Земля Санникова

«Почему Бан Чан так опасен?» Это был первый вопрос, который Гониль задал руководству после короткого введения в курс дела. Сейчас он, связанный по рукам и ногам, сидит прямо перед ним, самым разыскиваемым особо опасным преступником государства, и с нарастающим ужасом наконец понимает почему. Бан Чан смотрит на него пристально и даже не моргает; Гониль пытается ответить ему тем же, но глаза слишком быстро начинают слезиться, и он почти сразу отводит взгляд в сторону. Ничего общего с тем портретом, который распространяли в Гвардии, нет: взгляд Гониля то и дело мечется от мягких кудрей к обманчиво тёплым глазам, и только грубый шрам на левой щеке портит приятное зрелище. Гониль прекрасно знает, откуда у Бан Чана этот шрам. Опергруппа, отправленная по его следу, так и не вернулась обратно в штаб. Чан холодно усмехается, когда замечает его взгляд, и отходит от окна. — Ваша свора шакалов постаралась, — говорит он, внимательно разглядывая привязанного к стулу Гониля. — Да только толку от этого? Точнее — не вернулась обратно в штаб живой. Никто не знает, что же Чан тогда в одиночку сделал с целой группой профессионально обученных военных. Никто, кроме самого Чана, который отделался лишь шрамом на лице, оставленным сапёрной лопатой, которой он и расправился с тремя конвоирами. Гониль старается не задерживать на нём свой взгляд надолго. В памяти слишком сильно отложился душераздирающий крик жены Гаона, когда вместе с похоронкой из штаба отдали то, что осталось от её мужа. Долго Хэвон после произошедшего не прожила — сошла с ума через месяц, покончив с собой. И теперь Гониль заперт в одной комнате с причиной всех этих ужасающих смертей. На многие километры вокруг — лишь белые, как медицинский халат, льдины и тонны льда. И остров, как саркофаг. Настоящая земля Санникова, без каких-либо координат. Бан Чан неуравновешен и диковат. Настоящий зверь, от которого невозможно скрыться, и остаётся лишь одно — молиться богу, чтобы он оставил в живых. — Ну и где? — нетерпеливо нарушает вновь воцарившуюся тишину Чан. Гониль отрывает глаза от носков своих ботинок и смотрит на него исподлобья. — Что «где»? — с трудом разлепляя губы, хрипло спрашивает он. Чан поднимается на ноги, осторожным волчьим шагом подбирается чуть ближе и вглядывается с подозрением. Что-то глубоко внутри обрывается и холодеет, когда Бан Чан оказывается так близко. — Где скучные однотипные угрозы? Где занудное «Бан Кристофер, ты арестован! Всё, что ты скажешь, будет использовано против тебя!»? Почему ты молчишь? Гониль отворачивается, рассматривая грязь и плесень на стене. От мороза с каждым выдохом из лёгких вырывается облако пара, перетянутые верёвкой руки едва ли слушаются, но в противовес этому холоду жарко горит лицо. Не то от страха, не то от чего-то ещё, но задумываться над этим нет ни сил, ни времени. — Дай подумать, — с притворной вежливостью произносит Гониль. Чан прищуривается и чуть склоняет голову набок, разглядывая парня перед собой с интересом юного натуралиста. — Я привязан к стулу и безоружен. У тебя в руках нож. Мы находимся не пойми где. Я похож на дурака-смертника, чтобы угрожать человеку с ножом в руке? Чан молчит всего пару секунд, а затем хрипло смеётся и подходит к Гонилю ближе. Тот невольно отдёргивается от протянутой к нему руки, стараясь отклониться как можно дальше, но прохладная ладонь всё же скользит по его щеке вниз к шее, вызывая неприятные мурашки. — А ты не такой тупой, каким кажешься на первый взгляд, лейтенант Ку, — вкрадчиво шепчет Чан, так и не убирая своей руки; наоборот, он чуть отгибает воротник камуфляжной формы, пальцами исследуя место под ухом. — Ну, спасибо! — Гониль снова дёргается в сторону в попытке увернуться от чужих прикосновений, но терпит неудачу. Разумеется, это не самый подходящий момент, чтобы язвить, но сказанное Чаном почему-то его задевает. А ещё от его холодных пальцев горит ожогами кожа. Прикосновения Чана вызывают волну тошноты, поднимающуюся к горлу, но отстраниться от него не так-то просто, и Гониль считает до трёх, пытаясь успокоить заполошенное сердцебиение. — Уж не обижайся. Или обижайся, мне всё равно... Но если ты служишь в Государственной Гвардии, то почему я должен считать тебя умным? В следующую секунду Бан Чан усаживается к нему прямо на колени, вынуждая захрипеть и отпрянуть с такой силой, что деревянный стул жалобно скрипит и кренится назад, но Чан сохраняет равновесие и не даёт Гонилю упасть вместе с ним. Он близко, он так близко, что Гониль может разглядеть собственное отражение в зрачках напротив. Это пугает. И в то же время затягивает. — Ой, извини. — Чан смеётся. Вблизи его шрам кажется ещё более жутким, и взгляд Гониля испуганно мечется из стороны в сторону. — Это же нарушение двадцать седьмой Статьи Генерального Устава, верно? Как там, ты не напомнишь мне? «Пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений, а также формирование интереса к подобному виду отношений предусматривает меру наказания»... Ты не напомнишь мне, какое наказание следует за подобное формирование интереса, бельчонок? Чан наклоняется к уху Гониля, ладонью ведёт по его шее вверх, а потом и вовсе с тихим смешком прикусывает покрасневшую мочку, играясь с ней языком. Гониль жмурится, нервно сглатывая, и Чан снова смеётся, с издевательской нежностью продолжая вести пальцами по обнажённой шее. — Так что получается, ты тоже преступил закон, мальчик-лейтенант? От этих слов холодной волной наваливаются воспоминания, которые Гониль пытался похоронить глубоко в душе, и вместе с ними поднимается отвращение к этому извергу, что сейчас упивался его беспомощностью. Конечно же, он ничего не мог знать, но разве от этого легче? — Ты можешь издеваться, сколько хочешь, — с нескрываемым презрением шипит сквозь зубы Гониль, незаметно проверяя, насколько крепко держит его запястья верёвка. К огромному огорчению, узлы вязать Чан умел, и не представлялось даже малейшего шанса хотя бы немного ослабить их. — Но тебя скоро найдут, это лишь вопрос времени. — Я знаю, — нараспев протягивает Чан, отстраняясь на пару сантиметров. На таком близком расстоянии его глаза кажутся невинными, почти детскими, но Гониль прекрасно понимает, что этот человек со взглядом лесного оленёнка способен на леденящие кровь вещи, от которых даже у матерых бойцов их отряда замирало в ужасе сердце. И сейчас тот самый Бан Чан, которым, словно несмышлённых детей, пугали молодняк в Академии, сидит у него на коленях и откровенно доводит до ручки. — Думаешь, зачем мне нож? — всё тем же расслабленным мурлыкающим тоном интересуется Чан, холодным лезвием проводит по щеке Гониля, и сразу же повторяет весь путь металла своим языком. Гониль ожидаемо дёргается, кривясь. — Не надо рожу недовольную корчить, малыш. Я про тебя всё знаю, доводилось твою биографию на досуге изучать. Сердце испуганно замирает на два удара, а затем учащает свой ритм сильнее. — О чём это ты? — почти испуганно спрашивает Гониль. Чан морщит лоб, почёсывая висок кончиком ножа. — О чём это я? Ах да, нож! Я знаю, что за мной уже идут. Точнее, не за мной, а за тобой, красавчик. Лезвие снова ласково чертит полосу по щеке вниз, касается бьющейся вены на шее, холодной лентой накрывает ключицы. Гониль задерживает дыхание, Чан зловеще улыбается. — Думаешь, я не знаю, что вас, гвардейцев, чипируют, как бродячих шавок, чтобы не разбежались? — шепчет он, тупой стороной ножа поднимает лицо лейтенанта за подбородок. — Так что лучше сразу скажи, где у тебя чип, и тогда я достану его быстро, гладко и почти безболезненно. Или ты можешь молчать, я не принуждаю. Чан посильнее вдавливает нож в его горло, Гониль помимо воли втягивает воздух сквозь стиснутые зубы и зажмуривается. Чан усмехается, подаётся вперёд, губами едва касаясь его уха, и тихо шепчет: — Но тогда мне придётся его искать самому. И поверь, церемониться и дуть на ранки я не буду. — Тебя всё равно поймают, рано или поздно, — сдавленно говорит Гониль, про себя считая до десяти. Раз-два, три-четыре, он закрывает глаза, сосредотачивая свое внимание на узлах, что крепкой хваткой держат его руки, пытается чуть их ослабить, выкрутив запястья, пять-шесть... Чан перехватывает одну его руку и сжимает. — Не так быстро, красавчик, — качает он головой. Гониль замирает. — Может, меня и поймают когда-нибудь. Но тебе-то какое будет дело, если ты к тому времени уже будешь гнить где-нибудь в канаве с перерезанной глоткой? Бан Чан поднимается на ноги, обходя стул с привязанным к нему Гонилем, останавливается за спиной парня и опускает ладони ему на плечи. Гониль напрягается. — Расслабься, лейтенант, — Чан слегка сжимает его плечи, разминая, приподнимет его лицо за подбородок, вынуждая откинуть голову назад, и наклоняется, оставляя между ними ничтожное расстояние в несколько миллиметров. Губы Гониля едва заметно дрожат. — Боишься меня? Забавно. Но всё равно пошёл в Гвардию, в опергруппу, которая выслеживает меня вот уже который год. Или может, дело вовсе не в светлых чувствах к нашему горячо любимому государству? Едкий сарказм в последних словах Чан даже не пытается скрыть. — Может, дело во мне? Гониль закрывает глаза, уворачивается от рук Чана, опуская голову, но Чан вновь возвращает его в прежнее положение, грубо хватая за волосы на затылке. — Я редко интересуюсь тявкающими на меня собаками, но ты... Ты сумел возбудить во мне интерес. Возбудить Бан Чана — как думаешь, такое можно добавить в список достижений? — насмешливо шепчет он, запуская пальцы в чужие волосы и ласково перебирая отдельные пряди. Гониль резко выдыхает, не в силах отстраниться. — Я знаю, почему родители отправили тебя на службу в Гвардию, лейтенант Ку. Знаю твой маленький грязный секретик, который ты так отчаянно пытаешься скрыть. Гониль замирает, переставая дёргаться в его хватке. Сердце застывает, будто кто-то влил ему в вены охлаждённый антифриз. — Что ты... что ты имеешь в виду? — сглатывая, спрашивает он. Чан молчит долю секунды, а потом начинает тихо смеяться, и его вторая рука издевательски ведёт по губам Гониля, слегка надавливая. — Что я имею в виду? То, что лейтенант Ку Гониль, идеальный винтик военной аппаратуры, на самом деле не такой уж и идеальный. Скажи, тот паренёк Джуён — сколько поз из Камасутры ты успел с ним опробовать, прежде чем вас двоих отправили под трибунал? — Чан медленно растягивает губы в улыбке, наблюдая за тем, как стремительно белеет Гониль. — Я слышал, что его расстреляли на твоих глазах, лейтенант. Ужас, вспыхнувший после этих слов, холодит не хуже стоявшего в воздухе мороза. Дышать становится тяжелее, и Гониль зажмуривается, но под веками всё равно невольно появляется расплывчатый образ из длинных чёрных с белым волос, дрожащих губ и напуганных глаз. Откуда он...? — Поэтому тебя-то и отправили в спецвойска в добровольно-принудительном порядке, верно? Искупить свою вину и доказать, что ты прилежный гражданин и набожный христианин. И какое удачное совпадение, хах — спецгруппа давно выслеживает меня. Того, кто стал для тебя идеалом после казни твоего молодого любовничка. Чан наклоняется, оставляя мокрый след губ на дрожащей шее. Гониль слабо дёргается, но этого не достаточно, чтобы увернуться от поцелуя. Смех Чана клеймо оседает на коже, когда он поднимается выше касаясь губами его уха. — Ответь честно, лейтенант: сколько раз ты уже дрочил на меня? Когда кувыркаешься с девками, которых под тебя заботливо подкладывают в надежде вылечить от содомии, как часто представляешь, что трахаешь меня, а не их? — Пошёл ты к чёрту, — рычит Гониль, сбрасывая с себя его руки, мечется снова в попытке освободиться, и узлы на руках даже поддаются, но через долю мгновения к горлу прижимается нож, и он замирает. Едва заметная пульсирующая ниточка боли, и на тёплой коже выступает точно такая же тёплая капля крови. — В следующий раз будет хуже, — равнодушно припечатывает Чан, так и не убирая лезвие от его шеи, но его улыбка равнодушной не выглядит. Он наслаждается отчаянием Гониля, ни капли не скрывая этого. Гониль испуганно сглатывает. — Максимум через четыре... Нет, через пять часов твоё местоположение отследят, и здесь будет весь ваш отряд, — медленно тянет Чан, ножом поигрывая у Гониля перед глазами. — Вот только меня в этих землях уже не будет. Но у тебя есть выбор, детка: пойдёшь ли ты со мной живой и здоровый или же будешь дожидаться своих однополчан здесь, но с перерезанной глоткой? Гониль хмурится, Чан кривится. — Что, будешь заливать мне про долг государству? Государству, которое считает тебя хуже отбросов за твою природу, раз кинула в эти богом забытые земли? Государству, которое так беспощадно разделалось с твоим любимым человеком? Не притворяйся, детка. Я тебя насквозь вижу. Чан медленно обходит Гониля, коленом упирается между его разведённых ног и медленно скользит ближе, почти прижимаясь всем телом. Гониль закрывает глаза, задерживая дыхание. — Ты такой же, как и я. Прекрати врать самому себе и признай: тебе нахрен не сдалась служба в этой прогнившей насквозь армии. Твоё место рядом со мной. Перестань трусить и признай, кто ты такой. Ладонь Чана аккуратно проскальзывает под камуфляжную ткань армейского пиджака, замирая напротив сердца, и он довольно усмехается, когда чувствует под рукой заполошенное биение. — Ну же, Гониль, — Гониль вздрагивает, когда Чан впервые называет его имя, — скажи мне, где твой чип. Будет не больно, я тебе обещаю. С тобой я буду очень нежным. Чан невесомо целует его в висок, медленно перемещается на скулы, касается губами закрытых глаз, сцеловывая соль с дрожащих ресниц. Гониль всё ещё молчит — не то тянет время, не то просто собирается с мыслями, и тогда Чан обхватывает его лицо ладонями, напористо целуя. Гониль ошарашенно дёргается, пытаясь разорвать поцелуй, но Чан не даёт ему это сделать, ладонью придерживая за затылок. Медлить он, в отличие от Гониля, не собирается и сразу с настойчивостью раздвигает губы языком, углубляя поцелуй. — Разве ты не хочешь отомстить тем, кто сгубил твоего мальчишку, а тебя отправил на верную смерть, как поганую собаку? — Чан шепчет ему в рот, намеренно давя на самое больное место, но у Гониля больше нет сил сопротивляться. — Ты знаешь, на что я способен. Давай, ты же хочешь этого. Он шепчет ему в губы, осторожно покусывая их при каждом тихом выдохе, и Гониль закрывает глаза, смаргивая непрошенные слёзы, когда невольные воспоминания о Джуёне обрушиваются на него болезненным водопадом. Плечи его обессиленно опускаются, а пальцы перестают терзать стягивавшую их верёвку. — Ну? Ты со мной, лейтенант?