___
20 июля 2023 г. в 03:23
Он помнил донну Виоланту, жену отцовского брата.
Тот был банкир, многоуважаемый и почтенный человек едва за тридцать. Лицо его было покрыто глубокими морщинами меж наслоениями щек и опухлостью носа. Он был строгим, но забавным; никогда не соглашался на игры, сколь бы его ни упрашивали, но казался, тем не менее, добрым, когда смотрел сверху вниз своими потонувшими в лице глазами. Когда Ромео было шесть лет, его дядя только женился, а жена у дяди была молодая и прекрасная.
Белая, как цветущая лилия, она казалась тонкой, словно ромашка, и воздушной, будто одуванчик; ветер мог бы подхватить ее и унести вдаль, туда же, где всегда бродили ее мысли, когда она оставалась одна. Однажды Ромео увидел ее в саду; она сидела на скамье среди зеленых вьюнов, полных цветов ипомеи, благочестиво и скромно сложив руки на коленях. Однако осанка ее и наклон головы внушали невольное к ней уважение. Ромео был влюблен в нее детской любовью, лишенной страсти и всякого пыла. Это была любовь к неведомому и неизъяснимому идеалу, облаченному в человеческую красоту. Любовь к чему-то внутри этой женщины, что невозможно было по-настоящему узреть или осознать, лишь почувствовать, как оно исходит от нее подобно аромату цветка или утренней прохладе воздуха.
Светлые волосы донны Виоланты полнились рассветным блеском, будто сама Аврора вплела в них золотистые нити. Ее грудь трепетала от тихих вздохов. Потом она повернула голову и посмотрела прямо на Ромео, который наблюдал за ней возле зарослей розмарина. Эти большие голубые глаза бесконечно пугали и восхищали его. Донна Виоланта улыбнулась ему слабо и покровительственно, но это было не покровительство прекрасной женщины над незрелым мальчиком, но покровительство существа, давно позабывшего радость и счастье.
Донна подозвала его ближе, и он робко, но с большой охотой сел рядом с ней, и они долго и о многом говорили. Ни единого слова память повзрослевшего юноши не сохранила, потому что в тот момент детский ум его был затуманен от благоухания красоты женщины рядом с ним. Само ее внимание опускалось на него, как вуаль, наполненная сладостным ароматом духов, ее голос разливался нежным эхом капель, падающих в бассейн с водой, полной лепестков роз; он не помнил ни ее выражения, ни движения ее губ, она замерла в его воспоминании, как величественная и прекрасная статуя, которую еще ни один творец не сумел обратить в истинно живое создание.
Все, что он помнил, это змею в траве. Донна Виоланта тогда печально опустила свои глаза на землю, где длинное зеленое тело свернулось в несколько колец, тихо отдыхая в рассветной влажности, прежде чем начать свою охоту. Ромео не боялся змей; он тогда ни к чему не испытывал страха, кроме разочарования отца. Он запомнил змею лишь потому, что донна Виоланта произнесла:
— Это, говорят, к несчастью.
И стала еще грустнее, и грустнее нее не могло быть ничто: ни дождливое небо, ни падающая звезда, ни плачущая жена, ни скорбная мать.
Через несколько недель, долгих, как месяцы, когда Ромео уже позабыл и о любви, и о красоте, отец упомянул, что донна Виоланта скончалась от болезни. Ромео не грустил — потому что не поверил в это. Его воображение не знало смерти. Однако донна Виоланта исчезла навсегда, и в редкие моменты, когда воспоминания о ней, смутные и неясные, как наваждение, неожиданно возвращались к нему, сердце Ромео наполнялось тоской, как будто тот невыразимый идеал, который искала его душа, ушел раньше, чем Ромео сумел поднять взгляд и уловить его очертания.
Он помнил Розалину.
В семнадцать он увидел ее на балу, а до того — прогуливающейся по улицам со своими служанками или в компании матери. Всякий раз он бросал на нее взгляд, хотя она никогда не поднимала свой в ответ, будто бы показывая, что знает о его внимании и не принимает его. Ромео не относился к этому, как к отказу, потому что не искал согласия.
Он увидел ее на балу, и это был единственный раз, когда она удостоила его взглядом. На ней было платье нежной лазури, словно само небо взяло ее в любовницы, а волосы ее, нежно струящиеся по спине, напоминали волны текучего золота, мерцающие, как отражение света на воде. Она говорила со своими подругами, стоя спиной к нему, и он мог видеть ее бледную спину. Она танцевала с мужчиной, и он, танцуя с женщиной, видел ее улыбку среди улыбок других.
Потом, после танцев и игр, она подняла на него глаза, и тогда он увидел ее всю: змеиная морда и змеиная шкура, змеиные позвонки, упирающиеся в змеиную шейку, и белая змеиная улыбка, с которой каплет яд невзаимной любви и горькой страсти. Он влюбился в нее, и три года его глаза следовали за нею, где бы судьба ни свела их. Он не кланялся, не жаждал встреч, и все же его чувство было ясно всем друзьям, которые хотя бы единожды наблюдали, как его дух замирал и обращался к этой девушке, стоило лишь ей появиться рядом.
Мечтания и сны были наполнены ею, и порою, в одиночестве, тишине и прохладе ночи, он вдыхал ее образ с воздухом, она жалила его в десны своими поцелуями и сжимала шею в удушье. Это было сладостно. Он чувствовал, что нашел, наконец, истинно бескорыстное чувство, прекрасное в самом себе, чувство, которого так не хватало его ровно бьющемуся сердцу. Жажда хранить эту холодную и острую влюбленность там, где она могла вонзиться в него и своим порезом напомнить о себе, поражала его, и он с тщательностью носил ее в себе, не обнажая более, чем она уже была явна.
Он думал, что так выглядела истинная любовь.
В двадцать лет он стоял среди лавки старого врачевателя, алхимика и шарлатана, и всюду вокруг него были растения, истертые в порошки кости и цветные эликсиры. Пахло пылью, жимолостью, чесноком, сохлыми цветами, и тусклый огонь лампы плачущим полумесяцем отражался на пузатых склянках и ложился на лицо старика, раскалывая изгибы на свет и тьму.
В углах, запертые в клетках, шипели ядовитые змеи, медленно и соблазнительно извивающиеся. Ромео не отводил от них глаз. Он слышал, как они смеялись над ним, и не мог понять, любил он их или ненавидел. Все та же прежняя жажда наполняла его, но он уже не понимал, чего жаждал, и не понимал, что любил и что ненавидел. Что любило и ненавидело его в ответ.
— Змеи к несчастью, — произнес он, глядя на голову змеи с раскрытой пастью, что лежала в банке, залитая прозрачной жидкостью. — Так говорят.
— Никогда такого не слышал, — ответил ему старик. — И не знаю тому ни одного ученого подтверждения. Если вы где-то это и услыхали, юноша, то это суеверие или чистая выдумка. Вот яд.
Ромео протянул все золото, какое у него было, кроме того, которым он собирался расплатиться за путешествие.
— Я знаю, — сказал он.
Когда он ушел, змеи шипели ему вслед знакомое проклятье. И укус первой и последней любви горел на его шее.