***
Рысья шерсть переливалась щетиной на белом солнце вечного снега, обманывала и слепила. Карафутовский кот-демон. Наверное, похожий камуй разодрал тело вице-командиру Шинсенгуми, когда он пропал в Хакодате. Но пока тяжёлая поступь лап ложилась бесшумно-мягко. Хиджиката слышал ее отчётливо, почти как костяной шорох Шинигами, лишённого кожи (кож?) и военного звания: не лейтенант, а настоящая Смерть. Он ощущал спиной, когда Огата находился рядом, как ощущал постоянное бдение начальника тюрьмы через засов камеры. Но Хиджиката Тошизо никогда не обратился бы к своему надзирателю: «Я вижу тебя. Иди сюда». Огата вылезал из укрытия, тянулся вперёд, подогреваемый вниманием к своей персоне — маленькой, невзрачной, привыкшей пребывать в засаде. Сам герой эпохи видел его. Это приятнее, чем служить амбициям лейтенанта Цуруми. Почти за даром. Огата Хякуноске удивительно сговорчив, хотя и задирист, как ребенок; играючи ласков, как сытая кошка, задушившая добычу. Зверьё ломает подушечками лап косточки и ребра с утробным урчанием, давя живым весом, но ухмылки снайпера призраку Бакумацу безразличны. Хиджиката видел гибель и крупнее, чтобы проникаться смакованием Огаты своей мелочной победы. Он видел как умирает страна. Они сидели бессловесно, с соблюдением приличия, к которому Тошизо обязал Хякуноске. Почти как товарищи, способные объединиться ради общей цели. Хиджиката не знал, чем выстлана дорога Огаты. Но ясно и точно определился, для чего сам вступил на этот путь много лет назад. Ещё в прошлом веке.***
«Я пришел», — Огата наотмашь стучал костяшками по тонкому холсту сёдзи. Словно прокаженный, он оповещал, что вступит за порог, и всем бы впору начать разбегаться, оставляя больного в пустоте. Но никто из группы Хиджикаты не высказывал своего отвращения или даже сомнения. Они вели себя, как всегда, словно кота-призрака никогда не существовало. Только маленький мальчик с подстреленной уткой. Больше никем он не стал. Но уходил Огата всегда без предупреждения. Просачивался сквозь бамбуковые стены, стекал вместе с кровью, обращался в сугроб или соляной столб — тот, что собьешь и получишь морской шквал в отместку. Однажды ночью он постучал дулом винтовки по окну. Именно так Хиджиката смог бы опознать его без промаха — два раза металлом об стекло, знакомый калибр. Огата же, в свою очередь, помнил, какую комнату обычно занимал Хиджиката — близкую по планировке к выходу, чтобы всегда находиться начеку и принимать удар первым. Его смертельный патруль никогда не заканчивался. «Что это значит?» — Тошизо почти как сумрак, окруживший фонарный свет — его же жёлтые глаза. Он сурово смотрел на Огату, бездомно стоящего на улице, сверху вниз. Хякуноске щурился и плыл то ли в издевке, то ли в наслаждении от своей проделки. Повязка на пустой глазнице низвела его до настоящего бродяги. «Что вам хочется, то и значит… Но я пришел. И у меня есть новости». Хиджиката стоял неподвижно, словно судья или хозяин додзё, и последнее смешило Огату особенно — это походило больше для старика Нагакуры. «Откуда ты явился?» Из Страны Жёлтых Источников или — из гор, где последний раз видели кота, сожравшего людей? Огата молчал, выжидал и целился для прыжка, перемещая центр тяжести на ноги. Движение Хиджикаты назад не отступление и даже не уступка — о разнообразии мотивов такой милости думать незачем. Но Огата слишком чуток до единственной причины, ради которой ввязался в эту гонку — любви. И то, что его не пришили на месте, для него говорило о многом. Он запрыгивает на окно, щерится и оказывается внутри теплой комнаты. У него есть, что передать человеку, перед которым распластается у котелка завтрашним днём. Так, словно этого прихода между ними обозначено не было.