Черное

Освальд хотел победить Эда. Тошнота стояла в горле: вся требуха, полная сладких копошащихся без конца червей, рвалась наружу, Освальд раздирал себя обкусанными ногтями, силясь содрать глупую оболочку, глупую, бессильную перед болью и этим ворочанием в груди. Если он вскроет грудную клетку, чтобы распороть наконец беспокойное, беспокоящее сердце, зальется ли измятая несвежая постель черным, черным от боли и злобы, от испражнений этих червей, от всего, что он носит в себе годами? И Освальд вскрывает грудные клетки, вскрывает шеи, совсем не такие стройные и с жилками, пронзает животы, совсем не такие едва мягкие и теплые в коричневых волосках, отрубает руки, совсем не такие изящные и красивые, вышибает мозги, совсем, совсем не такие невероятные и особенные. Освальд побеждает не тех, кто, побежденные, падают к его слабым ногам, не тех, кто лишается всего от его рук, не тех, кто встает перед ним на колени, презирая взглядом снизу вверх, и не тех, кого хочет победить. Освальд побеждает Эда, возвращаясь живым в город, побеждает его, возвращая власть, побеждает его, глядя в испуганные, озлобленные и разочаровавшиеся в самом себе карие глаза. Освальд побеждает Эда, гладя костяшками пальцев лёд. Но в груди копошится, и ворочается, и сжимается в животе. Освальд хотел победить не Эда. Снося хрупкую ледяную голову тяжелой кувалдой, Освальд побеждает себя, и когда он полосует по коже, красное, красное, красное льется на ледяную крошку, и в груди холодно, и тихо, и совершенно пусто.