И горячо, и холодно

      Тёплый, вязкий полумрак пробивался сквозь её веки, и ей было столь же тепло, несмотря на то что её лишь несколькими мгновениями ранее уложили на до дрожи холодную поверхность стола.       Он никогда не любил делать это в темноте, будто желал видеть всё. Каждый изгиб её тела. Всё самое сокровенное. И она уже давно отбросила всяческие стеснения, позволяя ему изучать себя столь же тщательно, как он изучал свои чертежи.       Они же, к слову, сейчас были безжалостно рассыпаны на полу вокруг дубового стола, с неожиданной для неё небрежностью смахнутые его изящной рукой. О, она поистине любила эти руки на своём теле…       Они, вроде бы такие утончённые, были немного шероховатыми из-за застаревших мозолей, потому, казалось, оставляли на нежной коже настоящие ожоги… Но она выгибалась, с жадностью готовая ловить каждое его прикосновение, пусть даже от этого удовольствия ей было почти больно.       Она, впервые увидев его — такого статного, темноволосого, доброжелательного, но вместе с тем по-аристократически сдержанного, даже не ожидала когда-либо оказаться здесь, под ним, на его рабочем столе, совершенно обнаженной, не считая красивых чулочков. Давно, в момент их первой страсти, он сразу остановил её, когда она стала снимать простенькие шерстяные чулки. Теперь же у неё больше не осталось таких, теперь у неё были лишь кокетливые. Из-за него. Для него…       И сейчас, когда он целовал её колени, она отчаянно жалела о том, что его губы ощущаются ей не столь горячими сквозь ткань…       Ещё больше она хотела ощущать эти губы на своих. Она неоднократно пыталась его поцеловать, но тщетно: он как бы невзначай уворачивался, чтобы плавно коснуться ртом шеи, прикусывая нежную кожу, горевшую от одного только его тяжёлого дыхания. В груди всё сладко саднило от этой невыносимой пытки.       Он не дал ей поцелуя и на сей раз…       Его пальцы путались в её кудрях, рассыпавшихся по лакированной поверхности, а она тем временем, соприкасаясь обнажённой грудью с грубоватой тканью твидового пиджака, ослабевшими руками пыталась стянуть его с широких плеч.       — Мистер Эндрюс, — хрипло, не в силах скрыть дрожи в голосе, всхлипнула она, и он, подчинившись её мольбе, сам скинул пиджак резким движением.       Их пальцы, неудержимо расстёгивающие иссиня-чёрный жилет, буквально цеплялись друг о друга, мешаясь и вместе с тем даря наслаждение от каждого прикосновения. Спешными, точными движениями были скинуты подтяжки, и она уже было потянулась к его брюкам, как он вновь, накрыв её выпирающую ключицу широкой ладонью, вынудил коснуться лопатками обжигающего холода.       Подобный холод пронзил её, когда она впервые встретилась с ним глазами в доме его родителей в Комбере. Тот день, несомненно, запомнился ей на всю жизнь. О, сколько скрытой власти над ней было в том его взгляде! Внимательный и заинтересованный, он вмиг распалил в ней всё то запретное, о чём было стыдно даже подумать.       До его внезапного визита она проработала в семье Эндрюсов несколько месяцев. Конечно, она и ранее ненароком улавливала некоторые подробности о нём — случайно, от других людей, ещё задолго до того, как миссис Эндрюс приняла её на работу. Кораблестроитель, гений, завидный жених. Буквально все в округе восхищались им и гадали, каков он на самом деле. Она же тем временем, исполняя свои обязанности, протирала от пыли его фотографии на каминной полке. И, что скрывать, тоже гадала — каков он?       Она и подумать не могла, что Томас одним своим присутствием будет вызывать в ней благоговейную дрожь. Каждым своим словом и жестом он заставлял её трепетать перед ним. Нет, он никогда не был высокомерен и чопорен, но в нём чувствовалась эта сила — сила настоящего океана, независимого и необъятного. В котором она с радостью тонула.       — Мариам… — гулко ворвавшись в её воспоминания, раздался его охрипший голос, когда её ладошка всё же скользнула вдоль его брюк…       Он вновь остановил её. Но для неё звон её собственного имени из его уст звучал приказом к действию, и Мариам позволила себе вольность: пуговицы его рубашки разлетелись в стороны и со стуком разбежались по кабинету. Мариам позволила себе это, зная, что он, охваченный страстью столь же сильно, сколь и она, не будет злиться.       Он всё ещё был полуодет, и она выгибалась, то занося руки за голову, то утопая ими в волнах его волос, буквально умоляя о долгожданной близости, но Томас почему-то не торопился.       Именно такими и были все их взаимодействия в Комбере — неторопливым. Она исправно исполняла свои обязанности, а Томас явно скучал от вынужденного безделья. Тогда ей показалось, что именно из-за скуки он обращал на неё внимание, но она же, не в силах бороться с собой, тем временем, невольно ловила каждый его взгляд с таким трепетом, что сердце заходилось в неистовом и оглушающем ритме. И его взор был мягок, а его скупые вопросы по поводу её самочувствия — «вы вся покраснели, вам нехорошо?» — добродушны. Его глубокий, бархатистый голос будто обволакивал мёдом всю её сущность…       Его лицо внезапно оказалось меж её бёдер, и она инстинктивно свела колени, но он упрямо и безоговорочно развёл их. Мариам готова была запротестовать, но тот самый медовый язык быстро и ласково лёг туда, где пульсировало всё её желание. То, что он делал своим ртом, было поистине невообразимо. Она не взялась бы описывать это удовольствие. Таких слов не нашлось бы. Жар внизу живота расползался с каждым движением его языка, с каждым лёгким прикосновением его зубов к её плоти. Он дразнил её, а она вскрикивала, до болезненной судороги округляя лодыжки.       Она боялась, что не заменит ему бывшую невесту. Та была из довольно знатного рода, и они, если верить слухам, расстались на весьма дружеской ноте. Наверное, та женщина догадывалась, что он всегда будет ставить свою работу превыше семьи и всех её проявлений. Но Мариам безрассудно была готова попытать счастье.       Она решилась ещё тогда, в Комбере, пока родители Томаса были в гостях у соседей, а сам он, потягивая виски, скучающе глядел на горящий в камине огонь. В тот вечер он был каким-то слишком молчаливым, вероятно, переживая из-за недавнего инцидента с одним из кораблей. И Мариам вдруг перехотела его тревожить. Она решила просто выполнять свою работу.       — Мистер Эндрюс, — позвала она, и он поднял на неё глаза, в полумраке казавшиеся совершенно чёрными, — могу я вам чем-нибудь помочь? Может, вам что-нибудь принести?       — Налей мне ещё виски, Мариам, — хрипло отозвался он, передавая ей пустой стакан.       И она, потянувшись к нему, ненароком коснулась его пальцев, ощутив пробежавший по позвоночнику электрический разряд.       Глаза Томаса вспыхнули. Он шумно вздохнул и, перехватив её кисти, потянул совсем не сопротивляющуюся Мариам на себя, с жадностью впившись острым поцелуем в её скулу, а потом заскользил губами по всему её лицу, вискам, ушной раковине. Но не касаясь губ. Мариам с готовностью отдалась тогда этому сладкому натиску, подчиняясь, чувствуя на талии его широкие и горячие ладони. Она сама, осмелев, стянула с него галстук, отбросив его на пол, туда же, куда Томас, не глядя, поставил такой ненужный сейчас стакан. Его пальцы пробежались по застёжкам её платья, и она, вспыхнув, задрожала. Казалось, ничто не могло прервать их в тот момент. Но бой настенных часов, пронзивший весь дом, заметно отрезвил Мариам, пусть она и с прежней жадностью ловила прикосновения губ Томаса.       — Ваши родители, мистер Эндрюс, — тяжело дыша, едва могла выговорить она, — совсем скоро вернутся.       — Плевать, — бросил на выдохе он, расстёгивая пояс её передника и сжимая зубы.       Он оказался в ней столь же резко, как делал это всегда — она даже ударилась затылком. Он никогда не был груб или жесток, нет, но этой жёсткости она была рада. Её ладони пробежались по его груди, плечам и шее, а ноги обняли его поясницу, призывая быть ближе, быть глубже… Но вместо этого он чуть отстранился, не покидая её, выпрямился, и сильнее притянул к себе за бёдра, а она скулила, требовательно двигалась навстречу, с мольбой заглядывая в его лицо. Он смотрел на неё, не отрываясь, с каким-то холодком, но вдруг в его глазах загоралось пламя, и он опустил одну руку рядом с её лицом, чтобы другой коснуться жаркой и влажной плоти.       Всё тело словно пронзило электричеством. Ещё ощутимее, чем до этого. И Мариам, вскрикнув, прогнулась в пояснице, окончательно теряя связь с реальностью, боясь, что Томас прекратит, не станет касаться её этими сводящими с ума круговыми движениями, заставляющими её вертеться на месте и до боли сжимать ослабевающие с каждым стоном пальцы. Влажная от пота кожа билась о его пах с хлюпающим и таким грязным звуком, что, будь Мариам более или менее в адекватном состоянии, непременно бы смутилась. Но только не сейчас, когда сильные руки крепко взяли её за плечи, держа, чтобы безвольное тело не металось так сильно, насаживаясь резче и быстрее.       Тогда он уехал — после того, как она отдалась ему впервые, прямо на ковре. Уехал, даже не попрощавшись, ещё до завтрака. Отчаяние ледяной волной накрыло её и не отпускало целую неделю после его отъезда — неделю, на протяжении которой она, задыхаясь ночами, не могла думать ни о чём, кроме него.       Когда он снова объявился, она была так счастлива, что ей показалось, будто в комнате стало теплее. Почему-то ей думалось, что он хочет увидеть её столь же сильно, сколько хочет увидеть его и она. Но он лишь скупо поздоровался, проходя мимо, вслед за отцом.       А после обеда его мать объявила, что Мариам едет с ним в Белфаст, где будет помогать ему по хозяйству, потому необходимо собрать вещи. Её сердце готово было вырваться из груди и прыгнуть прямиком в его руки…       Во время поездки в его автомобиле никто не проронил ни слова. Она боялась самостоятельно начать говорить, лишь косясь на его профиль, рассматривая его нос с горбинкой, красивые губы, подбородок с ямочкой…       Но что затем происходило в Белфасте… О, столько огня она ещё ни разу не видела в мужских взглядах, направленных на неё. А она отдавала всю себя без остатка, и ей казалось, что он ненавидит её за её нежность и слабость. Она сама ненавидела себя за это.       Томас тяжело дышал, едва слышно постанывая, чувствуя всё усиливающееся сокращения мышц глубоко внутри Мариам, чувствуя и скорую кульминацию. И от этих быстрых спазмов, от узкости горячей плоти, он сходил с ума. Его движения стали более хаотичными, а она же, уже не стесняясь, кричала, впивалась ноготками в его плечи.       — Мистер Эндрюс! — протянула она сквозь стоны.       Она никогда не называла его по имени вслух, а он и не пытался это изменить…       Когда Мариам затрясло так, что даже удерживать её стало трудно, Томас чуть сменил положение, ускоряясь и делая последние толчки, с силой вбиваясь в измождённую плоть, уже мало контролируя себя и свои хаотичные движения. Всё внутри сжалось, а потом в ушах оглушительно зазвенело, будто пытаясь пробить барабанную перепонку. И только тогда он почувствовал, как неистово билось в горле сердце, а Мариам теперь чуть заметно подрагивала в его объятиях, осторожно держа его за плечи, и улыбалась, нежно скользя взглядом по его всё ещё одуревшему от наслаждения лицу.       Он, отойдя от удовольствия, притянул её к себе за запястье, запечатлел поцелуй на взмокшем виске и отошёл. Она рассматривала его сильную спину, затем, окончательно обессилев, легла на стол. Он повернулся и вдруг взял её на руки.       — Куда мы? — обвив его шею, удивлённо спросила она.       — Отнесу тебя в кровать.       Она уронила голову на его плечо и закрыла глаза. Раньше он никогда этого не делал… Он молча одевался, желал доброй ночи и уходил. И какого было её изумление, когда он уложил её на собственную постель. Они были вместе уже почти год, но никогда прежде она не лежала в его кровати.       — Завтра отплытие, — вдруг сказал он, ложась рядом с ней, мягко касаясь пальцами завитка волос у её виска. — Проследи, чтобы тут всё было в порядке.       — Конечно, мистер Эндрюс, — слёзы навернулись на её глаза, и она отвернулась, пытаясь это скрыть.       — Что с тобой, Мариам? — в его интонации проскользнуло беспокойство, и он, коснувшись её подбородка, вынудил её взглянуть на себя.       — Ничего, — она всхлипнула и, не сдержавшись, рывком обняла его. — Я буду скучать…       — Время быстро пройдёт — ты и моргнуть не успеешь, — он утешающе погладил её спину.       — Возьмите меня с собой, мистер Эндрюс… Пожалуйста!       — Мариам…       — Вот видите, моё имя связано с морем… Я принесу вам удачу!       Он тихо рассмеялся.       — Девочка, я буду работать целыми днями. Ни к чему тебе там грустить в одиночестве.       — Я не буду грустить, обещаю. Мистер Эндрюс…       — Это исключено, — он поджал губы и покачал головой. — Прости.       Она готова была разрыдаться, но удерживала себя от этих постыдных эмоций, которые могли лишить её права спать в его кровати этой ночью… Спать рядом с ним. Странное предчувствие сбило дыхание, и ей стало страшно. Она посмотрела на Томаса, и он слегка улыбнулся ей.       — Спи, Мариам. Спокойной ночи.       И он быстро уснул, а она ещё долго ворочалась, то сжимала его тёплую ладонь своей холодной, то целовала его щёки — тихонько, чтобы не разбудить.       Утром она всё упрашивала, чтобы он разрешил ей проводить его в порт, и он сдался.       Солёный прохладный ветер дул в лицо и играл с выбившимися из пучка кудряшками. «Титаник» величаво возвышался на фоне свинцовой воды и такого же неба. Мистер Эндрюс доставал из багажника свои чемоданы, и она следила за каждым его действием, не в силах что-либо произнести.       Достав все вещи и закрыв автомобиль, он отдал ключи Мариам.       — Подожди Джона, думаю, ты помнишь его. Он тебя отвезёт. Я договорился.       Она кивнула, немного дрожа от утренней свежести и жадно всматриваясь в его лицо. Вновь захотелось плакать.       — Я люблю вас, мистер Эндрюс. Больше всего на свете.       Он долго смотрел на неё — так долго, что она уже пожалела о сказанном, ведь раньше она позволяла сказать «люблю» лишь в порыве страсти, и вряд ли он относился к этому серьёзно. Вот и теперь…       Додумать она не успела — он рывком притянул её к себе, и его губы накрыли её рот. Она замерла, не в состоянии поверить в реальность происходящего, а Томас Эндрюс терзал её губы то мягко, то ненасытно. Она рассмеялась сквозь поцелуй и, крепко обняв его за шею, ответила.       — Томас… — прошептала она, когда они прервали поцелуй.       — Мисс Блэйз…       И он, прикоснувшись к полям котелка, ушёл, а она ещё долго всматривалась в отдаляющийся силуэт. Она никогда не решалась назвать его по имени, а он никогда не называл её по фамилии. Никогда не прижимал к себе так крепко и, тем более, никогда не целовал её. С его стороны это было больше, чем признание.       Ей стало умопомрачительно тепло, несмотря на прохладную погоду, а сердце одновременно и ликовало, и разбивалось вдребезги.       Вернувшись домой, она рухнула в его кровать и глубоко вдохнула его запах, сохранившийся на подушке. А после сразу провалилась в сон.       Ей снились Томас и она сама, держащиеся за руки у лееров и смотрящие на закатное небо. Вдали, сверкая в последних лучах алого солнца, зловеще белело что-то огромное.