в руку Веры. Страх остаться с переломанными пальцами самую малость уступал желанию понаблюдать за комичной сценой. — Вот и иди к невесте своей. — Горшенёва, подобно трофейному кубку, перешла из рук одного брата в руки другого. — Как тебе в роли свидетельницы? — Если бы Балу постоянно не говорил, что нам с Князем надо потрахаться, — закатила глаза Вера. — Ой, а то ты сильно против, да? — Лёха громко рассмеялся, однако его настигло исполнение знакомой всем поговорки про последнего смеющегося. С силой наступив на ногу брату, Вера широко улыбнулась. — В следующий раз каблуком проткну яйца, ясно? — практически нараспев спросила девушка и удовлетворённой выдохнула, получив в ответ кивок головы. Лёха был единственным человеком, которому было разрешено шутить так и об этом. Находясь в курсе практически с самого начала, брат имел полное право подкалывать Веру по поводу её отношений с Андреем. Ведь это Лёша бесчисленное количество раз предлагал сестре рассказать обо всём Князю, именно он успокаивал, когда становилось особенно паршиво. Только теперь ситуация изменилась: Лёха знал, как выглядела одна сторона медали, но про вторую Вера не рассказала. То пьяное признание вместе с поцелуем девушка хранила исключительно для себя, под красной лентой свидетельницы — в сердце.