Я прожил целый год без тебя Из апреля вернулся в апрель Обнимает, словно петля Рукава как лекарство для вен Я не стану что-то менять Полюбил вкус твоих сигарет Я помню каждую твою деталь Я помню всё, что я хотел бы стереть
Иво кажется, призрак Лу будет преследовать его вечно. Даже сейчас, находясь в зале, не может смотреть на балет, на который когда-то отправил её. Вместо сцены взгляд устремлён на пустующее кресло в трёх рядах от него — место, где в тот вечер была она. Теперь тоже. Сидит там, смотрит на балерин с неожиданно проснувшимся интересом, который вряд ли от себя когда-то ждала. Улыбается. Поправляет чуть сползшую лямку чёрного платья, заправляет за ухо едва достающие до плеч каштановые волосы. В какой-то момент замирает, слегка поворачивает голову, смотрит вниз, а затем… затем — прямо на него. Улыбка на чуть накрашенных блеском губах становится грустной, но грусть эта светлая, добрая, понимающая. Иво больно. Он не думал, что однажды грудную клетку будет раздирать так сильно, как сейчас. А в этот момент, когда он настолько чётко видит Лу, словно она действительно находится в зале, словно он действительно видит её, ему больше не хочется дышать. Просто прекратили бы работать лёгкие, остановилось внезапно сердце — он был бы благодарен. Одному Единому известно, как тяжело давить эти мысли. В конце концов, ему есть ради кого жить, есть кого любить, но стоит только вспомнить Лу — и остаётся лишь желание рассы́паться. Время должно лечить, но прошёл год, а боль не исчезла, даже не притупилась. Наоборот, с каждым днём становится только хуже. Он видит её повсюду. Пепельница в его гостиной — на случаи, когда оставалась у него. Старое кольцо, которое всегда носила на большом пальце, в его органайзере — отдала на сохранение, боясь потерять, и забыла. Браслет, прежде звеневший на запястье, теперь всегда лежит на столе Даниэль — её подарок Лу на день рождения. Кресло, на котором сидела. Не просмотренный полностью список фильмов. Наушники на полке. Она никогда и нигде его не оставляет. И не спрячешься — она заполнила собой весь воздух, каждый миллиметр пространства, где бы он ни был. Лу всё ещё сидит там, откуда смотрела балет впервые. Всё ещё глядит на Иво. Всё ещё улыбается — той ласковой улыбкой, такой несвойственной ей и предназначенной ему одному. В призрачных глазах видится отблеск слёз — но, может, они лишь отражение его собственных? Она ведь просто галлюцинация. То, что в его голове, в сознании. И сейчас там оглушительный крик, который он вряд ли когда-то себе позволит вслух. К его эмоциям и чувствам был доступ только у неё. К его душе. Так и останется. И сейчас она, конечно, знает, что внутри творится. Всегда знала. Оттого и улыбается мягко и грустно. Она понимает. — Уже поздно. Не идёшь домой? — Иду. Хотела просто… Стоя у стеллажа и пролистывая папку с документами, Иво повернулся, когда вставшая рядом Лу замолчала. Он очертил взглядом слегка хмурое лицо, которое практически сразу разгладилось, как только она посмотрела на него и чуть приподняла уголки губ. Понял, что она размышляла о чём-то, но не стал торопить. Лу сунула ладони в карманы чёрных брюк, мельком глянула на папку в руках Иво, затем — снова на него. Поразглядывала его вопросительное выражение лица несколько секунд, улыбнулась чуть шире, чуть лукавее. Наконец продолжила: — Я так и не поблагодарила. Иво вскинул бровь. — За что? — Балет. Планетарий. — Лу ни на миг не отрывала от него взгляд. — Наехала из-за этого, конечно. На открытии стелы. Но, честно, было здорово. Спасибо. Иво впервые не нашёлся с ответом. Чтобы уж совсем идиотом не выглядеть, мягко улыбнулся и кивнул. Впрочем, сказать что-то было нужно, однако сейчас, казалось, единственная его способность — любоваться ею. Попытайся он прекратить на неё смотреть — не удалось бы, потому что эти серые глаза, глядящие так внимательно и открыто, буквально вынимали из него душу. Наверное, даже если бы она убивала его, он бы позволил. — Слушай… — заговорила Лу, но вновь смолкла. Она вздохнула, вытащила ладони из карманов, вытянула папку из пальцев Иво, положила её на полку… и взяла его за руки, заставляя повернуться к ней всем корпусом. Взяла его за руки. На миг вновь возникла улыбка. — Поцелуй мы, конечно, обсудим. Потом. — Лицо постепенно стало серьёзным. — Я хочу другое сказать. Пока не знаю, что с тобой происходит. Почему ты… такой. Почему заставляешь себя быть… холодным и безэмоциональным. Дело не только в должности, которая обязывает быть собранным. На тебя что-то давит. Ты сказал, всё передо мной, и я выясню. Но тебе нужно знать уже сейчас — я рядом. На меня можно положиться. Я никогда не сделаю тебе больно. Иво видел, с каким трудом давалось Лу каждое слово. Наверняка она не привыкла к таким откровениям, к таким душевным порывам. Потому был безмерно благодарен. Ей даже не нужно быть эмпатиком, чтобы понимать, видеть, что с ним творится. Они словно родственные души, потерявшиеся когда-то, но наконец нашедшие друг друга. — А балет, планетарий — просто показываешь, к чему сам неравнодушен? — Лу в слабой улыбке приподняла уголок губ. — Это важно. И я ценю. Покажешь ещё что-то, откроешься ещё чуть-чуть — буду рада. Мне можно верить. Иво с ответом так и не нашёлся, а Лу не настаивала. Она теперь улыбнулась однобоко, в своей привычной манере, шагнула к нему, приподнялась на носочках и оставила короткий поцелуй на щеке. Слегка сжав напоследок его руки, неторопливо развернулась и ушла. Иво забыл о работе. Он думал о Лу. Со дня её смерти его не оставляет чувство, что он потерял половину себя. Похоронил под землёй вместе с ней. Она всё не исчезает, не прекращает смотреть на него. Подпирает изящной ладошкой подбородок, и взгляд её такой же, как раньше, — словно для неё никого больше в мире не существует, кроме него, словно он самый лучший человек на этой почти уничтожившей себя планете, словно он — всё, ради чего вообще стоит жить. С последним пунктом, правда, не вышло. Иво приходит в себя лишь в момент, когда в зале резко загорается свет. От неожиданности он несколько раз моргает, отвлекается на сцену, которую спешно покидают балерины. Затем возвращает взгляд к месту Лу — и уже не обнаруживает её, натыкается на пустоту. Измученному мозгу нужно несколько минут, чтобы осознать, что кресло пустовало всё это время, что Лу не сидела там ни одной секунды. Она ему привиделась. Просто привиделась. Собственное сознание жестоко издевается. Иво спешно покидает зал. Второй год даётся проще. По крайней мере, вечно преследующие мысли каким-нибудь способом оборвать себе жизнь наконец-то оставляют в покое. Иво чувствует, что может дышать, хоть боль никуда и не делась — лишь отошла на дальний план. Временами она даёт о себе знать, когда Лу внезапно видится ему где-то — во сне или наяву, раз за разом умирающая в кошмарах или внезапно появляющаяся в отражении зеркала в ванной. Однако его уже не роняет. Постепенно приходит смирение, затем — принятие. Иво касается виолончели, как чего-то инородного, незнакомого. Давно не держал — уже два года. После того как не стало Лу, он потерял смысл играть. Раньше делал это для себя, но когда открылся ей — каждая нота только ей и посвящалась. И она слушала. Даже не курила, не смотрела в окно, не говорила — лишь сидела напротив и слушала, наблюдая за ним, наверняка чувствуя всё, что он передавал музыкой. Иногда плакала. Тихо, молча, едва улыбаясь. — Пробирать так глубоко — незаконно, — тихо сказала Лу, неторопливо стирая слезу с щеки, когда Иво закончил играть. — А я пробрал? — не удержался от вопроса он. Всё это время сидящая напротив, она поднялась, медленно подошла. Обхватила локти руками, посмотрела Иво в глаза. Приподняла уголок губ, постепенно опустила. Кивнула, затем призналась: — Глубже, чем тебе кажется. Иво аккуратно убрал виолончель, приподнял голову, глядя на Лу снизу вверх. Плавным движением заставил её опустить руки, обвил пальцами прохладные ладони, мягко сжал их. Улыбнулся, ни на секунду не разрывал зрительный контакт. — И не только в музыке дело, — по-прежнему тихо сказала Лу. — В тебе. Никто никогда так ко мне не забирался, как ты. В мысли, чувства. Иногда это невыносимо — любить тебя так сильно. Но я люблю. Правда. Я знаю, что со мной сложно в плане… откровенностей. Но я тебя люблю. Иво поднялся, обхватил ладонями её лицо и поцеловал. Обвил талию, крепко прижал к себе, когда она ответила. Сердце колотилось, и невозмутимость, которая никогда не оставляла его, треснула по швам. Он прекрасно понял, о чём говорила Лу, потому что чувствовал то же самое. Любовь к ней была такой сильной, что иногда в груди щемило. Но он ни за что и никогда не отказался бы от этого. Лучше умереть. — Я тоже люблю тебя, Лу, — произнёс Иво, оторвавшись от неё. Увидел, как она едва приподняла уголки губ. — Не представляю, как был без тебя. — Спокойно? — усмехнулась она. — Пусто, — ответил он. Лу промолчала, но едва заметно кивнула — поняла. Зарылась пальцами в его волосы, потянулась вперёд, слегка столкнулась с ним лбами. Бесшумно вздохнула, наконец-то полностью расслабилась — Иво казалось, он мог физически ощутить, какой груз она скинула с плеч. Доверилась ему тотально и безоговорочно. — Сыграешь ещё? Она отстранилась от него, посмотрела в глаза. Он кивнул и сказал: — Конечно. Она давно не появлялась. Кошмары почти прекратились, галлюцинации — тоже. Иво даже привык к мысли, что теперь действительно никогда больше не увидит её. Однако, поднимая голову, внезапно углядывает силуэт в углу балкона, едва освещаемом лунным светом. Он с трудом может рассмотреть её — сейчас она выглядит как самый настоящий призрак, сливающийся с пространством, в отличие от того, какой чёткой она привиделась на балете год назад, — но уверен, что она улыбается. Музыка разливается по балкону, как только Иво принимается играть. Плавная мелодия, тихая, выходящая из самой глубины, заполняет пространство. Останавливаться не хочется — только выплеснуть всё, что накопилось за два года, всё, что он не может показать другим, потому что слишком личное, не для чужих глаз и ушей. Руки не дрожат даже тогда, когда взгляд улавливает движение, а следом Лу опускается на пол перед ним, почти вплотную, скрещивает ноги. Музыка заканчивается слишком резко — но Иво больше нечего сказать. Он смотрит в призрачные глаза и чувствует, как его больно распирает изнутри. Ему казалось, он действительно полностью принял произошедшее, но на деле всё не так просто. Ему не хочется умереть, но в такие моменты, как этот, — не хочется и жить. Одновременно откуда-то глубоко поднимается невыносимая усталость. Боль и скорбь отнимают силы, не дают дышать. Нужно открывать новый лист и наконец жить дальше, по-настоящему жить, но никак не выходит. Лу улыбается. — Не представляю, как была без тебя. Повторяет его фразу. Однажды уже так сделала. — Спокойно? — мгновенно отзывается Иво. — Пусто, — шепчет Лу. В нём как будто что-то ломается. Ощутимо, с треском. Что-то застывшее, одеревеневшее. Что-то, не позволяющее жить, двигаться. А ведь ему есть о ком заботиться, но он не может сделать это в полной мере — горе прибивает к земле. Но теперь… — Всё хорошо, Иво. Ты можешь меня отпустить. Тебе станет легче. Ты ведь знаешь, кому сейчас нужен больше всего. Не оставляй её одну. Ни разу за два года Иво не плакал. Боль убивала его, выкручивала кости, внутренности, душила, но не выдавила ни единой слезы. Теперь он наклоняется, опускает голову и чувствует, как они бегут по щекам. Он сгибается практически пополам, едва ли не обнимая виолончель, и впервые позволяет себе просто разрыдаться. Как обычный человек, мужчина, потерявший ту, кого любил больше жизни. Наверное, последний раз Иво плакал в детстве, когда был совсем-совсем маленьким. А потом он вырос, и стало не до слёз. Появилось множество других забот и проблем, которые требовали собранности и хладнокровия. Он даже виолончель едва ли трогал… пока не появилась Лу. Не играть для неё стало невозможным. Особенно когда она не оттолкнула, приняла, когда ей понравилось. Она чувствовала музыку так же, как он, — и в тот момент он окончательно понял, что безнадёжно влюблён. Иво ни разу не заплакал, но теперь не может остановиться. Тело содрогается, руки трясутся, голова уже трещит. Ему кажется, каждая клетка тела болит, горит, крошится. Хочется заползти в какой-нибудь самый дальний угол и слиться со стеной, исчезнуть. Он думал, уже принял, отпустил, стало легче, ведь не видел её так часто и чётко, как раньше, но ошибся. Наоборот, он просто застрял в той боли, что пришла два года назад, и ни разу оттуда не вышел. Просто пытался не обращать внимания. Лу бы сказала, хреново получилось, но, как всегда, осталась бы рядом, чтобы поддержать. Время перевалило за два ночи, когда дверь кабинета без стука открылась. Сгорбленный на диване Иво, сверлящий взглядом пространство перед собой, поднял голову и увидел Лу. Удивлённо нахмурился, наблюдая, как она подходит и садится рядом. Умные слова на ум не шли, поэтому, отвернувшись, он сказал: — Снова в позднее время ты здесь. — Как иначе? — спросила Лу таким тоном, словно произнесла что-то само собой разумеющееся. Она не отводила взгляд от его профиля — он видел это боковым зрением. — Я не представляю, как ты вывозишь всё это дерьмо. В одиночку. Как с ума не сошёл. Думаешь, оставила бы тебя так? — У тебя своя жизнь, — вырвалось как-то неожиданно. Не то чтобы Иво хотел так говорить, ведь на самом деле был благодарен за то, что она пришла. Однако сознание затуманилось алкоголем, и он продолжил: — Свои заботы. В конце концов, самое банальное — сейчас поздняя ночь, и тебе нужно спать. А ты… — А я здесь, — резко, почти грубо перебила Лу. Она отодвинула стакан в сторону и села на край столика. Пристально посмотрела Иво в глаза, схватила его за руки, сжала почти до боли, согревая горячими пальцами похолодевшую кожу. — Я здесь. Рядом. Потому что нужна. Знаю, что нужна. Иначе бы не приехала. Подзагонялась, конечно, сначала. Мол, чё навязываться буду? Но лучше я приеду и ты выгонишь меня, чем забью и лягу спать. Да, у меня своя жизнь, но ты не учитываешь факт, что ты теперь её часть. — А если ты мне всегда нужна? — Значит, я всегда буду рядом. Иво молчал. Хотел сказать что-то — слова в горле застряли. Хотел отвести взгляд — не смог, Лу словно гипнотизировала. Он обессиленно сжал её ладони в ответ. — Не знаю, что такого хорошего сделал в жизни, что встретил тебя. Лу лишь улыбнулась. Отпустила его руки, протянула свои к нему, мягко огладила лицо, из-за чего его сердце едва ли не остановилось — как и каждый раз, когда она проявляла нежность и мягкость, которые, он знал, предназначались только ему. Потом она поднялась, бесцеремонно уселась ему на колени, совершенно выбивая из равновесия, и крепко обняла. Иво неторопливо обвил руками талию Лу и с тяжёлым вздохом уткнулся лбом ей в плечо. Закрыл глаза. Затем прижался носом к шее, и её хватка стала ещё крепче. — Дыши, Иво. Ты не один. К моменту, когда слёзы наконец заканчиваются, в груди становится пусто. Он опускает голову ещё ниже, едва не касаясь лбом корпуса виолончели, и старается глубоко дышать. Забитый нос, конечно, не помогает выполнить задачу, но мало-мальски всё равно получается. Опухшими глазами Иво смотрит куда-то в пол и медленно моргает. Он никогда не позволял себе выплеснуть горе и скорбь, которые копились все два года и съедали его заживо. Ему ведь надо было держаться, быть сильным, железным… Но ему больно, и теперь, когда он действительно это признал, когда выпустил всё, что его мучило, становится немного легче. Вряд ли в какой-нибудь момент где-то глубоко в душе перестанет саднить то место, которое занимала Лу, но сейчас, по крайней мере, он может дышать. Да, он любит, скучает — безумно, — но жизнь движется дальше, и сделать это нужно и ему. Она бы не позволила опустить руки, и он не станет. Он научится жить без неё, но всегда помня о ней. Иво поднимает тяжёлую голову — и больше не видит Лу перед собой. Он отпустил, и она ушла. Оставила лишь в памяти след её последней улыбки, пусть и призрачной. Люди умирают, но продолжают жить в сердцах тех, кто их любит. Так и Лу останется с Иво до конца его жизни — светлым и счастливым воспоминанием. Музыка вновь звучит, заполняя пространство, но в ней больше нет боли. На третий год становится совсем легче. Иво даже посещает ту же выставку, куда когда-то ходил с Лу. Он с улыбкой окидывает экспонаты взглядом, вспоминая подлинные любопытство и интерес на её лице. В тот момент он был предельно счастлив — ей искренне нравилось то же, что и ему. Видя скелет динозавра, он почти смеётся: помнит, как увлёкся «экспонатом» настолько, что снёс искусственные кости. Впрочем, признаться, сожалений не было — и по-прежнему нет. По старой привычке Иво ожидает увидеть Лу в отражении витрины, к которой подходит позже, но её нет. Он не видел её уже год. Заведя руки за спину, окидывает взглядом один из экспонатов и улыбается. — Нет, я тебе говорю! Это шикарная идея! Нью-Пари отмечал день города. Гулять было опасно, ведь праздник — отличная возможность для преступников затаиться и напасть из толпы. Однако, усилив охрану, Иво всё же вышел на воздух. Стены кабинета давили, кислорода не хватало, а сейчас получилось вдохнуть. Лу и Кей, разумеется, бдительность не теряли. Тем более на центральной площади. — Я на этих курсах моделей чудом ноги не переломала, — продолжила Лу, чуть снизив громкость голоса, чтобы не посвящать мимо проходящих и остальную охрану в неформальное общение телохранителя и Приора. — Так что повторяю: музей женщин, ходящих на каблуках, — огонь идея. Иво с трудом удавалось сдерживать смех. Естественно, ему было прекрасно известно отношение Лу к курсам, на которые её записал Гектор. Однако даже в голову не пришло, что её ум может посетить столь масштабная идея. Впрочем, здравая. Хоть и вряд ли выполнимая. — Я с тобой согласен, — едва приподняв уголок губ, ответил Иво. К тому же воспоминание, как Лу навернулась на приёме Сарду, было ещё свежо. Он бы рад избавить её от необходимости носить туфли, но статус телохранителя Приора всё же обязывал. С другой стороны, возможно, он и мог что-то придумать. Надо как-то сесть да пораскинуть мозгами. — Ну ладно, я знаю, что такого музея никогда не будет, — улыбнулась Лу. — Но мечтать не вредно, а я просто ворчу. Иво понимающе кивнул. Она подмигнула и отвернулась, а он всё ещё смотрел на неё. Покидая музей, Иво вдыхает тёплый весенний воздух. Недолго стоит без движения и садится в машину. Называет водителю адрес, куда нужно поехать, вспоминает едва различимое раздражение Кея, когда запретил ему с ним идти. Смотрит в окно, наблюдая, как стеклянные высотки сменяются жилым районом. Вскоре выбирается из машины, как только та останавливается рядом с нужным домом в глубине одного из дворов. Направляется к подъезду. Выходит спустя полчаса, крепко держа за руку маленькую девочку и с улыбкой слушая увлечённый рассказ о том, как она провела день рождения. На щеках в свете солнца переливаются разные блестяшки, которые она так любит. Сжатая в пальцах тряпичная кукла весело болтает ногами и руками. Чудесная картина — ею Иво никогда не устаёт любоваться. — А дядя Йонас сказал, я буду холосым влатём! — с важным видом восклицает Энн. Затем останавливается и смотрит на него снизу вверх с хитренькой улыбкой, становясь безумно похожей на свою маму. — У него болел палец, а я наклеила пластыль. Он сказал, я умница. Подалил набол влача! Он там, — показывает большим пальцем за спину, — в люкзаке. Ещё сказал, у него есть больсой подалок, но его потом плинесёт. — Отлично. И ты действительно умница, — вновь улыбается Иво, затем подхватывает её на руки, крепко прижимая к себе. Серые глаза глядят с любопытством. — Сколько же тебе сегодня исполнилось? — Тли! — весело восклицает Энн, оттопыривая три пальца, следом вскидывает руки. — Во-от такая я тепель больсая! Три года. Ровно три года с тех пор, как не стало Лу. Ровно три года с тех пор, как родилась Энн. Не оставляй её одну. Она говорила о дочери, и он не оставил. Он двинулся дальше, перестал целыми днями сваливать её на нянь, наконец по-настоящему начал участвовать в её жизни. Старался и старается быть отцом, которого она заслуживает, каким сам хочет быть. — У меня для тебя тоже кое-что есть, — приподнимая уголки губ, сообщает Иво. Во взгляде Энн тут же загорается интерес. — Но дома, — продолжает он. — Едем? — Едем, едем! — смеётся она, нетерпеливо подпрыгивая в его руках. Иво мягко щёлкает Энн по носу, вызывая новый приступ смеха, и направляется к машине. Открывая дверцу, замирает. Лу стоит на другой стороне улицы. Улыбается. С любовью смотрит на Энн, потом — вновь на Иво. Ничего не говорит, лишь наблюдает. Затем пару раз мягко кивает, одними губами произносит: «Люблю» — и исчезает. Теперь, он уверен, навсегда. Иво скучает, порой ему больно, но смысл жить дальше есть. Он улыбается, возвращает взгляд на Энн, смотряющую на него во все глаза, и наконец садится вместе с ней в машину, усаживает на колени. Просит водителя ехать домой, и авто плавно трогается с места. Энн возвращается к рассказу о том, как провела день, и Иво, запрокидывая голову на спинку сиденья, с интересом слушает.А я смотрю в твои глаза И утихает моя боль А мы напишем на стенах Засекреченный пароль