四季ノ唄

目覚めた時　一人気付き あなた探す旅に 今呼び覚ます　記憶の中で いざ歩き出す　あなたのもとへ

В лесу было тихо. Наконец-то было тихо. После большаков, луж, выбоин, деревенских постоялых дворов позволить себе немного насладиться тишиной и покоем леса было настоящей благосклонностью богов. Кирин вяло общипывала траву на небольшой полянке. Вдали шумел водопад, озерцо рядом слегка шевелилось от ветра. Заниматься привычными делами — тренироваться, точить оружие — не хотелось. Тракт оставался на расстоянии, деревня была тихая, шанс встретить нежданных гостей был невелик. Масамунэ устроился поудобнее, прикрывая глаза и вслушиваясь в шум природы. Шаги послышались раньше, чем первые слова. — Империя в хороших руках, задумчивый, — Кадзу вышел из чащи, покрытый небольшым налетом пыли с дороги. Лицо со шрамами и злыми, колкими глазами впервые за долгое время выглядело расслабленным. — Пришло время отдохнуть от судьбы империи. Кадзу. — Масамунэ. Синоби и ронин лишь едва склонили головы в качестве приветствия. Остатки вежливости и этикета — в любых формах общения. — Дворцовых интриг больше не хочу, — Кадзу опустился на траву, подставляя лицо летнему ветру. Вокруг щебетали птицы. Фыркала Кирин. Где-то в лесу шевелился маленький дикий зверь. — Однако, мы теперь всегда желанные гости во дворце. Мэй — хитрая, смелая, отважная лисичка. Гейша. Боец. Императрица. Изменения, введенные ей в начале правления, однозначно пошли на пользу. Война — а это была война — потихоньку отступала на задний план. Дзёнины обещали поставить империю на колени перед новой правительницей. А Мэй хотела видеть империю, крепко стоящую на ногах. Мудрая. Масамунэ позволил себе повернуться. Кадзу сидел с закрытыми глазами. Ветер трепал небрежно подвязанные волосы с выпадающими прядями. По шее стекали остатки воды от умывания. Губы, перечеркнутые шрамом, будто бы почти незаметно улыбались. Ни ниндзя, ни самураям покой не был положен. Всегда в работе, всегда в пути, всегда в напряжении. Медитации и сон — все исключительно для тела и холодного разума. Тихие посиделки в лесу после оконченного дела казались странными. Все изменились, но хранили в себе мрачные тени прошлого. Кадзу стал мягче, его сердце растопила бойкая кицунэ. Масамунэ отомстил за смерть, искупил долг, был готов уйти тихо и спокойно, но получил шанс на вторую жизнь. К сожалению, шанс не объяснил, что делать с этой жизнью — ходить ли по Нойре неприкаянным, наняться ли на службу к господину, отправиться… на покой? Сидящего рядом ниндзя эти вопросы, казалось, не волновали. Заказ был выполнен. Можно позволить себе выдохнуть и жить дальше. Привыкнуть идти по Пути без Мэй, Сино-Одори, малознакомых, но боевых товарищей. Но Кадзу было легче — у него была семья. Искалеченная, неправильная деревня синоби, Такао, Сатоши, Хонг. Ставшие родными друзья. — Что дальше, загадочный? — Кадзу лениво приоткрыл один глаз. Такое доверие льстило — Масамунэ прекрасно знал, насколько заметен его изучающий, но подернутый поволокой задумчивости взгляд. — Не знаю, — честно ответил Араи, не отводя глаз. Они признавали свои слабости друг перед другом. Смело, наивно и искренне. — Собирайся. Поедем. Кадзу поднялся, отряхнув помятое хаори, потрепал по голове Кирин. — Куда? Ответом послужил шелест летних листьев. Несколько дней пути прошли молчаливо. Чтобы осмыслить события прошлых месяцев, требовалось время. А осмысливать нужно в одиночку — даже если рядом верный попутчик. В постоялых дворах заваривали гадкий чай. В тишине уходили из деревни и возвращались глубокой ночью. Гуляли. Кадзу не говорил. Масамунэ не спрашивал. Смирение, терпение и общий — как странно это звучало в мыслях — Путь. Может, скоро их дороги разойдутся. Может, Такао отдал приказ убить ронина, знающего слишком много. Сопротивления не будет. Как и подлого удара в спину. Вдалеке показались горы. Шли далеко, долго, в обход, чтобы сохранить лошадей. Вели под поводья. Повязке на глаза не суждено было случиться. Когда впереди поплыли первые огоньки деревни, синоби остановился. Склонился в неглубоком поклоне. — Масамунэ Араи. Задумчивый. Тихий. Родной. Мой дом — твой дом. Удивление проскользнуло в глазах лишь на секунду, ронин быстро взял эмоции под контроль. Ему так казалось. Нежность, любовь, светлое чувство и основу всей жизни контролировать не получалось. Рука Кадзу впервые оказалась теплой. Без промедлений Масамунэ вложил в чужую ладонь вакидзаси и приставил его к своему горлу. Лицо напротив — нечитаемое, глаза колкие, любимые. — Моя жизнь — твоя. Кадзу аккуратно отодвинул клинок, не вынимая руку из руки, и прижался лбом ко лбу. Мягко провел ладонью по щеке Масамунэ. — А моя жизнь — твоя. Над горами закатывалось за горизонт кровавое солнце. Щебетали птицы. Сверху, высоко, пронесся белый голубоглазый сокол. Путь был свободен.