Пожилой подвал

Тишину ночи нарушало учащенное дыхание, принадлежащее тем, кому кислород вовсе и не нужен. Тем, у кого нет сердца и души, тепла тела и потребностей. Но они оба трогали, двигались, ласкали, целовали, обнимали. Гладкая кожа покрывалась испариной, идеальные волосы мешались и путались, а глаза наливались слезами. Слезами. Слезами? Куникудзуси вздогнул, тяжело дыша, остановил движение и откинулся назад, опираясь на руки. Он заплакал? Огонь свечи дрогнул, заставляя их тени дрожать. Девушка опустилась на его бедра полностью, и, не меняясь в лице, немного отстранилась, все ещё приобнимая за шею. Равнодушные глаза скользнули по блестящей от влаги щеке, и Скарамучче от этого стало плохо. Такой же взгляд, как и у их матери. По крайней мере, у той, которую он помнил. — Не смотри.. Отвечает более злобно чем планировал, практически шипит, но не поднимает руку, напоминая пугливого кота, и сожалеет, ибо сейчас взгляд Сёгуна вновь обращен к его зрачкам, к его внутренностям. Что она пытается найти в нем? Отыскать эмоции, отшкрябать мотивы? Он и сам ногу сломит в своих мыслях и чувствах, если таковые вообще существуют. Если он не просто кукла, созданная с любовью к себе подобным. Иначе как объяснить ныне происходящее? Почему технически брат трахает свою технически младшую сестру, желает к ней прикасаться, сжимать мягкую грудь, укутываться запахом ее свежей одежды и духов и продолжать видеть схожие черты с их создательницей, технически, матерью? Он не чувствует угрызений совести. Ее может и нет, да и делал он вещи гораздо хуже. И все равно, даже будучи убийцей невинных, испытывал отвращение к отцам, трахающих своих дочерей, безумным матерям, что потеряли мужей на войне и обратили взор на ещё недоросших до созревания сыновей. Почему он так лицемерен? Не выдерживая тяжёлого взгляда, что так сильно напоминал мамин, кукла резко двигается вперёд, впиваясь в мягкие губы. Рука находит грудь и впивается пальцами грубо, дожидаясь шипения девушки. Может, потому что это живые создания. Они размножаются чтобы жить, а оплодотворять собственную семью — идти против закона природы. Сегун? Сёгун неживой. И никаких детей у них не будет. Были бы, он бы их убил. — Она мертва. Зубы застыли над бледной кожей шеи, от упоминания матери в груди стало тошно и тесно. Лазурные глаза забегали по окружению, его словно холодной водой окатили. Хотелось исцарапать этой бесчувственной твари глаза за мысли о ней. Он не хочет слышать о ней. Не желает! Но Скарамучча поджимает губы, терпит, с молчаливой яростью смотря на сестру и опуская руки вдоль ее талии, когда та тянет его за волосы назад. — Хватит цепляться за прошлое. Взгляд такой же равнодушный, без намека на человечность в этих напитанных электроменталем глазах. И все же Куникудзуси морщит нос как нашкодивший кот, ребенок, которого уличили в чем-то плохом и постыдном. — Что ты, блять, несёшь.. Он снова шипит, сжимая пальцы на бедрах девушки. Несильно, не хочет причинять острой боли, скорее заземляется. Он убегает от пронзительного взгляда младшей сестры в попытках придумать оскорбление, заставить ее замолчать и продолжить трахаться как животное, чтобы отпустить всю накопленную злобу. Он привык к этому. — Эрозия лишила нашу создательницу разума, — Сёгун продолжал, не стесняясь крепче сжать волосы брата, чтобы тот продолжал смотреть на нее, — и погибла, чтобы Инадзума могла процветать дальше- — Это ты ее убила, — не контролируя себя, Скарамучча оскалился, приближая свое лицо к девушке. Его раздражала эта «взрослая» манера сестры вести себя сдержанно и спокойно. Маленькая дрянь, а строит из себя Архонта, уже прожившего тысячи лет. Вся такая праведная, знает что лучше для страны, получает поддержку народа и матери с рождения, живёт в счастье и радости.. Почему он не такой? Он рвано выдохнул, почувствовав как горячая слеза скатывается вдоль носа. Да что, блять, с ним? Парень всхлипывает, рывком отбивая руку сестры, и практически паникующе смахивает слезы, отползая назад. Ему сейчас все это кажется неведомым цирком курам на смех, а Сёгун главным шутом, что издевается над ним. Жалким отбросом. — Заткнись, — юношеский голос дрожал, пока он безустанно терел глаза, — Хватит! — Куникудзуси.. — Не называй меня так! — а порыве ярости он схватил челюсть Сегуна, пытаясь её заткнуть, — У меня.. другое имя. Он равно выдохнул. Верно. Он не Куникузуси и не Скарамучча больше в этом мире, в воспоминаниях этих людей. Он другой. Еще раз всхлипнув, странник опустил голову и плечи, жмурясь и пытаясь успокоить дыхание. Только в Инадзуме и рядом с Сегуном, которой помогли вспомнить его, странник ощущал себя.. прежним собой. Стоило отрезать путешественнице язык, чтобы не разбалтывала всяким тварям истории "несуществующих" людей. Повезло, что он наткнулся на нее до того, как две, по всей видимости, пустоголовых макушки добрались до Священной Сакуры и не распиздели все еще и наглой лисице. — Я.. не он, — тихо выдохнул Странник, успокоившись. Он устал после этого эмоционального всплеска, который обычно всегда выливал на свою сестру, которой считал виноватой во всех бедах, даже если никаких бед и в помине нет. Наклонившись вперед, парень примкнул к мягкой груди, снова прикрывая глаза и чувствуя чужеродное тепло, согревающее его каким-то образом изнутри в районе сердца.