Воспоминания

— Герцог, а вы жестоки, — Брейк откидывается на ножки стула, вставать с пола неохота. — Впрочем, как и всегда. Пока Лиам отвлекает Оза и компанию, у него есть возможность немного побыть слабым. Утонуть в иллюзии того, что за пятьдесят лет ничего не изменилось и он может опустить броню, устроившись рядом с Руфусом, которому не всё равно. Тот глухо хмыкает и раскрывает веер: то ли чтобы скрыться за ним, то ли напоминая, что может ударить, если захочет. — И в чём же моя жестокость? В том, что заставил тебя раскрыть правду? — вопрос звучит ядовито насмешливо, а глаза выглядят усталыми, будто присыпанными пеплом. У Руфуса-пятьдесят-лет-назад не могло быть таких глаз. Брейк качает головой: мир перед взглядом расплывается так, что приходится зажмуриться. — Нет, это было ожидаемо. Я, правда, удивлён, что вы только сейчас соблаговолили вытащить эту историю наружу. Неужели жалели меня? — из горла вырывается глухой смешок, а за ним ещё и ещё. Злой смех заполняет зал оперы, отражаясь от стен и колонн. Брейк готов поклясться, что такой проникновенной мелодии здесь ещё не звучало. — Я отвечу на твой вопрос, если ты сначала ответишь на мой. Я не делюсь информацией за просто так, — скучающе говорит Руфус, когда приступ веселья Брейка стихает. — У всего есть своя цена, которую лучше заплатить добровольно. Конфета в розовой обёртке, заляпанной кровью, летит Руфусу прямо в лицо. Тот ловит её и взвешивает на ладони, словно пытаясь понять, годится ли она в качестве оплаты. В далёком прошлом — Брейк помнил — Руфус любил леденцы, и баночка сладостей, купленная или стащенная с рынка, всегда могла его задобрить. Но сейчас, кажется, к недолговечной сладости на языке надо приложить кровоточащий кусок горчащей откровенности. — То, что вы сказали Алисе. О том, что без страшных воспоминаний ей будет лучше. О том, что прошлое пугает и не стоит того, чтобы его вспоминать. А потом воскресили Кевина Регнарда, — больше Брейк не смеётся, лишь улыбается криво, словно трещина проходит по лицу. — Для этого ему надо было бы умереть. А этой милости ты ему не дал, — Руфус фыркает, парируя очередную насмешку. — Герцог, признайтесь, а вы хотели забыть? — спрашивает Брейк, так же пропуская чужую колкость мимо ушей. — И да, с вас оба ответа, я вам конфетку подарил. Две. От сердца буквально оторвал. Герцог встаёт со стула, на котором сидел словно птица на насесте, наверняка нарочно задевая Брейка полой плаща и обдавая волной знакомого запаха: масел из далёкой страны, затерянной в песках, книжной пыли, старого дерева и камелии. Уходит, не оборачиваясь, лишь каблуки стучат, вбиваясь в мозг словно гвозди. — Лучше поторопись, твои «друзья» ждут, — Руфус останавливается на секунду, шуршит разворачиваемый фантик. — Порой я проклинаю свою память и своё сердце. Но сделать с ними ничего не могу. Брейк смотрит вслед удаляющейся прямой спине со стекающим по ней огнём волос, пока та не скрывается в одном из плохо приметных проходов. После чего поднимается на ноги, отряхивается и идёт по направлению к холлу, откуда доносится взволнованный голос Оза. Чужое признание жжёт ничуть не хуже печати контрактора.